И вот однажды он взял да отломил от большой скалы, называвшейся Паслурдэн, камень в двенадцать квадратных туазов и толщиной в четырнадцать ампанов и свободно положил его на четыре подпорки среди поля, чтобы школьники, когда им нечего было делать, могли забраться на этот камень с бутылками, ветчиной и пирожками и пировать и вырезать ножиком свои имена на камне. Камень этот и сейчас называют «Вознесенным Камнем». В память этого события, никто не вносится в матрикулы университета в Пуатье, пока не напьется из Конского источника в Крустель, не пройдет по Паслурдэну и не слазает на «Вознесенный Камень».
Как-то, читая прекрасные хроники о своих предках, Пантагрюэль нашел, что Жоффруа де-Люзиньян, прозванный Жоффруа Большой Зуб, дед троюродного брата старшей сестры тетки зятя дяди невестки его тещи, был погребен в Мальезэ. Поэтому он однажды взял отпуск, чтобы навестить могилу, как подобает порядочному человеку. Отправившись из Пуатье с несколькими товарищами, они прошли через Лэгюже, навестив благородного аббата Ардильона, через Люзиньян, Сансэ, Сэль, Колонж, Фонтенэ ле-Конт, где приветствовали ученого Тирако, и оттуда прибыли в Мальезэ, где он посетил могилу старого Жоффруа Большой Зуб. Он немного испугался, увидя его изображение в виде свирепого человека, наполовину обнажившего свой меч из ножен, и спросил причину этого.
![]()
И местные каноники объяснили ему, что единственной причиной было то, что «Pictoribus atque poetis»[135], т.-е. что художники и поэты пользуются свободой рисовать, что им угодно, как им заблагорассудится. Он, однако, не удовлетворился их ответом и сказал:
– Он изображен так не без причины. И я подозреваю, что перед смертью ему нанесли оскорбление или обиду, и вот он требует у родственников отмщения. Я уж доищусь, в чем дело, и поступлю, как надо.
Он захотел побывать в других французских университетах. Поэтому, минуя Ла-Рошель, Пантагрюэль сел на корабль и приехал в Бордоге, где он не видел особых занятий, кроме того, что корабельщики играли в лунки на песке.
Оттуда он поехал в Тулузу и там изучил танцы, а также искусство фехтования обеими руками, как это в обычае у студентов местного университета. Он не остался там после того, как увидел, что студенты поджаривали живьем своих профессоров, как копченых сельдей, и сказал по этому поводу:
– Да не будет угодно богу, чтобы я умер на костре. К чему мне греться, когда я от природы охотник до выпивки!
Потом он отправился в Монпелье, где нашел хорошиё вина из Мирво и веселую компанию. Он собирался было там изучать медицину, но рассчитал, что врачевание – беспокойное дело и грустное, и что доктора воняют клистиром как старые черти. Захотел был изучать законы, но, увидев, что этому обучались всего трое шелудивых мальцов да один плешивый, уехал.
От Моста Стражей через Луару до амфитеатра в городе Ниме[136] он употребил на путь менее трех часов, что кажется делом скорее божеским чем человеческим. Он прибыл в Авиньон и не провел в этом городе и трех дней, как влюбился: потому что женщины в этих местах очень любят играть в жмурки с объятиями, ибо это папская земля. Видя это, его наставник, Эпистемон, увез его в Баланс, в Дофинэ. Но и там тоже занимались не слишком, а вдобавок городские озорники колотили школяров. Это не понравилось Пантагрюэлю, и однажды в воскресенье, когда все танцовали и один школьник собирался потанцовать, а драчуны его не пустили, Пантагрюэль напал на последних и погнал их прямо на берег Роны, где и намеревался потопить их всех, но они попрятались, как кроты, под землю. Отверстие можно видеть и сейчас.
Отсюда в три шага и один прыжок он достиг Анжера, где е было очень не дурно, и он прожил бы там подольше, если бы не выгнала их чума. Тогда он поехал в Бурж, где долго учился, много работая на факультете права. Он говаривал впоследствии, что юридические сочинения ему напоминают блестящий плащ, вышитый золотом и чудесными драгоценностями, а по краям обшитый сухим г…м.
