Немаловажным для дальнейшей жизни молодого Бисмарка оказался и тот факт, что по окончании школы он не только не уехал из большого города, а напротив, продолжил учебу, даже успев сменить две гимназии. Скорее всего, решающей в таком ключевом повороте событий была роль матери. Также вполне очевидно, что ранняя оторванность от родительского дома и вынужденная самостоятельность, породившие практически всегда сопровождающие их впечатлительность и некую замкнутость мыслей, определили уклон образования молодого человека – учебные заведения, посещаемые Отто, имели четкую гуманитарную направленность. Ранняя самобытность молодого Бисмарка подтверждается и тем, что он был ничем не выделяющимся средним учеником, то есть относился к школе, как и полагалось – как к обязательному, вполне обыденному, а значит, не слишком важному для будущей жизни, почти химерическому занятию без определенной цели. Зато при этом он очень рано стал самоуверенным и заносчивым. Настолько, что будучи студентом университета, он умудрился в первые девять месяцев поучаствовать в двадцати пяти дуэлях. Это является прекрасной иллюстрацией раннего стремления Бисмарка к реализации амбициозного поведения. Он не соглашался смириться с положением «обыкновенного», или «среднего», ученика, и лютый протест служил извращенной и едкой формой самовыражения. К определенной особенности характера также можно отнести и нежелание молодого человека откликаться на требования наставников и его попытки с самого начала жизни найти свой стиль восприятия информации. Однако взамен учебы и хороших оценок мальчик запоем читал, в основном английских и немецких авторов, а позже направил усилия на овладение особенностей международных отношений стран Европы. Не исключено, что последнее явилось как раз результатом негативных переживаний детских лет, связанных с защитой семейной чести. Но чтение запоем, как водится, сослужило ему хорошую службу – позже именно уникальные знания истории и вообще особенностей взаимоотношения европейских государств вкупе с синтезом текущей политической ситуации, к чему оказался способным гибкий бисмарковский ум, определили направление главных усилий и окончательный выбор жизненного пути.
Интересно, что если отец не высказывал какого-либо отчетливого отношения к образованию сыновей, то гораздо более требовательная и притязательная мать была чрезвычайно недовольна его уровнем. Например, по ее мнению, юноши должны были иметь гораздо более точное представление об идеях, которым предстояло посвятить дальнейшую жизнь. Как это ни удивительно, именно женское чутье и интуиция подсказывали матери Бисмарка, что идеи являются движущей силой человеческого развития. Она не могла осознать лишь одного – идеи не рождаются в духовной кабале, они приходят лишь в моменты наибольшего творческого прозрения, благоприятной средой для которого является атмосфера полной свободы спокойствия разума. Догматы берлинской учебы, даже с учетом их прогресса, тяготили развитие представлений Бисмарка о своей роли, несмотря на то, что открыли ему путь в мир размышлений.
Все же стоит упомянуть о влиянии на молодого Бисмарка одного наставника – теолога доктора Шлейермахера, привившего Отто рациональный подход не только к религии, но и к самой жизни. Впрочем, отношение к религии вообще после общения с известным ученым навсегда так и осталось лишь подчеркнуто холодным – прагматичный ум формирующейся личности не нашел в ней рационального зерна. По окончании гимназии в возрасте семнадцати лет (по воспоминанию самого канцлера) он имел твердое убеждение в том, что «республика – это самая разумная форма государственного устройства».
Однако до настоящей идеи еще было настолько далеко, что она могла бы так никогда и не родиться.
На путь истинный неоперившегося и довольно амбициозного Бисмарка снова подтолкнула мать, настояв на его отправке в университет Георга Августа в Геттингене. Очевидно, и тут развитое материнское чувство не подвело – учебное заведение славилось безмятежным свободомыслием и необычайной для того времени широтой интеллектуального воззрения. Похоже, мать чувствовала определенную закомплексованность и зашоренность во взглядах сына и потому приложила еще одно усилие для ненавязчивого определения его жизненного пути. Неудивительно, однако, что и в университете отношение к академической учебе у будущего канцлера не изменилось. Напротив, его самоуважение начало приобретать такие диковинные формы, что без преувеличения могло бы уже называться манией величия. Отношение к профессорам, среди которых были и известные в стране, маститые колоссы от науки, было презрительно-ироничное. Хотя исключения, конечно, были. Но удивительно то, что степень уважения к тому или иному ученому у Бисмарка никак не была связана с восприятием остальными студентами и с официальными оценками заслуг преподавателя перед наукой – уже в столь юном возрасте он сумел отделить истинное обаяние от бутафории званий и символов. Другими словами, в суждениях молодого Бисмарка присутствовал уровень свободы и радикализма, присущий лишь людям, готовым к серьезным поступкам, уверенным в собственных дерзаниях и не отягощенных влиянием окружающих масс. Последнее, бесспорно, являлось достижением матери, демонстрирующей уникальный для того времени нонконформизм по отношению к мужу.
