квартира по вполне понятным причинам) только за счет «уплотнения» (еще одно словечко того времени) старых квартир. Естественно, что сколько-нибудь нормальная жизнь оказывалась труднодостижимой: кухни были большими, но они становились нестерпимо тесными, когда в ряд выстраивался десяток примусов или керосинок, десяток домашней работы столиков, посудных полочек при одном водопроводном кране; если была ванная комната, то к ней в квартирные часы пик выстраивались живые очереди… Трагикомическая эпопея «коммуналки» столь полно и разносторонне представлена классикой советской литературы, известной читателю, что социологические исследования, каких тогда не вели, оказывались практически ненужными. Кошмарный язык, посредством которого герои рассказов Зощенко обменивались как избыточной, так и необходимой информацией, казался некогда смешным - с сегодняшней временной дистанции непонятно, как могли не только жить, но и напряженно работать участники «сценок» Зощенко, Ильфа и Петрова, пьесы Катаева «Квадратура круга» и многих других.
Комнаты старых квартир оказывались слишком просторными по тогдашним представлениям, и их делили на «пеналы» фанерными перегородками, так что нередко высота получавшейся комнатки вдвое, а то и втрое превосходила ее ширину. Возникали нередко и вовсе странные помещения: глухие, без окон комнаты (бывшие гардеробные), комнаты в четыре или даже три квадратных метра (бывшие чуланы) или такие, как та, что описана Ю. В. Трифоновым в «Другой жизни», одной из поздних книг писателя.
«Комната на Шаболовке удивила: какая-то шестигранная, обрубок зала с потолком необычайной высоты, лепные амурчики беспощадно разрезаны по филейным частям. Одна ножка и крылышко осеняли шестигранную комнату, а другая ножка и ручонка, держащая лук, висели над коридором. Голов у амурчиков не было. Они приходились на перегородку…»
«Коммуналка» жила своей трудной жизнью, не упрощавшейся, разумеется, с появлением каждого нового ребенка (коридор, по которому разъезжал некогда автор, на трехколесном велосипеде, был не так уж длинен: квартиру в двухэтажном домике населяли всего четыре семьи, зато у приятеля в- соседнем семиэтажном доме, в квартире бывшего царского генерала, которую по привычке так и именовали генеральской, был коридорище, где мы могли устраивать велосипедные гонки), но рядом шла совсем иная, новая жизнь. Литература, кинематограф донесли до нашего времени прежде всего малосимпатичную фигуру нэпмана, рвача и спекулянта. Однако нэп - непростой период, в ходе которого успешно развивались многочисленные кооперативные товарищества, среди которых выделялся, к примеру, кооператив бывших политических ссыльных, в нелегкое время все еще значительной безработицы организовавший доходное производство кондитерских красителей и тому подобных нужных вещей. И вот в Ленинграде поднялся на набережной Невы у Кировского моста огромный жилой комплекс, до сих пор известный среди старых ленинградцев как Дом политкаторжан.
Авторы комплекса с очевидностью опирались на опыт, накопленный строителями относительно недорогих кооперативов страхового общества «Россия», но не только: развитию подверглись и принципы передового для своей эпохи английского «бординг-хауза». В пределах жилого комплекса, помимо небольших отдельных квартир оказались столовая (с талонами на питание по льготным ценам для членов кооператива), клуб с кинозалом, помещениями для кружков, солярий - огромная терраса на крыше с обегающим ее остекленным коридором, своего рода прогулочной улочкой, поднятой над городом. Подобные же попытки были предприняты и в других местах, но они так разительно выделялись на общем фоне, что получить широкого распространения не могли - для подлинно массового строительства такого типа безусловно не доставало средств.
К той же тенденции относятся смелые проекты некоторых «ведомственных» домов, строившихся учреждениями для своих сотрудников. Наибольшую известность среди частично осуществленных по таким проектам построек приобрел дом Наркомфина в Москве, спроектированный необычно мыслившим архитектором М. Я. Гинзбургом. Программа общественных помещений комплекса так и не была воплощена в жизнь, но попытка впустить прямой солнечный свет во внутренние (для большей экономии) коридоры всех пяти этажей через окна в кровле за счет остроумного размещения лестниц заняла законное место среди выдающихся архитектурных изобретений эпохи.
Средств в стране не хватало, они были остро нужны для начавшейся социалистической индустриализации, для обеспечения обороноспособности государства, развивавшегося во враждебном окружении, и вот талантливые молодые архитекторы начинают напряженный поиск способов решить головоломно трудную задачу: как наиболее дешевым путем добиться возможно максимального комфорта для наибольшего количества жильцов? Ответ, казавшийся его авторам самым верным, звучал: дом-коммуна. Если «коммуналка» была трагикомической пародией на общественную жизнь, то «дом-коммуна» должен был воплотить наиболее передовые идеи социалистического общежития. Коллективизм всегда и во всем понимался тогдашним архитектурным авангардом (Г. Вольфензоном, Д. Фридманом, Г. Кузьминым и многими другими) буквально. Вот что можно прочесть в типовом положении о доме-коммуне, характерном для середины 20-х годов, когда только Моссовет провел два всесоюзных конкурса на тему:
«1. Дом-коммуна организуется в целях обобществления быта трудящихся…
2. Обобществлению в доме-коммуне подлежат, в первую очередь, следующие отрасли домашнего быта: а) воспитание детей ясельного возраста; б) питание; в) стирка белья и удовлетворение части культурных запросов.
3. Планировка и застройка дома-коммуны должны предусматривать возможность коллективизировать и улучшать бытовые условия трудящихся. Для этого жилая ячейка должна быть рассчитана на одного и не больше чем на два человека. Жилая ячейка должна быть местом для сна, части отдыха и умственной работы. Для проведения всех остальных функций по бытовому обслуживанию населения дома-коммуны должны быть предусмотрены соответствующие помещения».
Вся затея была утопией дважды: социальной, потому что в ней совершенно игнорировались устойчивость человеческой психики и, в частности, относительной замкнутости семейной жизни; экономической, потому что планы строительства общественных комплексов домов-коммун реально нечем было подкрепить. Памятником эпохи остались выражение «жилая ячейка» (см. нашу иллюстрацию) и корпуса студенческого общежития, выстроенные в Москве на улице Орджоникидзе (ранее Донской проезд) по проекту И. С. Николаева. И все же, если отбросить крайности, в идеях молодых жизнестроителей содержалось что-то очень важное, иначе эти идеи, меняя форму, не возобновлялись бы снова и снова.
О первых советских жилых кварталах мы особо поговорим в последней главе книги. Здесь нам достаточно подчеркнуть, что естественным течением жизни два типа массового жилища выдвинулись на главенствующую позицию в советской архитектуре 30-х - начала 50-х годов. Во-первых, это «классический» жилой дом (строили в ту пору преимущественно ведомства), восходящий к известному нам образцу доходного дома, но с существенными поправками. Квартиры в этих домах проектировались небольшими (как правило, они или сразу становились, увы, коммунальными, или «доуплотнялись» позже), хотя инерция была велика, и на планах квартир очень часто можно прочесть «комната для домработницы». Действительно, вообразить «солидную» квартиру в домах, часто именовавшихся домами для специалистов, без домработницы до конца 50-х годов было трудно. И литература, и кино подтверждают это со всей определенностью, ведь очень долгое время городская жизнь, путь к образованию, квалификации, нередко признанной славе начинался
