— Поживете пока в одной, ничего страшного.
— Ленка со светом засыпает, потому что боится!
— Потерпишь.
Ты же мужчина, привыкай.
— Не хочу-не хочу-не… — А ну кончай мне тут визжать чуть что!
— рявкнул я.
— Не все в жизни подчиняется нашим хотелкам, понял?
Пока мы поживем вот так, потом что-то изменится.
Но одно останется без изменений — я не буду терпеть вот такого твоего поведения, Иван!
Я говорю — так надо, ты делаешь и не возмущаешься!
— С мамой было в миллион раз лучше, чем с тобой!
Она нам все покупала и ничего не запрещала!
Угу, а зарабатывал на все я, и не запрещала, потому что видела вас изредка, скинув на предков.
— Что поделать, отныне все станет по-другому.
Привыкнешь.
— Ненавижу тебя!
— заревев опять, выкрикнул Ванька и ломанулся вглубь дома, едва не снеся сестру.
— А я тебя люблю, сынок.
— Па, у нас вещей никаких с собой же нет.
Пижамы даже, — проводив брата печальным, больно резанувшим меня по сердцу, взглядом, сказала дочь.
— Не страшно, малыш.
Сегодня поспишь в трусах и маечке, а завтра всем необходимым вас обеспечим.
Естественно, на мой призыв к столу Ванька не явился, разозлив еще сильнее, но я решил сегодня больше не обострять.
Просто разрешил Лене отнести ему порцию не слишком удавшихся мне развалившихся через один пельменей, как только она терпеливо проглотила десяток.
Зараза, давно я сам готовкой не занимался, подзабыл курсантские времена.
— Все, теперь отбой, детвора, — сказал, ощущая все набирающую обороты досаду на то, что Лизка до сих пор так и не появилась.
Я ее адрес потребовал у Андрюхи еще на подъезде к городу и рассчитывал прибыть в Камневский дом уже вчетвером.
Но ее, видишь ли, где-то нелегкая носила.
И с того времени, как записку оставил, прошло четыре… да уже все пять часов.
Какого хрена, Ерохина?
Уже смеркается, а ты не соизволила еще домой заявиться и мою записку найти?
Где можно столько шататься, а главное — с кем?
Только попробуй мне на сторону глянуть, я… — Па, а сказку перед сном?
— жалобным голоском спросила Лена.
— А ты не слишком уже взрослая для сказок?
— проворчал я.
— Мне шесть, пап.
— Ванька, сказку сестре расскажешь, — велел я, выходя из комнаты.
— Будь хорошим старшим братом.
— А ты тогда станешь хорошим отцом, да?
— ехидно шепотом огрызнулся сын мне вслед.
Не слишком он языкатый для девяти?
Сука, я понятия не имею, как с этим быть, и пока у меня совершенно нет времени и сил разбираться с его этими взбрыками.
Так что придется ему просто проглотить свои обидки и научиться подстраиваться под меня.
Я вернулся в кухню и глянул в окно — и все вокруг и во мне перевернулось, как по щелчку.
Ерохина приоткрыла калитку и заглядывала во двор, явно не достучавшись и не дозвавшись.
Я сорвался с места, как если бы меня со всей дури пнули под зад, не забыв и отвесить тяжелый удар и по вмиг опустевшей башке.
Все проблемы из нее вынесло враз, образовав полную пустоту, которую в следующую секунду заполнило обжигающим концентратом похоти.
— Ну привет, господин Лебедев, — махнула Лизка ладошкой, завидев меня, носорогом прущего к ней.
У меня язык как присох от обуявшей жуткой жажды нажраться ее вкусом, так что на слова я размениваться не стал.
Налетел, захапал, загреб пятерней волосы, лишая возможности ускользнуть, и сожрал ее рот, и не думая хоть чуть сдерживать себя.
Лизка открылась навстречу сразу, выдавая с потрохами свою жажду — зеркальное отражение моей.
Позволила ее буквально трахать языком, отвечая с таким же жаром, раня от жадного нетерпения зубами и добавляя жгущей последние тормоза соли в поцелуй.
Меня от первого же этого жесткого контакта прямо размотало всего, не буду в ней сейчас же — и конец мне реально.
В башке и паху гудит бешеное полымя, соображать и тормозить нечем.
