Максим приподнимал кровать и с грохотом обрушивал на непоколебимое стекло, давил всем телом на плоскость металлического лежбища, бился руками и ногами, но ничего с оконной плоскостью не происходило. На стекле не появилось ни царапины. В конце концов, Максим сдался, и, оттащив от стекла созданное неизвестным автором чудовищное произведение мебельного искусства, подошёл к раме.
Уткнувшись носом в стекло дрожащими зрачками, он принялся исследовать кровавую бурю. Поначалу он боялся её, и видел в ней лишь неподвластный разуму хаос, но в то же время хаос этот затягивал и будто бы звал к себе. Что-то в нём было настолько притягательным и завораживающим, что Максим мог бы смотреть сквозь стекло часами. Постепенно он начал понимать, что, смотря за окно, он увлечённо забывается, и уже не думает о том, что находится запертым в неизвестной комнате. Да и комната с течением времени уже не давит на него пустотой и безысходностью, она будто меняет свою резкость, свой смысл. Максим, словно загипнотизированный, сосредоточил внимание на буре, перестал осознавать то, что находится совершенно один в замкнутом пространстве, что пространство это удивительным образом перестаёт давить на него, и что ему начинает нравиться одиночество и отрешённость. Он не хотел спать, не хотел есть, течение времени будто остановилось для его сознания, но ему не казалось это странным.
Чем дольше он смотрел в круговорот хаотичного месива, тем больше его душа теряла ощущение времени и пространства. И уже он начал видеть красоту в загадочной круговерти. Он видел, как из белого мрамора облаков сами собой создавались образы небывалой красоты зданий и природных ландшафтов, тут же они искажались и растворялись, влекомые разгорячённым потоком, он видел морды фантастических зверей, которые стремились, раззявив пасти, поглотить губительные вихри, но и они также беспомощно таяли перед неукротимой стихией.
Он не знал, сколько простоял у окна. За это время в памяти иногда возникали образы его жизни, казавшиеся теперь обрывками виденного когда-то кинофильма. Он не чувствовал желания снова вернуться в ту жизнь, стать тем, кем был, ему хотелось чего-то абсолютно нового. А потом он просто забыл, кто он, и с чего всё началось. Его уже не пугала пустая комната, которая и комнатой перестала быть, и невозможность покинуть её, потому что он не видел перед собой никаких целей, и не знал, что существует что-то ещё, помимо этого ограниченного пространства.
А спустя ещё неизвестное количество времени, он закрыл глаза и потерял все представления о словах и образах, слышанных и виденных когда-то. И тогда пространство, в котором он находился, наполнила тёплая пульсирующая влага, которая поглотила его и стала для него родной и понятной стихией. Он чувствовал её. Она окутывала и любила его, просто за то, что он существует в ней. Он стал её частью, и она стала питать его теплом и любовью, хотя он и не понимал, что такое любовь и тепло, он просто чувствовал эти понятия, ощущал их всей своей сутью, а ещё чувствовал, что что-то ждёт его впереди, и готовился к этом чему-то, смутно осознавая, что так уже было много раз, и что в этом есть непостижимый, не поддающийся определению смысл…
Наследник
Ночью, когда за окном стихли последние шорохи загулявшейся молодежи, и сирены автосигнализаций затянули жалобные песни, у себя дома, в своей кровати, проснулся Кирилл Рокмачёв. Впрочем, проснулся вовсе не от завывания тревожных железных коней под окнами, а от ужаса, охватившего его. Кириллу приснился странный, абсурдный сон. От страха, принесённого этим сновидением, он и вскочил, словно ужаленный электротоком.
Рокмачёв открыл глаза и всмотрелся в темноту комнаты, ощущая каждой клеточкой своего организма неподвластный разуму ужас. Холодный пот микроскопическими бусинками покрыл всё тело Кирилла, а в голове роились обрывки сна, как белые трупные черви в мёртвом тельце несчастного зверька на обочине дороги. Он никак не мог выбросить из головы эти воспоминания, а встать и пойти умыться холодной водой попросту боялся.
А приснилось ему вот что. Он стоял на облицованной мрамором станции метро и ждал состав. На платформе, кроме него, был только один человек, который стоял далеко впереди — метрах в тридцати от Кирилла, спиной к нему. Ждал Рокмачёв долго, но поезда всё не было, и ему почему-то не терпелось увидеть лицо человека, стоящего вдалеке, но тот стоял недвижимой статуей и не поворачивался. Наконец, из тоннеля показался свет фар приближающегося состава. Начал нарастать шум, усиливающийся вибрацией рельс. В этот самый момент человек на платформе обернулся к Кириллу лицом, и быстрым шагом направился к нему.
