Врач уклончиво промолчал, но, видя, как рванулся больной, опустил глаза:
— Жить тебе — пока копье в груди. Вытащу — умрешь. С копьем протянешь две-три ночи.
Армелай велел послать за Филиппом. Митридат подтвердил его распоряжение и прижал к груди холодеющую руку друга.
— Друг мой, этер! — Он нагнулся и поцеловал влажный лоб Армелая. — Ты был единственный, кому я верил. Ты умел побеждать. Римские волки боялись тебя.
— Царь, я умираю. Я был верен тебе. — Армелай с трудом приподнялся и угасающим взором посмотрел в глаза Митридата. — Все, что я имею, я завоевал моим мечом. После отца мне достались маленькая экономия в Македонии и доброе имя. Это я завещаю детям, рожденным в браке.
— Я не оставлю твоих сыновей.
— Царь, брат, друг, — Армелай цепенеющими пальцами потянул к себе руку Митридата, — одно прошу, позволь все, что я добыл мечом, все мои сокровища завещать этеру. Не обижай Филиппа.
— Не смею тебе отказать, — хмуро произнес Митридат.
— Царь, — Армелай, захлебнувшись, вдохнул воздух, — измена Дейотара — большая беда. Не жалей милости рабам, надейся на простой люд. Они ненавидят Рим, как ты и я. Раздай солдатам сегодняшнюю добычу. Склоняй сердца добром…
В шатер вбежал Филипп. Армелай прервал свою речь и печально, одними глазами улыбнулся этеру. Митридат тихонько вышел.
— О боги! Они взяли тебя…
Армелай протестующе поднял руку.
— Я еще жив. Не надо меня оплакивать, мальчик, — он попытался снова улыбнуться, но отекшее мертвенно-синее лицо лишь исказилось болезненной гримасой. Опухшие веки сомкнулись.
— Ты прав, я умираю, — услышал Филипп. — Я тороплюсь. Слушай. Царь разрешил: все твое. Не бросай мать. Я любил ее и тебя… Ты так похож на нее. Я ждал… а теперь… Распахни мне одежды. Вот, мне легче… — Умирающий вдруг рванул из груди осколок копья. Филипп увидел фонтан крови. Армелай вздрогнул и больше не двигался.
Филипп обмер. Он все видел, все слышал, но не сознавал ничего. Не мог ни заплакать, ни встать.
Шатер наполнялся воинами. Седые, иссеченные шрамами, они подходили к умершему полководцу и, суровые, безмолвные, склоняли перед ним головы.
В ночь перед выступлением Митридат принял Филиппа.
— Тебе верховный стратег завещал все, кроме экономии в македонской дыре, — проговорил он скороговоркой. — Последняя воля друга свята… — и отвел глаза.
— Солнце, — мягко возразил Филипп, — я не мог оскорбить умирающего отказом, но прошу тебя, разреши мне отказаться.
— Ты об этом просишь? — Митридат с изумлением вскинул брови. — Такое мне не приходилось слышать. Я радуюсь за тебя. Воину нужна не милость царя, а милость Арея, бога битв. Я назначаю тебя таксиархом над десятью тысячами скифских лучников. Спеши к Тимбру. Там, где эта река впадает в Сангарий, соединишься с царем Аристоником Третьим. Вместе раздавите Дейотара и змею Анастазию, нельзя ждать, чтобы они опередили вас. Волки опомнятся и придут к ним на подмогу.
III
Тетрарх Галатии был взбешен. Сирийцы вторглись в его страну, римские легионы заняты укреплением Вифинии, а беглые рабы грозят его столице — придется драться всерьез! С рабами… драться всерьез?! Он в гневе разбил мурринскую вазу, казнил двух придворных, пытался силой вломиться в покои Анастазии, но та из-за запертой двери ответила:
— Государь, в руке моей отравленный кинжал… — Голос ее, спокойный и решительный, заставил отступить Дейотара.
— Я не хотел оскорбить тебя, царица. Я зову тебя на военный совет.
Эта мысль пришла к нему внезапно, он обрадовался ей.
— Я выйду, — ответила Анастазия.
Любовники примирились. Через час встретились в тронном зале. Там уже ждали их гостивший в Пессинунте Никомед и римские легаты. Никомед с первых же слов решительно отказался помочь соседу. И даже не хотел объяснить почему. Анастазия вспыхнула. В ярко-красной одежде, увенчанная тяжелой золотой диадемой, с ниспадающим на грудь ливнем кос, она стояла у трона, как язык пламени.
— Я пошлю тебе мою прялку, а ты одолжишь мне твой меч! — Она с презрением отвернулась от вифинца, сорвала с бедер рубиновый пояс и бросила его к ногам владыки Галатии. — Продай и на эти деньги найми мне воинов. Я сама пойду навстречу рабам!
