химической школы.
Лазарь Карно — талантливый механик и «организатор победы», создавший из ничего военную промышленность молодой Французской республики.
Леблан — открывший способ изготовления соды.
Клод Шапп — изобретатель оптического телеграфа, и десятки других выдающихся деятелей науки и техники на рубеже двух столетий, — все они живыми людьми прошли перед глазами Фультона. Ни одного открытого заседания Академии, особенно если на нем ожидался интересный доклад, не пропускал Фультон. Но академические заседания и дискуссии были для него лишь редкими праздниками. Рабочие будни заполнялись посещением лекций в Сорбонне, работами в лабораториях и библиотечными изысканиями. Часто посещал Фультон и книжные ларьки у Нового моста.
Барлоу посоветовал своему другу хорошо изучить французский язык. «Фрацузы, — говорил он, — пренасмешливая нация. Здесь самые остроумные мысли будут подняты на-смех, если они будут высказаны дурным языком». Характерный американский акцент все же остался в разговоре Фультона, особенно в минуты волнения.
Почти семь лет, с небольшими перерывами на поездки, с 1797 по 1804 год, прожил Роберт Фультон в Париже, непрерывно расширяя свои познания, напряженно работая над новыми техническими проблемами. События политической жизни мало интересовали Фультона. Французская экспансивность и впечатлительность расходились с англосаксонской сдержанностью и некоторой холодностью его характера. Фультон мог загореться лишь тогда, когда дело касалось его изобретений и идей.
Еще меньше привлекали его общественная жизнь и развлечения французской столицы. Фультон уже не застал суровых дней революции. С победой спекулятивной буржуазии наступила резкая перемена в общем укладе жизни Парижа.
Девятое термидора развязало то, что было приглушено террором и якобинской цензурой. Состоятельные слои парижского населения, как бы вознаграждая себя за долголетнее воздержание, бросились в вихрь развлечений. Наконец-то пришла их пора, пора «благоразумных» людей, уважающих частную собственность… Санкюлоты и жители грязных предместий не осмеливались больше появляться в центре Парижа, чтобы угрожать Директории. Пушки восемнадцатого вандемьера надолго отучили парижскую бедноту пытаться выражать свое мнение…
Жажда наживы, безудержные спекуляции, продажность и страсть к наслаждениям («хоть день, да мой») сделались характерными чертами эпохи времен Директории. Сотни танцевальных зал и игорных домов заменили собой когда-то популярные клубы и секции якобинцев. Концерты, кафе и театры были переполнены разношерстной веселящейся публикой. Балы и маскарады сменялись сумасшедшими карнавалами. Танцы и музыка кружили голову парижанам. А в рабочих предместьях головы кружились от хронической голодовки, от холода и тревоги за будущее.
Уличная жизнь приобрела особый характер. Здесь завязывались и кончались кратковременные романы. Легкость нравов граничила с настоящей распущенностью. Сады Пале-Рояля, где еще недавно слышались горячие речи Камилла Демулена и гремели слова: свобода, равенство и братство, стали местом, где собирались подонки веселящегося Парижа. Недавняя простота в одежде уступила место вычурным модам, где главная цель была поразить нарочитостью покроя и отсутствием скромности. Бульвары Парижа заполнились надушенными грассирующими франтами и щеголихами. «Мюскадены» и «энкруаябли» — так назывались представители золотой молодежи крепнувшей буржуазии, щеголявшей своей нелепой наружностью. Узкие, в обтяжку, брюки, цветной сюртук с невероятно высоким воротником и необ’ятным шелковым галстухом, английский светлый жилет с двумя цепочками для часов, вышитые перчатки — таков был наряд уличных фланеров времен Директории. Коротко остриженные на затылке волосы, падавшие на лоб мелкими завитушками, крашеные брови, огромный цилиндр или треуголка с кокардой и толстая узловатая палка дополняли эту карикатурную внешность. Считалось признаком хорошего тона картавить, пришепетывать, горбиться и прихрамывать. В эксцентричности и изысканности костюма не отставали и женщины. У «волшебниц» (Merveilleuses) великим почетом пользовались классические наряды и имена. Платья Минервы, костюмы богини Дианы, прически на манер императора Тита, разноцветные парики и бесчисленные перстни, пояса и браслеты поглощали огромные деньги, так легко добывавшиеся любовниками и мужьями на зеленом поле игорных домов. в биржевых спекуляциях и военных поставках…
Никто не спрашивал о происхождении этих денег. Время, когда надо было скрывать свои средства, прошло. Всякий, у кого они были, стремился пустить пыль в глаза.
И здесь же, неподалеку, через несколько улиц — убогая нищета; ободранные дома, выбитые темные окна, почти никогда не горящие очаги, ввалившиеся от голода глаза и безнадежно усталые лица. Голодные толпы обнищавших ремесленников и пролетариев наполняли предместья святого Антония, Бельвилля и Менильмонтана. Никогда еще социальные противоречия не достигали в Париже такого разительного контраста, как в эти годы правления Директории.
Фультон равнодушно глядел на этот бурлящий котел политических страстей — роскошь, ненависть, золото и нужду. Если бы он только пожелал, он мог бы иметь и золото и все, что можно за него приобрести. У Фультона имелось достаточно и ума и энергии, чтобы добиться того, что тогда (да и не только тогда) называли «успехом» и «счастьем». Но он шел без колебания по выбранной им дороге.
Каждый год работы обогащал и развивал его ум. Его природная изобретательность все больше подкреплялась точными знаниями. На четвертом десятке лет Фультон вступил в ту полосу жизни, когда большой творческий ум отбрасывает все мелкие второстепенные задачи и интересы, сосредоточиваясь на нескольких главных крупнейших проблемах.
Для Фультона такими проблемами были подводная лодка и судно, движущиеся силой пара.
ПОДВОДНАЯ ЛОДКА
Судно, которое могло бы незаметно подойти к неприятельским кораблям и нанести им смертельный удар, вот, — думал Фультон, — оружие, недостающее Франции. Но невидимки существуют лишь в сказках… Быть может, здесь помогла бы маскировка? Лодка, похожая на обломок ствола? Или на пустую барку с двойным дном, где спрятаны люди и бомбы для взрыва? Но зоркий взгляд моряка обнаружит и разгадает врага под любой личиной. Вахтенный увидит его за несколько миль. Но то, что находится под водой, он не обнаружит и за несколько футов… Значит, проблема будет решена, если нападающее судно будет скрыто водой. Итак — подводная лодка…»
Идея подводного судна появилась на свет задолго до времен Роберта Фультона. Эта идея уже имела за собою многолетнюю давность. Первые попытки проникнуть в заповедное подводное царство делались в самой глубокой древности. У Геродота и Аристотеля имеется указание, будто бы в армии Александра Македонского, за 300 лет до нашей эры, были известны подводные колокола в виде опрокинутых вверх дном деревянных сосудов с воздухом, внутри которых могли работать водолазы. Возможно, что это были металлические колпаки с воздухом, которые привязывались к плечам и позволяли водолазу оставаться под водой дольше обычного времени. Существует указание, что знаменитый римский полководец Юлий Цезарь снабжал своих водолазов особыми кожаными поясами с запасом воздуха.
На барельефах и развалинах Ниневии (в Малой Азии) сохранилось изображение воинов, погрузившихся под воду с надутыми воздухом шкурами, вроде бурдюков, в которых и теперь еще на юге перевозят
