– Когда ты смотришь так серьезно, я не сразу понимаю, что ты издеваешься.
– Это и смешно. Идем, – он снова взял меня за руку, и я не смогла не улыбнуться ему в ответ. Он был вампиром, он все преграды крушил своим обаянием. И мы снова шли с ним за ручку, как пара влюбленных, и ехали домой в переполненном автобусе, где он прижимал меня к себе, якобы, чтоб я не упала, и это было приятно, и я делала вид, что верю, что это просто так. А может, это и было просто так, а я сама себе все напридумывала, потому что в глубине души хотела, чтоб он в меня влюбился, как Сэлисэн в Елену, и привозил бы подарки из далеких заморских стран. Или лучше увез бы меня на далекое теплое море. Чтоб взглянуть. Хоть одним глазком.
Глава 4
Доктор
Мама вязала теплый зеленый свитер с желтыми цветами и радостно напевала что-то, поглощенная занятием.
– Ларочка, привет, как погуляли? – обернулась она на шум открывшейся двери. – Ты кушать будешь?
– Да нет, спасибо, я уже.
Анхен довел меня до подъезда и тут же ушел, не оборачиваясь, словно вспомнив о неотложных делах. Я вздохнула с облегчением, потому что здорово опасалась, что он решит подняться и пообщаться с родителями, да и вообще мне начинало уже казаться, что вампир не уйдет никогда.
Но он ушел, и, не успев еще подняться до родного второго этажа, я уже почувствовала, что мне его не хватает. Какой-то глупый укол тоски, что вот он был – и ушел. Голоса крови у меня нет, ага, как же. Чертовы вампиры, ведь ничего ж специально не делают, а душу вынимают!
В квартиру вошла решительно, решительно бросила пальто на вешалку, решительно же отказалась от обеда, пристально разглядывая в большом зеркале свою, с утра еще чистую, юбку. Нет, вот я так и знала, что все этим кончится. Все в пятнах засохшей и не очень грязи, и еще вот эти черные масляные полосы.
– Мам, а велосипедная смазка отстирывается?
– Если сразу стирать, так все отстирывается, – невозмутимо отозвалась из комнаты мама. – Так как погуляли-то? Он что, катал тебя на велосипеде? Это так романтично!
– Ага, укатывал, – мрачно отозвалась я, не отрывая взгляда от зеркала. И поймала взгляд отца. Он сидел в кресле в гостиной, с раскрытой газетой в руках, но смотрел на меня, вернее – на мое отражение в зеркале, очень внимательно, словно пытался найти во мне что-то. Или боялся найти.
– Что-то не так? – спросила, обернувшись.
– Да нет, – папа перевел взгляд на газетные строчки. Но, едва я зашла к себе в комнату, намереваясь переодеться, он тут же вошел за мной следом и плотно прикрыл дверь.
– Что ему от тебя надо?
– В смысле? – это что, сейчас сцена «папы ревнуют дочерей к ухажерам»? – Это мой университетский приятель, мы просто ходили гулять.
– Правда? – папа взял стул и, поставив его спинкой почти вплотную к двери, основательно на нем уселся.
– Правда, – я смотрела папе прямо в глаза, святая, как Анхен – ни словом не солгала.
– А твой приятель, часом, не забыл сообщить тебе, что он вампир?
– Кураторами факультетов люди не бывают, – пожала я плечами. – Но маме он об этом говорить не стал, и я не была уверена…
– Так что надо светлейшему куратору от моей дочери?
– В основном объяснить, как следует правильно любить вампиров, не забывая, что именно они даровали нам жизнь, а потому имеют право и передумать.
– Что? Лариса, ты подписывала какие-нибудь бумаги? Что ты ему подписала, дословно, ты можешь вспомнить?! – папа в панике трясет меня за руки, а до меня только тут доходит, что я ему наговорила, и что он себе придумал.
– Я ничего не подписывала, папа, правда, да он и не просил, я не о том, ты не понял!
– Точно? Может, ты просто забыла?
– Точно. Он не может заставить меня забыть. Или захотеть. Или что-то сделать. Ты ведь об этом спрашиваешь?
Папа, сглатывая, кивает, но по-прежнему смотрит очень внимательно, требуя продолжения.
– Анхен сказал, это у меня генетическое отклонение такое. Голос крови отсутствует.
– Так его зовут Анхен?
– Анхе-нари-дит, – выговорила наконец, – ир го тэ Ставэ. Второе имя не помню. Что-то вообще несусветное. Не знаешь, почему у вампиров имена такие… нечеловеческие? Нет, ну если мы от них взяли и язык, и культуру, то почему их имена такие… не наши? Ни в язык, ни в культуру не вписываются?
– Лара, ты разговор на фонетику не уводи. Что за генетическое отклонение? Голос крови не может отсутствовать, это от природы, люди такими созданы.
– Я не знаю. Ты спросил, я ответила, как мне это сказали. Но приказать он мне действительно ничего не может, и это его… не то возмущает, не то забавляет, я не поняла.
– И он что же, проверял?
– Проверял. Я думала, поседею с таких проверок. Не сегодня, еще тогда, в университете. В кабинет к себе вызывал. Потом ночами мне в кошмарах снился. Знаешь, что сказал? «Прости за смелый эксперимент». Я для него как крыса. Лабораторная. Потом диссертацию напишет. А потом убьет. Нет, есть не будет, я для него невкусная, кровь ему моя не подходит, не тот сорт мармелада. Просто шею переломит двумя пальцами, и думать забудет, – у меня начиналась истерика, нервное напряжение этого дня и того, первого дня нашего знакомства, вырывалось в судорожных всхлипах, катилось по щекам слезами. Я понимала, что надо остановиться, успокоиться, и не пугать отца, но рыдания душили меня, вырывая из груди все новые подробности.
– Знаешь, он такой вежливый, такой заботливый, такой галантный – настоящий вампир. Но только все это – лишь пока ему повинуются, пока делают все по его слову, по взмаху ресниц буквально. А стоит сказать ему «нет» или повысить на него голос – и куда что делось!
– Никогда не встречал человека, способного повысить голос на вампира.
– Да ну? Ну, вот считай, что прямо сейчас встретил. Он вот тоже никогда не встречал. Оказался глубоко не готов, вся вампирская вежливость дымом стаяла.
– Так это он тебе запястья так украсил?
– А кто ещё? Мне было так больно, папа, так страшно, я плакала и умоляла меня отпустить. А он просто сидел себе в кресле, и объяснял, что больно будет до тех пор, пока я не осознаю, что веду себя неправильно! А сегодня он пришел, и я так испугалась! А ты не спас меня от него, не защитил! А если бы он и правда – уволок и заставил все подписать, ты так бы и сидел, и смотрел в окошко?
Папа сел рядом со мной на кровать и тяжело вздохнул.
– Ты не справедлива, дочка. Вот мама бросилась тебя спасать, и что? Она уже даже не помнит, из-за чего она так всполошилась. Голос крови во мне ослаблен, и я могу объективно осознавать их действия, и не мечтать стать их пищей. И не желать того же для своих близких. Но против прямого приказа мне не выстоять. Один взгляд в глаза – и все. Я даже забуду, что у меня была дочь. И чем я тогда тебе помогу? Ты можешь считать меня трусом, но пока я смотрю из-за шторки, у меня есть хоть какой-то шанс.