Это как-то необъяснимо напугало Кирилла, который, поддавшись страху, начал отходить назад, сохраняя дистанцию, и вертеться в ожидании вагона. Человек, видя это, ускорил шаг. Кирилл развернулся и побежал навстречу вырвавшемуся из тоннеля составу, тревожно оборачиваясь и пытаясь рассмотреть своего преследователя. В это момент поезд остановился, и Кирилл тут же вскочил в последний, пустой вагон. Человек приближался. Кирилла била дрожь, он задёргался у дверей, как мышонок, загнанный в тупик стаей котов. В тот момент, когда человеку оставалось всего пару шагов до проёма, двери вагона резко закрылись, поезд тронулся, и тогда Кирилл, прыгнув к стеклу, разглядел-таки лицо незнакомца.
Он узнал его…
За окном в последний раз пискнула выключенная, должно быть, проснувшимся наконец хозяином, сигнализация, а возможно, и автоугонщиком, но это Кирилла совершенно не заботило. От тишины, тут же возникшей, ему стало ещё кошмарнее. Он вскочил с кровати, и, подбежав к выключателю, долго не мог нашарить его в темноте. Ему начало казаться, что он находится не в своей квартире, а потому и не может его найти. Напуганный сновидением разум подсказывал, что выключателя просто нет на этой стене. Но всё-таки он нашёл его, и, щёлкнув пластиковым тумблером, осветил комнату тусклым светом лампы.
— Как такое может быть? — прошептал Кирилл, — ведь я не могу этого знать?
Он стоял у стены, прижимаясь к холодным обоям дрожащей спиной. Увиденное во сне не выходило из головы. Это было похоже на бред, вот только с чего взяться бреду, если человек не болен?
«Это только сон, — начал успокаивать себя Кирилл, — только сон и больше ничего. Сейчас всё пройдёт!»
Но не проходило. Когда он увидел почти догнавшего его незнакомца, он узнал в нём, в сморщенном старике, с лицом, искажённым болью и злобой, своего сына! Но самое жуткое было в том, что Кирилл не имел детей. Мало того: он даже не был женат, и не предполагал жениться. Ему было всего девятнадцать лет, и был он обычным студентом гуманитарного вуза. Да и, ко всему, первый свой сексуальный опыт он получил всего два дня назад, оставшись у однокурсницы на ночь, после продолжительной гулянки.
Но Кирилл знал, что старик, чьё лицо отпечаталось в памяти фотографическим снимком, был его сыном. Он понял это сразу, и больше всего его напугало это внезапное осознание чудовищного факта. Да и сам сон был настолько реалистичным, что, когда Кирилл проснулся, он долго ещё ощущал запах пустого вагона метро в комнате, и его не покидало ощущение, что, если он закроет глаза, то снова окажется в движущемся неизвестно куда гремящем электропоезде.
В серванте Кирилл нашёл початую бутылку коньяка «Квинт». Выпив всё до капли в два глотка, он достал сигареты, и, сев на пол, принялся курить. Пепел Кирилл стряхивал в горлышко опустошённой бутылки, и пускал тревожные облака дыма в потолок. В комнате он курил впервые, но пойти на кухню не мог, ему казалось, что любое передвижение по квартире таит в себе опасность.
К утру бутылка коньяка была заполнена наполовину, жёлтыми гильзами окурков, докуренных до фильтра. Кирилла, так и не пришедшего в себя, сморил сон. Он уснул прямо на полу, свернувшись по-собачьи. Веки его нервно подрагивали, мышцы рефлекторно сокращались. Нельзя сказать, чтобы он не пытался сопротивляться туману сна, затягивающего сознание, но мозг его так утомился от мельтешения мыслей и от страха, что Кирилл и не почувствовал, как закрылись глаза, как тело опало безвольно на синий палас, как замедлилось дыхание и пришёл сон.
Вагон был совершенно пуст, и никто не объявил, как это обычно бывает, название следующей станции. Кирилл подошёл к переднему стеклу вагона, и увидел, что не только его вагон, но и весь поезд совершенно пуст. Насколько хватало видимости, ни одной живой души не находилось в этом мчащемся куда-то подземном транспорте. Подёргав ручку двери, Кирилл с удивлением открыл её, и его лицо тут же одул порыв тёплого ветра, несущего специфический запах метрополитена. Дверь следующего вагона также послушно открылась, и он, сделав длинный шаг, перешёл в него.
Кириллу показалось, что вагон, в который он попал, немного шире, чем тот, из которого он только что вышел. Дойдя до следующей двери, он увидел, что и следующий сегмент поезда несколько раздаётся в размерах. Поезд расширялся, подобно телескопической подзорной трубе.
