Внучка, покоившаяся на почетном месте в девичьей, слегка покачнулась, словно кивая вслед проезжавшему мимо дома тяжелому локомотиву и сопровождавшим его товарным вагонам, а затем мягко сказала:
— Конечно, Дедушка, я бы очень хотела знать, о чем ты думал много веков подряд. Ты рассказывай, а я стану слушать тебя до тех пор, пока исполнится мое Предназначение и я пробью новый час. Ты рассказывай, Дедушка, и знай, что я тебя слышу.
В горле у Дедушки что-то клокотало. Его длинный корпус был великолепен — будучи более семи футов в длину, он неясно вырисовывался в полумраке над натертым до блеска полом. На корпусе «Дедушки» не было никаких отпечатков пальцев, которые могли бы испортить его полировку, поскольку специальному лакею было поручено содержать этого замечательного представителя антиквариата в добром здравии, чистым и голосистым. Дедушкин лик — или циферблат — был направлен к лунному свету. Глядя в окно, которое было неподалеку, он мог обозревать обширный парк, где столетние деревья построились рядами, словно солдаты на параде. Под деревьями располагались усаженные густою травой лужайки. А кое-где росли рододендроны и множество разных кустов, привезенных из дальних земель.
А там, за кустами, куда Дедушкин взгляд уже не досягал, были славные луга. Те лошади и коровы, что жили в поместье, собирали здесь урожай душистых трав и так же, как старый дом, предавались мечтам.
Поближе — где именно, Дедушка не мог видеть, но так ему говорили — был весьма и весьма славный водоем шириной футов тридцать. Обо всем этом Дедушка узнал от Дорожных Часов. На поверхности пруда было множество больших лилий, на которых в определенное время года сидели и квакали жирные лягушки. Дедушке самому доводилось слышать их кваканье, и он думал о том, что механизм этих лягушек нуждался в смазке. Но Дорожные Часы объяснили ему истинное положение вещей, а также рассказали о рыбах, живших в пруду, и о прилежавшем к дальнему концу водоема птичнике, который был длиной футов тридцать, а высотой около десяти футов и где проживали разноцветные птицы.
Дедушка мысленно представлял себе все это. В своей памяти он вернулся на много столетий назад и увидел там лордов и леди, которые приближались к нему в своих великолепных нарядах, столь отличных от тех скучных, однообразных и грубых джинсовых комбинезонов, которые можно видеть на людях в нынешние дни всеобщего упадка. Дедушка размышлял, пока голос Внучки не пробудил его от этих дум.
— Дедушка, Дедушка, с тобой все в порядке? Я жду твоего рассказа. Ты ведь собирался многое поведать мне о прошлом, настоящем и будущем, а также о жизни и ее значении.
Дедушка откашлялся, в то время как его маятник продолжал шептать «тик-так, тик-так, тик-так», и заговорил:
— Внучка, — сказал он, — люди не осознают, что качающийся маятник представляет собою ответ на загадку Вселенной. Я старый хронометр, и я стою здесь уже так много лет, что основание моего корпуса искривилось, а мои механизмы скрипят при смене погоды. Но я должен кое-что тебе сказать. Нам, хронометрам старой Англии, известен ответ на загадку Вселенной. Нам известен Секрет Жизни, а также ведомы Секреты Потустороннего Мира.
Сказка, которую он поведал своей внучке, была новой, но она сочинялась веками. Эта сказка началась в незапамятные времена. Дедушка сказал, что в этой сказке ему придется объединить современную технологию с древней наукой, поскольку современная технология пока еще остается древней наукой.
— Деревья поведали мне, — сказал он, — что много-много тысяч лет назад была иная наука, иная цивилизация. И все, что сейчас считается современным, что принято называть последними изобретениями и современными процессами, — все это даже в те времена уже устарело.
Он на мгновение остановился и вдруг сказал:
— О, мне пора отбить новый час. Время пришло.
Он стоял в Большой Зале, крепкий и высокий, и тут изнутри его длинного корпуса раздался предварительный щелчок, потом послышались жужжание и мелодичный перелив. А затем он ударил полночь — двенадцатый час, когда один день умирает, а другой день рождается и начинается совершенно новый цикл. И, ударив в последний, двенадцатый раз, когда его молоточки остановились, дрожа, он терпеливо подождал, пока его Внучка пробьет тот же час для всех, кто вслушивается в тишину этой ночи.