Дейотар смущенно возразил:
— Разве я не хочу помочь тебе? Я не желаю больших жертв, но я… Послушаем, что скажут союзники…
Союзники, князья и сатрапы, бежавшие из захваченных гелиотами земель, один за другим доложили, что борьба с Аридемом затрудняется восстанием их собственных рабов. Сражаясь на поле битв, воины не знают, что делается у них дома, поэтому… если бы легат Рима мог обеспечить покой внутри страны, если бы…
Легат Рима, коренастый, немолодой всадник, оборвав речь последнего запутавшегося князька, коротко бросил:
— Я вызову из Вифинии легион. Для поддержания порядка этого достаточно. Но передо мной понесут фасции. Топор и прутья. Казнить и миловать в Галатии, Сирии и Вифинии станем мы.
Дейотар, откинув голову, весело улыбнулся.
— Меня и Анастазию, надеюсь, не казнишь? А других… — он беспечно махнул рукой.
Легат на эти слова ничего не ответил. «Лепет глупцов!» — оценил он про себя военный совет царька-варвара.
IV
Гелиоты осадили Котией. На стенах против них сражались легионеры. Сервилий и Мурена, верховные вожди римской армии, повелели во что бы то ни стало удержать этот город — ключ к римской Азии[23].
Аридем несколько раз водил гелиотов на штурм. Римляне скатывали на головы нападающих камни, лили кипящую смолу. Скифы не ходили на приступ. Прильнув к земле, спрятавшись за камнями, поражали стрелами издали. Пергамец берег их для решительного часа. Но когда наступит этот час? Было ясно: без осадных приспособлений — катапульт и таранов, без удушливой самовозгорающейся смеси Котией не взять. Оставалось или стоять перед городом и принудить его к сдаче измором, или, обойдя крепость, прорваться к морю южной дорогой. Но там могли быть засады. Кроме того, если снять войска, римский гарнизон быстро опомнится и ударит в спину.
Аридем решил брать Котией измором. Утром и вечером он обходил свой стан и подбадривал воинов. Однажды в полутьме он остановился у маленькой жаровни. Темный полуголый человек в остроконечной черной шапочке жарил рыбу. Аридем с любопытством наблюдал за ним.
— Почему ты один, а не там, где сидят твои товарищи?
— Государь, я нечист.
— Ты болен?
— Я здоров, но нечист и не смею приблизиться к общей трапезе.
— Я не понимаю тебя, друг, — Аридем внимательно оглядел странного воина: тот сидел перед ним на корточках, худой, с выступающими ребрами, и переворачивал на углях обернутую в листья рыбу.
— Государь, — тихо, точно стыдясь самого себя, произнес он, — я отверженный.
— Отверженный?
— Ну да, отверженный. Я чту подземное пламя, и для Поклонников Солнца я нечист. Мой народ, презираемый всеми, живет в расщелинах гор. Сирийцы и персы не общаются с нами. Если тень сына нашего племени упадет на пищу, ее выбрасывают. Я не смею, государь, подойти к их огню.
— В чьем ты отряде?
— У Тирезия.
— Следуй за мной. — Аридем взял странного воина за руку. Они подошли к костру, где грелись Тирезий и его товарищи.
— Брат, — обратился Аридем к Тирезию, — дай нам место.
Сирийцы потеснились. Аридем сел и силой усадил «отверженного» рядом.
— Дайте мне поесть, — попросил Аридем.
Воин подал похлебку с козьим сыром. Аридем протянул чашу своему спутнику:
— Подкрепись, друг.
Отверженный несмело поглядел на похлебку:
— Государь, я оскверню.
— Ешь! — приказал Аридем.
Он разломил лепешку и отдал половину сыну удивительного племени. Тот, испуганно озираясь, принялся за еду.
— Тирезий, я прошу тебя, — проговорил — Аридем, — пусть этот воин всегда делит с вами трапезу. Он храбр?
— Он первым идет на приступ, — ответил Тирезий, подкладывая в костер.
В вышине на стенах Котиея пылали дозорные огни. То тут, то там на багровом фоне вырисовывались черные силуэты римлян.
— Cave! Не спи! — перекликались легионеры.
— Боятся, — усмехнулся Тирезий. — Вчерашних рабов боятся.
Аридем не поддержал разговора. Он глубоко задумался. Нет, римляне никого не боятся. Он знал: через Вифинию на Восток идут новые и новые когорты. На Тиграна Армянского и на него, Аридема. Кочевники Счастливой Аравии схоронились в своих оазисах. Пустыня защитит их. Митридат-Солнце сберег войско, но «вифинский моллюск и галатейский осел спутали все его замыслы» (так объяснил понтийский легат), и царь отступил к границам своей державы. У него зреют новые планы. А какие — этого легат не объяснил. Аридему было ясно: он и его гелиоты, кучка плохо обученных рабов, брошены на съедение римским волкам. Если не взять Котией, не пробиться к морю… Аридем встал.
