- Приказ же, - немного погодя сказал он.
- Что приказ?.. Мне сержант мой, помкомвзвода, который на войне второй раз, советовал завести взвод за балочку и там переждать немного, чуял он, захлебнется наступление... А я ни в какую! Вперед и вперед! А ребят косит то слева, то справа. Клочья от взвода летят, а я вперед и вперед. Потом залегли, невозможно дальше было, и через минуту-две отход. Если б в этой балочке переждали, считай, полвзвода сохранил бы. Понимаешь, Сашок? И все по своей дурости, умней людей себя воображал. И помкомвзвода моего хлопнуло. Ну как после этого? А?
- Да, - протянул Сашка. - Выходит, рядовым-то спокойней?
- Еще бы. Рядовой только за себя в ответе... Да что говорить! - махнул рукой Володька. - Я тоже забыть все хочу, как и Жора, но не выходит. Наверно, на всю жизнь это...
- Так война же, Володя...
И тут грохнул впереди взрыв. Глухо так вначале, а потом раскатился эхом голосистей.
Они вскочили, не понимая - откуда, что? Самолеты вроде не гудели, от фронта далеко... И тут словно толкнуло что-то Сашку в грудь.
- Жора!!! - закричал он и бросился бегом по дороге, а за ним и побелевший лейтенант.
Поворот они проскочили, и дорога далеко видна стала, но Жоры на ней не было. Пробежали еще немного, остановились, по сторонам стали осматриваться и... увидели: слева, на прогалине, шагах в десяти от дороги, лежал Жора, опрокинутый навзничь, руки разметаны, а грудь вся в дырах... И на глазах у них расползаются на ватнике бурые пятна у дыр, и, странно очень, на неподвижном и мертвом еще движется что-то...
Улыбки уже не было на Жорином лице, только скривлены были губы в удивленной, недоуменной гримасе и обиженно приоткрыты... Чуть поодаль от его тела у ели синел подснежник. За ним-то, наверное, и свернул Жора с дороги, и словно услышал Сашка его голос: "Смотрите, ребята, цветок какой! Красота!"
Ни одна смерть на передке не ошеломляла так, как эта... Стояли они будто оглушенные, и ни одного слова не выдавливалось. Лейтенант стал как-то оседать и неуклюже опустился на корточки, прикрыв лицо трясущейся рукой, закашлялся неестественно, стремясь, видно, перебить кашлем рвущиеся из горла всхлипы. А у Сашки рука сама потянулась к ушанке, стянул он ее перед покойником, чего никогда не делали они там, пальцы невольно сложились щепотью и пошли ко лбу, хотя не был Сашка, конечно, верующим (в церквах, правда, бывал на панихидах, когда родственников отпевали, и там крестился, как все), и, когда коснулся лба, разомкнул пальцы и провел просто ими по волосам.
- А я все смеялся над ним... - пробормотал лейтенант сквозь кашель.
- Покури, - сказал Сашка и протянул кисет, а сам пошел за Жориной шапкой, отброшенной взрывом в сторону.
- Не ходи! - взвизгнул Володька, но Сашка не послушал, только внимательно смотрел под ноги - нет ли еще тут этих проклятых "шпрингмин", - подняв шапку, накрыл ею Жорино лицо. Вроде легче стало, а то нет мочи глядеть на скривленные Жорины губы.
Лейтенант уже выпрямился, и искурили они по цигарке, молча и стоя, а потом Сашка подошел к Жоре и, распахнув ватник, полез в карман гимнастерки - надо же документы взять, но все было порвано, измазано кровью, красноармейская книжка расползлась в Сашкиных руках.
- Медальон ищи, - сказал лейтенант, а сам отвернулся.
