Несмотря на отсутствие почвы, из каждого отверстия, каждой щели тянулись стебли, стволы и ветви, которые сплетались в колючие преграды. От ствола к стволу, чудом уцепившись на крутизне, бежали древовидные, толщиной в руку лианы. Между ветками перекинулись мосты из вьющихся растений, каждый побег облепляли спирали вьюнов. Над отвесными стенками каменных призм растопыривали свои сабли агавы, а по голым скалам извивались многометровые ползучие кактусы. У Фернандо спина была иссечена, брюки и рубаха висели лохмами, а порванные во многих местах ботинки могли в любой момент развалиться.
Все по-прежнему заливал дождь, небо было темным, где-то за тучами солнце начало клониться к западу. Фернандо спускался уже несколько часов, упорно, метр за метром, проскальзывал между иглами-когтями джунглей. Боли в пальцах и ногах уже не ощущал. Крови на руках не видел, потому что каждую ранку тут же обильно омывал дождь. Повиснув на вытянутых руках, он не всегда находил опору для ступней. Помогали деревья, он обнимал их и съезжал с полки на полку. Цеплялся за лианы, надеясь, что в случае падения сети стелющихся растений удержат его и он не свалится в пропасть и не сядет на известняковое острие, как бабочка на иглу.
Он уже почти ничего не соображал. Перестал думать о сокровище и о докторе. В какой-то момент заметил, что потерял лампу. Со все большим трудом наклонялся, сгибал ноги. Страшная усталость охватывала тело. Он уже перестал вытаскивать торчащие из кожи иглы и не заметил, что с головы давно свалилось сомбреро.
Но он все еще надеялся, что поблизости есть дома, и по плоскому дну долины он без труда доберется до них и проведет ночь под крышей.
Однако, когда он то ли съехал, то ли свалился с дерева, преодолев уже последний каменный обрыв, ноги его подогнулись, он упал на колени и, почти ничего не соображая, ухитрился проползти еще несколько метров в сторону каменной ниши. Забрался в самый дальний ее угол и, нащупав руками подстилку из влажных листьев, свалился на них и уснул.
Солецкий уже не мог бы сказать, как давно висит над все увеличивающейся глубью. Чувствовал лишь, что ноги в толстых ботинках тяжелеют с каждой минутой и ему все труднее удерживать голову над водой. Он с трудом поднял свинцовые веки и увидел голову доктора Риско.
— Не спите, доктор! — пробился шепот из стиснутого горла.
Доктор раскрыл глаза — значит, жив! — и Солецкий снова провалился в полузабытье. Он не помнил, где находится и что делает. Лишь время от времени пробегавшая по телу дрожь заставляла его ненадолго очнуться.
В голове было пусто, единственное, что доходило до сознания, — это не прекращающийся шум воды. Он обеими руками стискивал рюкзак, инстинктивно понимая, что важно только одно: любой ценой не разжимать пальцев.
Временами он вглядывался в желтую искорку лампочки, горящей на каске Риско, свою он давно погасил. Велел бы экономить и доктору, если бы этот слабеющий свет, при котором они могли рассмотреть свои измученные лица, не помогал терпеть и сопротивляться искусительным уговорам ласковой, черной, мягкой волны.
Из оцепенения Солецкого неожиданно вырвало ощущение, что водная симфония обогатилась новыми звуками. Он прислушался: где-то совсем близко послышался негромкий всплеск, так, словно небольшая волна ударила в плоскую, твердую поверхность.
«Конец, — подумал Солецкий. — Это уже конец... Мы под потолком и, как только нас к нему прижмет, нам долго не удержаться...» Он зажег свой фонарь и повел лучем по стенам.
— Риско! Риско! — вырвался у него хриплый шепот. — Живем! Смотрите!
Совсем близко, в просторной нише темнело полуовальное отверстие, частично уже залитое водой. Однако там было еще достаточно места, чтобы пробраться внутрь. Сноп света вырвал из тьмы участок сухого дна. К репортеру вернулась вся его энергия. Волоча за собой рюкзак с вцепившимся в него доктором, он сумел заплыть под купол отверстия, а через минуту, на локтях и коленях уже вползал на твердый камень. Дергая и волоча, втащил доктора, который тоже вышел из оцепенения, и теперь оба, словно подгоняемые отвращением к воде, ползли вверх по наклону коридора. Казалось, они сразу же кинутся на поиски выхода из подземелий, однако, добравшись до горизонтальной площадки в верхней части прохода, они повалились на острые камни и, забыв даже погасить лампы, уснули.