«Внучка» была высока и стройна, не более ста лет от роду. У нее был очень приятный голос и чистая трель колокольчиков, в которой не было никаких фальшивых вибраций, а также никакого лязга и щелчков. И это было вполне естественно для столь юной особы, прожившей ничуть не более сотни лет. Теперь она стояла в лучах лунного света, проникавших сюда сквозь легкую тень от качавшихся за высоким окном ветвей. И пробегавшие по ее корпусу пальцы мерцавшего света украшали орнаментом ее башни и иногда касались ее стрелок, поднятых кверху, как руки человека, который молит о помощи в этот новорожденный день. Она слегка откашлялась, а затем ее колесики стали вращаться, молоточки поднялись и упали на прутья. Молоточками она отстучала свою песенку. Когда песня смолкла, часы начали бить: один, два, три, и так до двенадцати. На последнем, двенадцатом ударе она едва затрепетала, теряя все свои силы. Ее молоточки дрогнули, а гири, что были на концах цепей, тихо рокотали, ища новую опору внутри ее корпуса. Она кротко сказала:
— Прости, Дедушка, что я заставила тебя ждать. Я знаю, что на минуту отстала, Но скоро все наладится. Ты готов продолжать?
Дедушка улыбнулся своим мыслям.
«Все верно, — думал он, — молодежь должна уважать и почитать тех, кто намного старше».
Он улыбнулся и сказал:
— Да, Внучка, я продолжу.
— Через века, — сказал Дедушка, — люди пронесли уверенность в том, что религия облегчит тягость их противоестественной жизни. Они всегда стремились увидеть в Боге своего личного Отца, Который должен был заботиться о них, следить за ними, смотреть только на них и быть с ними более обходительным, чем с другими людьми. Бог должен был быть всегда тем, — сказал Дедушка, — кто всемогущ, кому можно молиться и кто, как можно надеяться, даст благоприятный ответ на эти молитвы.
Внучка согласно кивнула. И еще она кивнула, сочувствуя проходившему мимо дома тяжелогруженому составу. А где-то неуклюжая мышь наскочила на украшение и опрометью забралась на стол. Пискнув от ужаса, мышь спрыгнула со стола, бросилась к ближайшей норе и нырнула в нее, неистово взмахнув в воздухе хвостом.
Дедушка продолжил свой рассказ.
— Мы должны также рассмотреть, — сказал он, — современную технологию, которая, конечно же, является лишь рецидивом технологии старой. Все сущее — все, что ЕСТЬ, — это всего лишь некие последовательности вибраций. Вибрация — это волна, которая вначале поднимается, а затем опускается вниз. Потом она снова идет вверх и опять опускается вниз — и так целую вечность, — точно так же как наши маятники качаются сначала в одну сторону, где останавливаются, а затем они качаются в другую сторону.
Дедушка на мгновение умолк и тихо похихикал, поскольку цепь пошла вниз и соскользнула с зубца латунного колеса, которое было у него внутри, а висевшая внизу гиря слегка покачнулась, словно радуясь тому, что она еще на один зубец приблизилась к земле.
— Я знаю, — сказал он, — что все сущее имеет свои позитивные и негативные фазы и движется от одной фазы к другой. Я знаю, — сказал он, придав своему голосу особую торжественность, — что в один период времени, когда Маятник Жизни идет в своем колебательном движении в одну сторону, ответственным за этот процесс является Бог Добра. Но по мере движения в этом направлении Бог Добра все более успокаивается в своем самодовольстве и перестает уделять достаточное внимание происходящему, а Маятник Жизни, остановившись, чтобы изменить направление, откатывается вниз. Бог Добра успокаивается, считая, что все в порядке, но Маятник движется вниз и приходит в другую точку своей амплитуды. А там Бог Зла, которого люди зовут Сатаной, алчно ждет, когда произойдет колебание сил и наступит его черед.
— Зло — это мощная сила, — заметил Дедушка. — Это весьма и весьма мощная сила. Добро не осознает всей силы зла. Поэтому Добро не прилагает к борьбе со злом достаточно больших усилий. И потому мы видим, как та злая сила, что зовется Сатаной, старается максимально использовать все свои возможности. Маятник Жизни идет вверх, и в конечной точке своей траектории он, как всегда, останавливается на какую-то долю секунды перед тем, как возобновить движение. В этот момент Бог Зла совершает самые большие свои злодеяния. А затем, когда Маятник вновь начинает опускаться, Бог Зла постепенно теряет свою силу, и по мере того, как Мятник поднимается кверху, то есть к Добру, оно снова восходит на трон.
— Ах, Дедушка, — донесся откуда-то из теней чей-то тихий голос, и сама похожая на тень, гладкая Черно-белая Кошка вдруг вынырнула из темноты и села в луче лунного света, пристально глядя на старые-престарые часы.
