Жизнь его была чрезвычайно пестра. В 1486 году он стал монахом, вступив в братство каноников-августинцев. За 6 лет своего пребывания в монастыре Эразм научился разбираться в древних языках, прочитал множество трудов античных и раннехристианских писателей. А главное — понял, что христианство в таком виде, в каком оно было представлено в его время, являет собой не что иное, как мертвую, скучную, антигуманистическую схоластику и догматику. Эразм ушел из монастыря, потому что понимал: человек должен быть там, куда зовут его сердце и разум. Бездумная же монастырская субординация, заквашенная на чинопочитании и безропотном подчинении младших по чину старшим, не давала пищи ни уму, ни сердцу, вводила в грех отчаяния и представлялась совершенно бездуховной.
Однако, покинув монастырские стены, Эразм Роттердамский не стал атеистом, по-прежнему считал делом своей жизни популяризацию Священного Писания и Учения Христа — но только полагал, что надо искать новые начала для проповедования и продвижения соответствующих идей. В 1501 году им был написан религиозно-этический трактат «Оружие христианского воина» (изд. в 1503 году), в котором он сформулировал основные принципы эразмианской «философии Христа» («небесной философии»). В этом своем сочинении Эразм утверждал, что главное в христианстве — не обрядовая сторона, не подчинение всем требованиям и законам Церкви, но нравственное совершенствование человека в соответствии с заповедями Христа.
Началось триумфальное шествие Эразма и его сочинений и мировоззрения по Европе. Современники ценили в нем редкостное сочетание «человека науки» и писателя. Его приглашали читать лекции в университетах, выступать с проповедями в крупнейших соборах; папская курия вообще сулила ему кардинальство; Эразму предлагали жить то в одном, то в другом городе, баварское правительство высказывало готовность назначить ему крупную пенсию, если он изберет Нюрнберг местом своего постоянного жительства; во время поездок Эразма в некоторых городах ему устраивали торжественные встречи, как государю; его называли «оракулом Европы»; Туринский университет присвоил ему звание почетного доктора богословия; Папа Римский, в знак особого своего благоволения к Эразму, дал ему особое разрешение вести образ жизни и одеваться сообразно обычаям каждой страны, где ему приходилось жить (а где Эразма только не носило!).
В Венеции он тесно сотрудничал с прославленным книгоиздателем А.Мануцием. В Кембридже, где «канцлером университета» был один из его близких знакомых епископ Фишер, Эразм в течение нескольких лет преподавал греческий язык и читал богословские курсы, в основу которых им были положены подлинные тексты Нового Завета и отцов Церкви. Это было настоящим нововведением: ведь большинство современных Эразму богословов ограничивались чтением даже не непосредственно текста Писания, но трактатов Дунса Скота, Фомы Аквинского и еще нескольких излюбленных средневековых авторитетов. Не единожды Эразм Роттердамский наезжал в Лондон, где водил дружбу с «отцом» жанра утопии в литературе Томасом Мором.
Нидерланды, Германия, Англия, Италия, Испания — вот далеко не полный список стран, которые Эразм посетил и в которых работал.
В 1520-х годах Эразм сблизился с Карлом Испанским (будущим императором Карлом V), стал при нем «королевским советником», что не было связано с исполнением каких-либо сугубо регламентированных функций и обязанностей, даже не обязывало постоянно находиться при дворе, но, однако, давало жалованье в 400 флоринов.
Под занавес своей жизни (с 1514 года) Эразм Роттердамский, постоянно переезжавший до этого из одной европейской интеллектуальной столицы в другую, осел в Базеле, который в связи с этим стал своеобразной Меккой европейских ученых и философов, стремившихся добиться аудиенции прославленного книгочея и эрудита. Этот, последний, период жизни Эразма Роттердамского был особенно урожаен на разнообразные издания. Именно в Базеле у него сложились дружеские отношения с владельцем частной типографии И.Фробеном, ставшим его главным издателем. Именно к этому времени относятся переводы Эразма с греческого на латынь античных и раннехристианских авторов — Еврипида, Лукиана, Оригена, Иоанна Златоуста. Тогда же Эразм опубликовал вместе с собственными комментариями творения Иеронима, автора латинского перевода Библии («Вульгаты», конец IV века). Особо важное значение имело предпринятое им в 1517 году издание греческого текста Нового Завета, а затем его новый перевод на латинский язык (1519 год), сопровождаемый обширными пояснениями и существенно отличающийся от «Вульгаты», что вызвало нарекания со стороны ревнителей католической ортодоксии.