Оборвав поцелуй, со свистом втянул воздух и подхватил Лизку под ягодицы, вынудив обхватить ногами и руками, бешено оглянулся вокруг и попер ее за дом.
— Лебедев, я поговорить вообще-то… — начала Лизка, слегка начавшая трезветь за десяток секунд экстренной транспортировки в относительно укромное местечко.
— На х*й… — огрызнулся я, ставя ее у стены и тут же начав расправляться с пуговицей и молнией на ее джинсах.
Какого хера, нельзя разве было в платье прийти?
А лучше и вовсе сразу голышом.
— Макар… А-а-ах!
— я рывком стянул с нее долбаные тряпки под треск белья, присаживаясь и утыкаясь мордой вниз ее живота.
Не тормозя ни секунды, стиснул обнажившиеся ягодицы, толкая на свой язык и замычал от болезненного кайфа, находя мою девочку протекшей.
Бесстыдно присосался, целуя ее внизу еще жестче, чем только что в губы и добиваясь того, что у нее подгибаться колени мигом начали, и Лизка, застонав, стала оседать.
Оскалился торжествующе еще голодным, но уже заполучившим добычу, чудищем, сдернул с одной ее ноги штаны окончательно, скользнул вверх, растирая ее собой по стене и раздирая одновременно свою ширинку.
Дал ровно секунду обоим кайфануть, вжавшись текущим безбожно членом в ее подрагивающий живот.
— Скучал… — сумел выцедить первое слово, сказал, что перло из меня само.
— Скучал по тебе, п*здец просто как… Закинул ее ногу себе на бедро, стиснул снова задницу, не щадя, поймал ртом рванувшийся жалобный стон, и превратил его в сожранный мною вскрик, втолкнув себя в ее адски тесную жару.
Лизка попыталась взвиться, но я не позволил, удержал, хотя у самого в первый момент беспросветной тьмой по глазами полоснуло, а по всем нервам бритвой кайфа.
Целовал-жрал-трахал-натягивал-жег обоих в пепел.
Оторвался от ее губ, когда сносить стало совершенно, когда даже этого вторжения-безумия уже мало стало.
Поймал ее одурманенный взгляд, ощутил ту самую дрожь вокруг члена, что доконала меня в прошлый раз, накрыл распухшие от зверских поцелуев губы ладонью и замолотил бедрами как рехнутый.
Лизка закричала в мою ладонь, забилась, едва не срываясь с члена и кончила, утащив и меня за собой.
Позвоночник сверху донизу и обратно прошило остро-сладкими выстрелами, и меня понесло, со скалы в свободный полет швырнуло, заколбасило с такой силой, что я согнулся и уткнулся мордой в Лизкино плечо, дергаясь от выплесков, как от разрядов шокера и сдерживая из последних сил рвущий легкие рык удовольствия.
Глава 24
Лиза
— Вот это поговорили, — пробормотала я, отдышавшись хоть немного.
Мы так и стояли у стены неизвестно чьего дома, по моему бедру текло, вторая нога все еще была закинута на поясницу Макара, который мягко целовал и жарко дышал в изгиб моей шеи и оглаживал лапищей ягодицу, а не жестко тискал, как совсем недавно.
Внутри еще все плескалось, пело-звенело, медленно преображая взрывную невесомость, пережитую только что, в тяжело-текучую ленивую сладость.
Блин, я и не знала, что умею вот так.
В смысле заводиться-вспыхивать за вздох, за миг, что называется от нуля до сотни за секунду.
Ладно, прибрехиваю, нуля мне с нашего первого раза с Лебедевым было не видать, как своих ушей.
Я походу все эти дни пребывала в эдаком состоянии вялого кипения, а с момента обнаружения записки оно стало переходить в бурную форму.
И вот вам результат.
— Теперь и поговорить можно, — хрипло отозвался Макар и наконец отстранился, перестав вжимать меня в стену, и отпустил мою ногу.
Я зашипела, поняв что обе ноги затекли — одна из-за непривычного положения, другая — из-за стояния на носочке, пусть до этого момента я и не замечала, да еще между бедрами мокрее мокрого.
— Что?
— спросил Макар.
— Спасибо, что хоть вытащил вовремя, но знаешь, не стоит так рисковать все же.
— Права, — кивнул он, мигом поменявшись в лице.