Бисмарк-студент даже одевался вычурно, что подтверждает необузданное желание выделиться из толпы, быть непохожим на безликую массу, хотя для этого в тот момент не было никаких внутренних предпосылок. В то же время уже само непреодолимое физическое желание отличаться, нашедшее выражение в экстраординарном поведении, склонности к экзальтации и сумбурным полудиким выходкам, породило и внутреннюю потребность чем-то подкрепить свою исключительность. Ради того чтобы преуспеть в самобытности и колоритности, Бисмарк, похоже, был готов на все. Поэтому вполне обоснованы предположения, что уже в ранний студенческий период он находился в поисках достойной идеи и сознательно развивал дерзость, служившую ярким признаком несогласия с безликим и безвольным миром.
Почти не вызывает изумления тот факт, что вполне способный студент Бисмарк не завершил учебу в Геттингенском университете – доведя местную профессуру до крайней степени возмущения своим подчеркнуто неадекватным вызывающим поведением, нежеланием принимать академическую школу и подчиняться установленным авторитетам. Кроме того, почувствовав финансовые трудности от слишком пышной и не адекватной доходам жизни в Геттингене, а также, не исключено, осознав тщетность усилий для получения формального образования, он принял решение перебраться в столичное учебное заведение. С точки зрения формирования идеи и включения волевых усилий в реализацию жизненной стратегии интересны, по меньшей мере, два события околостуденческого периода жизни будущего государственного деятеля, отпечатавшиеся на всей его дальнейшей жизни. Первый связан с учебой Берлине, где он не просто отчаянно учился с репетиторами, а упорно и остервенело, с невероятными усилиями вгрызался при помощи книг в самую суть знаний, продолжая при этом демонстративно и со свойственной ему холеричностью игнорировать посещение лекций. Это свидетельствует не только о силе характера, готового к трудностям (в конце концов Бисмарк доказал себе и другим, что обладает достаточно уникальной интеллектуальной потенцией, когда защитил диссертацию по философии и политической экономии), но и о том, что он все еще находился под влиянием матери, внушившей сумасбродному сыну, что путь к величию определенно лежит через знания и приобретенные, пусть даже и эфемерные, титулы. Именно она указала сыну на вполне престижную и достаточно интересную дипломатическую карьеру. Второй момент уникален бисмарковским подходом к решению любой проблемы – использованием абсолютно всех средств: движения напролом, упреждающих действий и хитрости. Его набор динамических и экстраординарных средств стал основой уникальной и совершенно новой дипломатии с, бесспорно, стратегическим видением европейской карты, а также готовностью вести борьбу сразу на несколько фронтов, презирая при этом всякого противника. Интересна и реакция на первую ощутимую жизненную преграду и неудачу, связанную с отказом министра иностранных дел Пруссии удовлетворить амбиции молодого человека, чей бурный, как горная река, темперамент, гордость и самовлюбленность Нарцисса не внушали никакого доверия осторожному и взвешенному первому дипломату страны. Примечательно, что юноша, едва завершивший университетское образование, сумел пробиться на прием к министру и, отбросив излишнюю трепетность, вполне конкретно попросил его о содействии. Такой поступок – не только свидетельство чрезвычайной решительности и расчета. Это, прежде всего, показатель того, что Бисмарк уже в юные годы был готов на любые действия, в том числе и на асимметричные ситуации поступки (к чему, кстати, были не готовы ни его оппоненты, ни те, кто сдавался под его неумолимым натиском), продвигавшие его к цели. Бисмарк готов был использовать все средства, лишь бы их применение принесло результаты. Кроме того, он готов был играть, и не исключено, что это головокружительное балансирование на грани с роковым падением и стало источником идеи реализовать себя в азартной дипломатии. Эта уникальная черта, характерная лишь для очень успешных и удивительно настойчивых и напористых людей, была пронесена им через всю изменчивую и всепогодную жизнь и, естественно, принесла дивиденды. В случае с аудиенцией проблема состояла только в том, что у Бисмарка еще не было ни четко сформулированной цели, ни конкретной программы действий, ни яростных намерений, ни самой идеи, в которую бы он уже уверовал сам и для реализации которой он был бы готов привлечь всю свою несокрушимую волю и фантастическую энергию. Однако он был уже готов пройти через цепь неудачных попыток, потому что отнесся к советам министра с определенной долей иронии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
