какие-то крохотные комочки, которые неожиданно и забавно лопались на языке.
– Нравится? – спросила она.
– Да.
Возможно, это был какой-нибудь ритуальный напиток. Скажем, для избранников или, наоборот, для усмирения особо опасных. Но я дал себе слово ни о чем не спрашивать.
– Лучше, когда ты сидишь.
– Почему?
– Ты ужасно большой.
– Это мне известно.
– Ты нарочно стараешься быть невежливым?
– Нет. Мне это удается без труда.
Она тихонько засмеялась.
– Я еще и остроумный к тому же, – продолжал я. – Куча достоинств, а?
– Ты иной, – сказала она. – Никто так не говорит. Скажи мне, как это получается? Что ты чувствуешь?
– Не понимаю.
– Ты притворяешься, наверно. Или солгал… нет. Это невозможно. Ты не сумел бы так…
– Прыгнуть?
– Я не об этом.
– А о чем?
Ее глаза сузились.
– Ты не знаешь?
– Ну, знаете, – протянул я, – так теперь и этого уже не делают?!
– Делают, но не так.
– Вот как! У меня это так хорошо получается?
– Нет. Совсем нет… но так… как будто ты хочешь… – Она не закончила.
– Что?
– Ты ведь знаешь. Я это чувствовала.
– Я разозлился, – признался я.
– Разозлился! – презрительно повторила она – Я думала… сама не знаю, что я думала. Ты знаешь, ведь никто не отважился бы… так…
Я улыбнулся про себя.
– Именно это тебе так понравилось?
– Ты ничего не понимаешь. Мир лишен страха, а тебя можно бояться.
– Хочешь еще раз? – спросил я. Ее губы раскрылись, она снова смотрела на меня, как на порожденного воображением зверя.
– Хочу.
Она придвинулась ко мне. Я взял ее руку, раскрыл ладонь и положил в свою.
– Почему у тебя такая твердая рука? – спросила она.
– Это от звезд. Они колючие. А теперь спроси еще: почему у тебя такие страшные зубы?
Она улыбнулась.
– Зубы у тебя обыкновенные.
С этими словами она подняла мою ладонь так осторожно и внимательно, что я вспомнил свою встречу со львом и только усмехнулся, не чувствуя себя задетым, потому что в конечном счете все это было страшно глупо.
Она приподнялась, налила в свой бокал из маленькой темной бутылочки и выпила.
– Знаешь, что это такое? – спросила она, прикрыв глаза, как будто напиток обжигал. Ресницы у нее были огромные, наверное, искусственные; у всех артисток искусственные ресницы.
– Нет.
– Никому не скажешь?
– Нет.
– Это перто…
– Ну-ну, – сказал я на всякий случай.
Она широко открыла глаза.
– Я тебя заметила еще раньше. Ты сидел с таким ужасным стариком, а потом возвращался один.
– Это сын моего младшего товарища, – объяснил я.
«Самое странное, что это почти что правда», – мелькнуло в уме.
– Ты знаешь, что обращаешь на себя внимание?
– Что поделаешь.
– Это не только потому, что ты такой большой. Ты иначе ходишь и смотришь, как будто…
– Что?
– Как будто остерегаешься.
– Чего?
Она не ответила. Ее лицо исказилось. Она задышала громче, посмотрела на свою руку. Кончики пальцев дрожали.
– Уже… – тихо сказала она и улыбнулась, но не мне. Ее улыбка стала восторженной, зрачки расширились, заполняя глаза, она медленно отклонялась, пока не оказалась на сером изголовье, медные волосы рассыпались, она смотрела на меня с каким-то торжествующим восхищением.
– Поцелуй меня.
Я обнял ее, и это было отвратительно, потому что во мне было желание и не было его – мне казалось, что она перестает быть самой собой, как будто она в любую минуту могла обратиться во что-то иное. Она вплела пальцы в мои волосы, ее дыхание, когда она отрывалась от моих губ, звучало как стон. «Один из нас фальшивый, подлый, – думал я, – но кто – она или я?» Я целовал ее, это лицо было болезненно прекрасным, потрясающе чужим, потом осталось лишь наслаждение, невыносимое наслаждение, но и тогда во мне притаился холодный, молчаливый наблюдатель; я не провалился в беспамятство. Изголовье послушно, как будто понимающе, превратилось в подушку для наших голов; казалось, что здесь присутствует кто-то третий, унизительно заботливый, а мы, как будто зная об этом, за все время не произнесли ни слова. Я уже засыпал, а мне все казалось, что кто-то стоит и смотрит, смотрит.
Когда я проснулся, она спала. Это была совсем другая комната. Нет, та же. Но только как-то изменившаяся – часть стены отодвинулась, и виден был рассвет. Над нами, забытая, горела тусклая лампа. За окном, над вершинами деревьев, еще почти черными, начинало светать. Я осторожно передвинулся на край кровати; она пробормотала что-то похожее на «Алан» и продолжала спать.
Я шел сквозь просторные пустые залы. Окна в них были обращены на восток. Багровый свет лился сквозь окна и наполнял прозрачную мебель, дрожа в ней, как пламенеющее темно-красное вино. Вдали сквозь анфиладу залов я увидел движущуюся фигуру – это был робот; серо-жемчужный, слабо светившийся корпус, внутри тлел рубиновый огонек, как лампадка перед иконой; лица не было.
– Я хочу выйти, – сказал я.
– Прошу вас, пожалуйста.
Серебряные, зеленые, голубые ступени. Я попрощался со всеми сразу лицами Аэн в первом, высоченном, как храм, зале. Уже совсем рассвело. Робот открыл передо мной ворота. Я велел вызвать глидер.
– Прошу вас, пожалуйста. Не хотите ли домашний?
– Можно домашний. Мне нужно в отель «Алькарон».
– Пожалуйста. Всегда к вашим услугам.
Кто-то уже однажды обратился ко мне так. Кто? Я не мог припомнить.
По крутой лестнице – чтобы до самого выхода помнить, что здесь не просто дом, а дворец, – мы спустились вниз; в первых лучах восходящего солнца я сел в машину. Когда она тронулась, я оглянулся. Робот все еще стоял в услужливой позе, немого похожий на богомола из-за сложенных на груди ручек.
Улицы были почти пусты. В садах, как забытые удивительные корабли, отдыхали виллы, да, именно отдыхали, будто на мгновение присели среди деревьев и кустарников, сложив свои пестрые остроконечные крылья. В центре было оживленней. Небоскребы с раскаленными солнцем вершинами, дома с висячими пальмовыми садами, дома-гиганты на широко расставленных опорах пролетов – улица прорезала их, выносясь на голубеющий простор; я уже ни на что не смотрел. В отеле я принял ванну и позвонил в Бюро Путешествий. Заказал ульдер на двенадцать. Меня даже немного позабавило, что я так свободно обращаюсь со всеми этими названиями, даже не имея, по существу, понятия, что это такое – ульдер.
Оставалось еще четыре часа. Я вызвал внутренний Инфор и спросил его о Бреггах. Близких родственников у меня не было, но у брата отца было двое детей, мальчик и девочка. Если даже их не осталось в живых, то их дети…
Инфор перечислил одиннадцать Бреггов. Я потребовал данных о генеалогии. Оказалось, что только один из них, Атал Брегг, родом из моей семьи – внук моего дяди, уже