Несмотря на желание постоянно держаться в стороне от политики, Эразм в 1520-е годы не может отмалчиваться, становится деятельной фигурой европейской предреформации; его мысли по поводу устройства государства и гражданских и личных свобод находят свое выражение в трактате 1524 года «О свободе воле», с которым полемизирует в 1525 году Мартин Лютер (см. трактат «О рабстве воли»).
Посидев в обыкновенной библиотеке (пока не в архиве), полистав разнообразные издания, посвященные жизни и философии Эразма, я пришел к выводу, что этот человек фактически готовил реформу Церкви. Зачем ему это было нужно? Трудно сказать теперь: возможно, он, совершенно заслуженно почитая себя умнейшим человеком своего времени, надеялся возглавить новую структуру, желал получить «сразу все» — а не милость от возглавлявшего Церковь Папы. А может быть, Эразм, проведший 6 лет в монастыре, в самом деле на долгие годы проникся отвращением к порядку, царившему в церковных учреждениях, и надеялся его реформировать.
Так или иначе, им была разработана концепция «внутренней религии», которая сводилась к следующему.
• Будущее христианства должно зависеть от мирян, а не от духовенства. Духовенство же должно рассматриваться только в качестве учителей, наставников, в чьи обязанности входит поднятие мирян до определенного уровня понимания канонов христианства.
• Христианство не должно сосредоточиваться в Церкви, Церковь не должна диктовать мирянам свои правила и законы. «Бог — в сердце, а не в Церкви», — учил Эразм.
• Нет никакой нужды исповедоваться священнику, когда можно в сердце своем исповедоваться самому Богу.
• Вера — глубоко личное дело каждого, потому что каждый человек отвечает за свои поступки и свою жизнь, и нет никаких оснований эту ответственность перекладывать на кого-либо, в том числе (тем более!) и на церковников.
Мне не очень понятно, почему человека, в открытую пропагандировавшего такие воззрения, не преследовали и не объявляли еретиком, что заставляло официальную Церковь, против которой он выступал, с ним считаться и почитать его. Может быть, это были попытки заигрывания, стремление «приручить» слишком авторитетного вольнодумца, репрессии против которого могли бы Церкви слишком дорого встать?
Неожиданные письма
Итак, в поисках каких-то подсказок, которые смогут мне хотя бы намекнуть на то, откуда Эразм Роттердамский извлек сочинения Иринея Лионского, я оказался в Базеле, прошелся по местным архивам, заглянул в соборы и монастыри — бесполезно. Дело в том, что я толком не знал, что ищу, а нечетко сформулированные запросы всегда травмируют библиотекарей и архивариусов.
Впрочем, я встретил в ходе своих поисков милейшего старика Герхарда Молля, который с превеликим вниманием выслушал меня и задал ряд вопросов. Изначально я им не придал большого значения:
— А когда конкретно, господин Кассе, Эразм опубликовал сочинение вашего протеже Иринея Лионского?
— В 1526 году.
— Замечательно! А известно ли вам, что именно этим годом датируется знаменитый портрет Эразма, выполненный Дюрером?[33] Это не картина, гравюра с медной матрицы… Как вы полагаете, не могли ли контакты с мастерской Дюрера как-то сказаться на существе вопроса, на который вы пытаетесь найти ответ?
— Да как же дружба с Дюрером могла бы сказаться на публикации трактата Иринея?
— Вам лучше знать, — задумчиво вздохнул старик. — Возможно, вы чего-то недоговариваете мне, а возможно — себе самому. Я не собираюсь спрашивать с вас никакого отчета в том, что вы делаете и что ищете. Вы просто сами для себя что-то решите — и тогда вам же станет легче определиться с тем, например, где и что искать… Я бы вот на вашем месте непременно поднял переписку Эразма с Дюрером, коль скоро таковая сохранилась…
Я поблагодарил Молля и задумался над тем, что он мне сказал. Что-то такое вертелось в голове, но все никак не могло облечься наконец в словесную форму. «Ну что ж, — принял я решение, — все равно, пожалуй, ищем!»
Каково же было мое изумление, когда я, шарахаясь из архива в архив, в конце концов оказался в маленьком швейцарском музее музыкальных инструментов, в котором почему-то хранилось небольшое собрание бумаг Дюрера, а смотрителем при документах был Молль!