– Так как, – говорил он, – на свете нет более красивых, изукрашенных и изящных произведений, чем тексты Пандектов, но их толкования, то есть глоссы Акдурса, столь грязны, подлы и вонючи, как навоз и гадость.
Из Буржа он приехал в Орлеан, где нашел множество неотесанных парней – студентов, которые устроили хорошее угощение при его приезде. Он научился в короткий срок игре в мяч так хорошо, что прослыл великим мастером. В этом городе студенты только и делают, что упражняются в этой игре.
Они возили его иногда на острова, где отличались в состязаниях стенка на стенку.
Что же касается того, чтобы там ломать голову над книгами, то этого он избегал из боязни испортить зрение. Даже некий профессор из тамошних не раз утверждал в своих лекциях, что ничто так не вредно для зрения, как болезнь глаз.
ГЛАВА VI. Пантагрюэль встречает лимузинца, коверкающего французский язык
Эпизод с хорошеньким школьником, с которым встретился Пантагрюэль и который только что приехал из Парижа и рассказал ему про тамошние дома терпимости. Язык его трудно переводим, он представляет собой пародию на тогдашний язык парижан. Студент выражался высокопарным штилем, в котором Пантагрюэль не без основания подметил общую тенденцию «обдирать» латынь[137].
Пантагрюэль схватил его за горло, и лимузинец заорал во всю глотку на обыкновеннейшем местном языке. Он умер через несколько лет «смертью Роланда», то есть от жажды (по народному преданию, Роланд погиб от жажды в Ронсевальском ущелье): юноше постоянно казалось, что Пантагрюэль держит его за горло; и ему хочется пить.
«Божественное возмездие за стремление к вычурной речи, – поучает Раблэ, – доказывает нам, что непонятных и выдуманных слов следует избегать, как моряку – подводных скал».
ГЛАВА VIII. Как Пантагрюэль, будучи в Париже, получил от своего отца Гаргантюа письмо. Копия этого письма
Вы уже заметили, что Пантагрюэль учился усердно и с большой пользой для себя. Ум его напоминал вместилище с двойным дном, объем его памяти равнялся двенадцати бочкам оливкового масла.
Однажды он получил следующее письмо от отца:
«Дорогой мой сын! Из числа даров, милостей и преимуществ, которыми всемогущий господь-создатель одарил и разукрасил природу человека от начала веков, представляется особенно замечательным мне то, благодаря чему смертная природа человека приобретает нечто от бессмертия и в преходящей жизни земной увековечивает имя и семя свое. Это достигается через потомство, рождаемое нами в законном браке. Правда, что оно никоим образом не восстанавливает в нас того, что отнято у человека за грех наших прародителей, коим было сказано, что за то, что они не повиновались заповедям бога-создателя, они должны умереть, – каковою смертию будет уничтожено великолепие первозданного человека.
«Но, благодаря распространению семени, в детях живет то, что теряется в родителях, а во внуках – то, что погибает в детях, и так последовательно продолжится вплоть до часа страшного суда, когда Иисус Христос возвратит богу-отцу царство свое мирным, не подверженным никакой опасности и незапятнанным грехом, ибо тогда кончатся и поколения и искушения; элементы стихий прекратят свое вечное превращение, и настанет вожделенный и совершенный мир, и все дойдет до своих границ.
«Посему не без основательной причины воздаю я хвалу богу, моему хранителю, за то, что дал он мне возможность видеть дряхлость и старость мою расцветающей в твоей юности, ибо когда, по желанию его, который размеряет все и управляет всем, душа моя покинет свое человеческое обиталище, – я не вовсе умру, но лишь перейду из одного места s Другое, поскольку в тебе и через тебя я пребуду в видимом моем образе в этом мире живых, вращаясь в обществе честных и хороших друзей, Как я к тому привык. Жизнь моя, благостью и милостью божьею, протекла хотя и не без греха, в чем я сознаюсь (ибо все мы грешим и неустанно молим бога оставить нам прегрешения наши), но, могу сказать без упрека.
