В салоне началось движение. Люди молча готовились к посадке, прилаживались в неудобной рекомендуемой позе, замирали. Ольга Ивановна не спеша ходила по салонам, проверяла, установлены ли спинки сидений в вертикальное положение, туго ли затянуты ремни, подсказывала, успокаивала, убеждала и сама убеждалась, что люди понимают важность этих рекомендаций и будут им следовать при посадке.
Пока она делала привычную работу, холод внутри рассосался, она согрелась и немного успокоилась.
На первом ряду стриженый верзила, воровато оглянувшись, добыл из портфеля наполовину опорожненную бутылку и, запрокинув голову, выливал содержимое в рот.
Ольга Ивановна, оглянувшись, не успела помешать. Она видела, что многие мужчины поступают точно так же. Залить страх водкой, а там будь что будет.
Трое из ресторана, растекшись в креслах, мирно спали; она проверила, застегнуты ли их ремни, подтянула их потуже.
Крепко пристегнутый, мальчик во втором салоне, завывая, все качался в молитве над священной книгой.
Молились многие; кто осенял себя крестным знамением, кто просто сидел, сложив ладони, шепча бледными губами, может, первый раз в жизни, самую свою искреннюю просьбу к Создателю: спаси и помилуй!
Напуганная дама уставилась в спинку переднего кресла невидящим взглядом. Ольга Ивановна тряхнула ее за плечо и улыбнулась: все будет в порядке!
Старая бортпроводница уверенно исполняла ритуал подготовки доверившихся ей людей, может, к последней в их жизни посадке. Она ходила по салонам, улыбалась и помогала людям, и от ее доброжелательного спокойствия людям становилось легче. Она излучала надежду. Ольга Ивановна и сама верила, что опытный экипаж сумеет их спасти, и уверенностью своей вливала эту веру в пристегнувшихся и ожидающих своей участи трепещущих живых людей.
Она вернулась на кухню, снова включила микрофон и сказала:
- А теперь разогнитесь, сидите спокойно и ждите, я скомандую принять рекомендуемую позу перед самым приземлением. Ремни не расстегивать!
Она только сама не успела пристегнуться, и когда машину швырнуло вниз, судорожно ухватилась рукой за стойку стеллажа, выпустив микрофон, и закричала от ужаса, вместе с салоном, - инстинктивным смертным криком погибающего живого существа.
* * *
Климов ничего не мог предпринять в первую секунду падения. Страх смерти снова схватил его за горло, и он даже не смог бы отдать команду. Но правая рука автоматически схватила рычаги управления двигателями и сунула их вперед до упора. Это было все, что еще мог сделать старый пилот для спасения лайнера.
Самолет, ревя турбинами, дрожал в воздушном потоке, высотомер мчался к нулю, а стрелки вариометров, перекрутив полный круг по тридцатиметровой шкале, установились в положении "подъем". На самом деле, вертикальная скорость снижения перевалила за сорок метров в секунду, и у обреченного лайнера оставалось едва полторы минуты жизни.
Однако приборная скорость особо не нарастала: самолет, перемещаясь в закрученной бешеным приземным ветром воздушной массе, падал вместе с нею. Невидимые атмосферные протуберанцы отрывались от поверхности льда, а на их место притекали новые воздушные струи; огромный самолет был их игрушкой, щепкой в воздушном водовороте.
Крик стоял в салоне. Железная бочка с людьми подплыла к Ниагарскому водопаду и низверглась в него.
Но экипажу некогда было обращать внимание на салон: летчики работали.
Разглядеть показания приборов становилось все труднее: от тряски приборные доски плясали на своих амортизаторах, и стрелки с цифрами расплывались перед глазами. Спинки кресел тряслись и мотали закрепленными плечевыми ремнями бессильные тела пилотов. Турбины ревели на взлетном режиме - самолет всей мощью оставшихся двигателей стремился вырваться из струй турбулентности в спокойное небо. Ни о каких попытках перевода его в набор высоты не могло быть и речи; только счастливое стечение воздушных потоков, ниспосланное свыше, могло изменить траекторию падения. Да и что такое двадцать тонн тяги против тысячетонной атмосферной мощи. Это - неравная борьба мышки с кошкой, в которой почти стопроцентно предопределена победа силы над изворотливостью. Тут все решают звезды.
В такие секунды, как пишется в романах, положено молиться или прокручивать перед мысленным взором всю свою жизнь. Экипажу делать этого было некогда. Штурман, собрав все свое мужество, громко отсчитывал убывающую высоту, подсказывал скорость; бортинженер удерживал рычаги газа в положении взлетного режима и контролировал температуру газов за турбинами. Ребята исполняли свой долг.