Смертный медальон хоть так и называется, но на медальон не похож. Поначалу выдали им такие жестяные ладанки, на шею вешать, отсюда и "медальон", наверно. А потом уж футлярчики черные из пластмассы. Сашка нашел его в кармане брюк и, развинтив, вынул оттуда желтую бумажку, в которой и прописано все, что надо знать живым о погибшем: имя, фамилия, год рождения, каким райвоенкоматом призван, домашний адрес и группа крови по Янскому.
- Не Жора он - Григорий... - прочел Сашка.
- Спрячь. В госпиталь дойдем, напишем родным.
- Напишем... Только правды не надо.
- Конечно... Погиб смертью храбрых в боях за Родину.
- Может, лапником его закидать? - сказал Сашка.
- Не надо. Так увидит его кто, проезжая, захоронят. - Лейтенант вытащил пистолет и подошел к телу. - Ну, Жора, прости за насмешки... Не пришлось тебе в госпитале погулять. Прощай, - и выстрелил в воздух.
Негромкий звук выстрела одиноко и тоскливо прокатился эхом по лесу и иссяк где-то вдали.
Шли они дальше молча, какие тут слова... Лейтенант кусал губы, часто нападал на него кашель, и только одно вымолвил за дорогу:
- Напиться бы...
От стопки и Сашка не отказался бы - такая маета на душе. Вроде бы случайный был Жора попутчик, в боях вместе не были, а ведь так спаялись за дорогу, словно родными стали, и идти им сейчас вдвоем как-то неприют-то, не хватает Жориных выкриков по поводу и без повода. Эх, Жора, Жора, не свернул бы за этим подснежником, шли бы вместе. Как же нелепо вышло. Пройти бои такие страшенные, а по дороге в тыл, к жизни погибнуть...
К середине дня доплелись они до Лужкова, до эвакогоспиталя. Встретили их тут приветно. Правда, обед чуть-чуть не захватили, и терпеть им теперь до ужина. Но что делать, раз такие порядки в тылу: хоть и есть у тебя продаттестат, хоть он десять дней не использованный, но на довольствие ставят лишь с того дня, как прибыл, и за прошлое ни грамма.
Лейтенант было зашумел, чтобы пайки хлеба за обед дали, но порядки эти криком не переломаешь, да и шумел он не очень - умаян был и не до хлеба как-то сейчас, после того, как товарища они потеряли.
Зарегистрировали их и в баню направили, а там в раздевалке девчата. Как при них раздеваться? А они тут как раз им для помощи и без стеснения стаскивают с ребят гимнастерки, брюки, белье даже нижнее - и в прожарку. Ну, тут еще ничего, прикрыли срамные места руками и скорей в баню шмыгнули, а там тоже девки! И что делать? А девчата смеются - привыкли, видно, - и подходят то к одному, то к другому и мыться помогают: и спину потрут, и головы намылят. Раненные-то все больше в руки, мыться одной рукой несподручно, но неудобно при женщинах. Правда, девчата веселые, смеются: "Вы для нас сейчас не мужчины, а бойцы раненые, так что не стесняйтесь".
Только один из них бесстыжим оказался, носился по бане голый, бил себя в грудь и гоготал: "Глядите-ка на меня. Все для фронта на мне написано", - а сам, видно, и был лещеватый, а теперь мослы так и торчат и ребрышки все пересчитать можно. Чудной парень, словно чокнутый или клоуна из себя строит.
Сашке его крики и посмешки не понравились, и он подошел к нему:
- Чего изгиляешься? Над чем смеешься? Кончай базар...
А Володька-лейтенант, услыхав это, крикнул:
- Дай ему, Сашок, правой, а я левой добавлю!
Тот попятился.
- Ну чего вы, ребята, посмеяться, что ли, нельзя? Да вы на меня поглядите, верно же...
- Замолкни, - перебил Сашка.
После бани направили их на перевязку. Как увидел Сашка сестренок в белых халатах, так и кольнуло сердце - нет, не ушла Зина из души... А девчата ласковые, приветливые. Разбинтовывали их раны осторожно, чтоб боль не причинить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
