Степная шаманка, обретя человеческий облик, заново училась говорить. В словах старухи-волкодлака еще явственно слышалось звериное рычание и скулеж. Лицо колдуньи исказило гримаса ужаса и боли. По грязным морщинистым щекам катились слезы.
– Вытащ-щ-щи! – оборотень скосил узкие глазки на обломок копья, торчавший из дряблых ляжек.
Рана там уже запеклась – быстро, неестественно быстро, покрылась твердой коркой. Застывшая кровь схватилась, как обожженная глина, как камень, оберегая рваные края плоти от осины. Волкодлаки – не упыри. Их кровь ближе к людской. Их кровь красная, когда жидкая и черная, когда спекшаяся. Но серебро и осина не делает жидкую кровь человека твердой. У волкодлаков же выходит именно так.
И снова:
– У-у-у... – все еще скорее вой зверя, чем речь человека – Ума-а... умоляю-у, у-у-р-р-рус-хан, вы-тащ-щ-щи...
Конрад вступил между Всеволодом и старухой-оборотнем. Держа меч в правой руке, левой взял обломанный конец копейного древка.
Но не вырвал из раны. Резко дернул из стороны в сторону. Шевельнул, расшатал. Треснула и посыпалась сухими комьями запекшаяся кровь. Серебро и осина вновь коснулись волкодлакской плоти.
Тело, нанизанное на кусок сломанного ратовища, дрогнуло.
Крик – теперь уже самый настоящий человеческий крик – разнесся в ночи. Истошный, жуткий – так кричала старуха, переставшая быть зверем.
– Зачем? – нахмурился Всеволод.
Действительно, зачем, если можно просто зарубить – и вся недолга?
– А чтоб посговорчивее была ведьма.
Конрад ответил по-русски. С чего бы? Чтоб половчанка тоже поняла? Хотя какая она там половчанка! Темная тварь из иного обиталища, просто приняла обличье степной шаманки. Но русский-то все равно знает.
– Ты прав, русич, с ней стоит побеседовать. Пока не издохла. И пока насажена на осину с серебром, – тевтон еще раз дернул обломок копья.
Снова крик... Оборвавшийся хрипом. Волкодлак закашлялся, задышал тяжело, шумно, надсадно.
Всеволод поморщился. Нечисть, конечно, поганая, но кричит-то как человек и выглядит как обычная старуха.
– Не жалей ее, русич, – Конрад искоса глянул на него. – То, что ты видишь перед собой, – не то, что есть на самом деле. Это не человек. Это даже не половецкая язычница, не богопротивная ведьма. Это вервольф, познавший науку оборотничества. Вечно голодный зверь, хищник, живущий убийством, – вот его истинная сущность. Остальное – обман, морок. А впрочем, нет, не так. Вервольф – хуже чем просто зверь, ибо вервольф имеет разум и хитрость человека. Днем он измышляет, как искать насыщения ночью. А ночью...
– Это не первый твой оборотень, сакс? – перебил Всеволод.
Отвернулся.
До чего же неприятен был вид извивающейся старухи. Даже если не старуха то вовсе.
– Нет, не первый, – сухо ответил Конрад. – Мне приходилось сталкиваться с их племенем раньше. В самом начале набега. Вплотную сталкиваться. И кое-что об этих тварях я знаю не понаслышке. Многие ошибочно полагают, что колдуны и ведьмы способны обращаться в зверя. Только все обстоит иначе. Вервольф – зверь изначально. Однако зверь мыслящий и способный стать человеком. Но для этого зверю нужна колдовская сила человека.
– Зверю? Колдовская сила? Человека? – озадаченно повторил Всеволод.
– Именно. Хоть немного, хоть малая толика. А обретает ее вервольф просто. Пожирая обладателей этой силы.
– Погоди, Конрад. Разве волкодлаками движет не голод?
– Голод, разумеется. Но голод – голодом и мясо – мясом, а все же ведьмаки и ведьмачки, колдуны и колдуньи, маги и магички, шаманы и шаманки – вот самая желанная добыча для любого вервольфа. Ибо лишь пожрав кого-либо из них, он познает таинство оборотничества. В противном случае вервольф обречен навеки скитаться в зверином обличье.
– И все же не понимаю, – пробормотал Всеволод. – Чем волкодлаку поможет съеденный колдун?
– Не просто съеденный! Пожирая обычного человека, вервольф всего лишь пытается насытить свое ненасытное чрево и утолить неутолимую жажду убийств. Обычный человек для него – то же, что и скотина, дикий зверь или птица, которыми оборотень тоже не брезгует. Обычный человек – это обычная жертва и обычное мясо. Пожрав же колдуна или ведьму, вервольф перенимает их магический опыт. А заодно подчиняет своей воле их облик, познает их язык, их мысли, дела, тайные и явные мечтания. И чем большее количество магов – не важно, сильных или слабых – настигнет оборотень, тем большее количество ликов и образов для прикрытия своей истинной звериной сущности он обретет.
– Я ведь верно говорю, а, ведьма? – Конрад опять шевельнул древко, покрывшееся уже новым слоем твердеющей крови.
Старуха в этот раз не кричала. Лишь застонала глухо. Всхлипнула жалостливо.
– Верно? Ведьма?
– Ур-р-рус-хан, – нечисть тянула руку к Всеволоду, словно моля, взывая словно о защите, – пощ-щ-щади...
– Ишь ты, чует, кого просить о пощаде, тварь, – скривил губы Конрад. – Не поддавайся ей, русич.
Тевтон нагнулся над старухой. Прошипел – в лицо.
– Хочешь жить?
– Х-х-хочу, – простонала ведьма.
– Тогда отвечай на спрошенное. Скажешь все – освобожу, отпущу...
– Что? – встрепенулся Всеволод. – Освободишь? Отпустишь? Ее?
– ...не скажешь, – спокойно продолжал Конрад, – буду ворочать в ране серебро и осину, покуда не издохнешь.
– Слово? – ведьма-волкодлак подняла влажные глаза. – Даешш-шь слово, р-р-рыцарь?
– Даю, – кивнул немец.
– Ты что задумал, тевтон? – Всеволод был в замешательстве. Все-таки слово рыцаря – это не шутка. А отпускать оборотня...
Конрад повернулся к нему:
– Ты, кажется, хотел говорить с этой тварью, русич? Спрашивай. И я тоже послушаю. Лгать она сейчас не станет. Ей больно. А когда ТАК больно – нет сил на ложь.
Не станет лгать? Нет сил на ложь? Хотелось бы верить. Всеволод начал с очевидного:
– Ты волкодлак?
Старуха не спешила с ответом. Часто-часто дышала. Видимо, унимала боль. «ТАКУЮ» боль... На осиновом древке вновь сохла кровь, обращаясь в жесткую черную массу.
– Отвечай! – Конрад в очередной раз потянулся к обломку осины.
– Не надо, – остановил немца Всеволод. – Не тревожь рану. Пусть боль не мешает ей говорить.
И – снова:
– Ты волкодлак?
– Так называют нас в стране урусов, – тихо-тихо прозвучал ответ. Теперь старуха-волк дышала ровнее. Боль уходила. Судя по всему, вместе с жизненной силой. Но говорить волкодлак еще мог. – Другие народы именуют нас иначе. На языке нашего мира у нас есть особое прозвище. Перевести его – неточно, но похоже можно как охотник-оборотай.
– Оборотень?
– Неточно, но похоже, – повторила старуха. Или не старуха? Старухой была та, другая, которую пожрал волкодлак? А сам волкодлак...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