"Хорошая смерть", - мелькнуло в сознании Климова, - "мужская..." Но тут он глянул на вцепившегося одной рукой в подлокотник, а другой в ручку форточки мальчишку. Тот было открыл скривившийся рот, чтобы закричать, но подавился спазмом, только слезы текли из безумных глаз...
"Господи! - подумал Климов, - его-то за что? В чем виноват этот мальчик? Только в том, что я, старый болван, ошибся!"
- Димка, держись! - успел крикнуть капитан.
Он понимал, что шансов нет, но готовился бороться до конца: если перед самой землей самолет не выровняется, придется полностью отклонить стабилизатор вверх. Оторвет его потоком - все равно смерть, а если железо выдержит - может, удастся все же переломить траекторию. Капитан крепко стиснул пальцами тумблер стабилизатора.
Короткими гудками зарявкала сирена сигнализации опасного сближения с землей.
- Триста метров! Двести пятьдесят! Двести! Сто пятьдесят! - четко долбил Витюха. - Высота сто! Вертик... Ох!
Он не успел доложить показание вертикальной скорости. Неведомая сила подхватила машину, переложила ее в противоположный крен и швырнула вверх. Сильно вдавило в кресло, страшно зашумел за бортом разодранный воздушный поток; внезапно отяжелевшая рука капитана, протянутая к тумблеру управления стабилизатором, сорвалась с козырька приборной доски и больно ударилась о рукоятку интерцепторов. Салон, до этого все время кричавший долгим и беспорядочным криком, дружно ахнул, и все стихло.
Звезды оказались счастливыми.
Высотомеры вновь начали наматывать высоту, сирена умолкла. Самолет несло вверх, он судорожно махал крыльями, его все так же трясло, но показания приборов Климову кое-как удалось разглядеть. Прибор зафиксировал максимально допустимую перегрузку: два с половиной - больше на шкале и делений не было. Машина на взлетном режиме уходила от земли. Скорость плясала около цифры 500.
Мышке, хоть и искалеченной, все же удалось вырваться из кошачьих лап и добраться до спасительной норки.
Смерть снова дала отсрочку. Надолго ли?
* * *
Несколько секунд, а может, минут, экипаж находился в полубессознательном состоянии. Слишком много потрясений сразу свалилось на людей, и нервная система, приглушив разум, защищала психику от перегрузки.
Капитан опомнился первым. Как во сне, происходящее с ним представлялось не совсем реальным, он не мог поверить, что и в этот раз обошлось, ожидал, что все повторится вновь, и вообще, хотелось ущипнуть себя: такого не должно было быть, такое трудно представить, что ж это за испытание судьбы?
После безумия этого броска общее чувство смертельной опасности полета, ставшее за два часа уже даже немного привычным, показалось теперь почти комфортным. Самолет все-таки летел, и хотя его еще качало и трепало, он уверенно набирал высоту и уходил от страшного приземного ветра.
Восстановить параметры полета отработанным методом теперь уже вроде бы не представляло особого труда, но не было сил шевельнуть пальцем; голова была как с тяжкого похмелья: давило виски, звон стоял в ушах, тошнило.
- Может, сдернем немного, а? Коля? - Степаныч произнес это из-за спины обыденным тоном, таким обыденным, что Климов даже удивился: что это такое с Петром? Потом понял: старый бортинженер видит, чует минутную слабость обмякшего капитана и хочет помочь. Ему на секунду стало стыдно, и хоть зубы стучали, он заставил себя разжаться, отдал команду:
- Сдерни, Петя. Поставь восемьдесят. Поставь, родной. Поставь. - Он как-то присмирел, и вроде как даже отстранился от страхов. Их и так было предостаточно. Организм защищал себя.
Но тут взгляд его упал на экран локатора. Лучик мотался вправо-влево, выделяя чередующиеся светлые и темные сектора, картинка пропала.
- Витюха, что с локатором? Ну-ка проверь... попробуй... может, резервный? - Климов вновь начал ориентироваться в обстановке, но все еще как-то урывками.
- Сдох! - объявил после минутной манипуляции с переключателями штурман. - Засекторил, собака, - и на самом интересном месте. - Он рукавом вытер пот со лба, помолчал, потом неуверенно пробормотал: - Ну, думал - все... Может, поживем еще, а? - губы его подрагивали.
- Курс! Курс! - вдруг быстро сказал Климов. - Куда летим-то?
- Курс? Елки! Девяносто пять!