Солецкий очнулся, чувствуя на лице тепло. Постепенно возвращалась память обо всем пережитом. Он открыл глаза и увидел тонкий лучик света, пронизывающий тьму и падающий ему на щеку. Неужели солнце? Он с трудом поднялся, превозмогая боль во всем теле. Попытался зажечь фонарь, однако батареи полностью сели. Отстегнул ремешок под подбородком и снял каску. Она тут же вырвалась из пальцев и упала на камни. Звук удара не разбудил доктора. Все еще слышалось его громкое свистящее дыхание.
«Разбудить? — подумал Солецкий. — Нет, зачем? Пусть спит как можно дольше... Солнце? — удивился он. — Еще светит? Неужели все продолжалось так недолго?»
Он на ощупь двинулся вдоль луча света. Подполз к стене. Сначала, ослепнув, не увидел ничего. Через минуту различил разлапистые листья, сквозь которые пробивалось стоящее низко над горизонтом солнце.
— Солнце! — крикнул он, повернувшись к Риско. Вместо крика из горла вырвался хриплый шепот.
«Не стану будить, — решил он, — пока не найду выхода».
Отверстие было не больше монеты. Солецкий принялся пальцами скрести стену, и она поддалась. В этом месте стену образовал навал глины, смешанной с обломками камней, пучками травы и потрескавшимися побегами бамбука.
Солнце изменило положение на небе, и его луч уже не попадал в пещеру. Солецкий ножом рыл и раскидывал преграду, пальцами выдирал раскрошенные куски. Риско спал, не ведая, что его товарищ уже по плечи пролез в отверстие. Еще одно усилие, треск рвущейся на спине ткани. Солецкий выбрался на открытое пространство. Вокруг покачивались стройные стволы бамбука, пожелтевшие сухие трубки мертвых растений устилали землю. Сквозь зеленый балдахин просвечивало безоблачное небо, а солнце за завесой листьев явно ползло вверх, вместо того, чтобы клониться к закату.
Воздух был насыщен влагой, еще капающей с растений, но Солецкий жадно вдыхал его вместе с ароматом бамбуковой рощи. Впервые за много часов ему не было холодно. Он чувствовал просыпающийся голод. Из-за слабости едва держался на ногах. Однако разве это имело значение? Ведь они спаслись!
В кустах покрикивала большая красная птица. Колибри, словно радужная стрела, шмыгнула сквозь заросли, ящерка вскарабкалась на ствол бамбука. Все оживало после вселенского потопа. Лес был заполнен шелестом и потрескиванием распрямляющихся листьев и ветвей. Поднимались повисшие ветки, просыхали стволы и кроны.
Солецкий сел на землю, спустил ноги в проделанное отверстие и еще раз погрузился под каменный свод. Не ожидая, пока глаза привыкнут к глубокому полумраку, добрался до спящего доктора и принялся трясти того за плечи, со страхом ожидая его пробуждения.
Риско открыл глаза. Несколько секунд лежал не двигаясь, потом, увидев полосу света, проникающего в грот, контуры камней и Солецкого над собой, резко сел и спросил:
— Удастся выбраться через дыру?
— Да! Она выходит в бамбуковую рощу, — воскликнул Солецкий, и тяжкий груз упал у него с сердца. Только теперь он понял, как боялся первых слов доктора. Но все события прошедших часов развеялись одновременно с дневным светом.
Волоча за собой рюкзак, они выползли через дыру, и теперь над их головами были только листья, в ушах звенели звуки оживающего леса. Увидели свои лица, впавшие щеки. Риско, все еще в каске, которую он не снимал двадцать часов, в висящей рваной одежде, долго стоял, опершись о дерево и глядя сквозь заросли на открытое пространство долины. Не поворачивая головы, он едва слышно шепнул стоявшему рядом фоторепортеру:
— Благодарю...
Подул ветер, и зазвенел бамбук. Между опавшими листьями шуршал маленький крабик, тащивший на спине свой домик — уворованную скорлупу улитки. Риско и Солецкий побрели сквозь завалы сушняка, но сделав несколько шагов, остановились как вкопанные. В непролазной чаще услышали хруст тяжелых шагов, и оттуда появилась взлохмаченная голова Фернандо, таращившего заспанные глаза.
В долине Пальмарито всего три домика. Острые пальмовые крыши формой похожи на горы, окружающие долину. В тот день под навесом домика сеньора Перфекте стояли три обитых бычьей кожей кресла-качалки, и трое сидящих в них мужчин только теперь постепенно возвращались к жизни.
Сеньор Перфекте то и дело заботливо посматривал на своих гостей, вынимал изо рта сигару, выпускал голубоватый дымок и вполголоса просил соседей:
— Уйдите! Эрмина, забери детей. И вы, Рико и Хозе, тоже идите, надо дать им немного отдохнуть.
