самым блистательным образом. Современность засвидетельствовала: «Что легче было выйти из лабиринта, чем избежать сетей его слова». (Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому. Твор. IV, 79).
Вот с какими намерениями изучали христианские юноши языческое искусство красноречия. А все прочее, что не имело значения в этом искусстве, они осмеивали и порицали. Они прямо заявляли, что они «нравами не хотят походить на риторов». (Там же, 78).
Они порицали современных им софистов и учителей красноречия за их неудержимую болтливость. «Язык их, говорили они, если не поведет речи с одним, то поведет ее с другим; если же никого не будет, не преминет поговорить сам с собой, но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста». (Василий Великий. Письмо к Леонтию софисту. Твор. его, VI, 58).
Христианские юноши понимали также, как нелепо стремление софистов во что бы то ни стало превзойти один другого на ораторском поприще; они называли риторов «галками, состязующимися между собой о первенстве». (Григорий Богослов. Письмо к Евдоксию ритору. Твор. его, том VI, 235).
Они, конечно, ни на минуту не могли похвалить обычаи софистов брать невероятные и нелепые темы для речей; в этом они не видели ничего более, кроме «искусства победоносной болтливости». (Августин. Исповедь, кн. IV, гл. 2).
Принимая во внимание, как далеко простиралось извращение красноречия в языческих школах, они даже осмеливались называть это искусство краснобайства «собачьим велеречием». (Иероним. Письмо к Минервию и Александру. Твор. его в русск. перев. Т. III, стр. 111).
В особенности, учившиеся в школах языческих христиане никак не могли примириться с тем, что искусство красноречия преподавалось с той целью, чтобы будущие адвокаты могли на судах выставлять правду ложью, а ложь правдой, потворствовать кривде и вредить истине. Ведь учителя ораторского искусства приучали своих питомцев говорить речи за и против воображаемых обвиняемых в каком-либо преступлении. Христиане, видевшие собственными глазами подобное безобразие, порицали всячески это явление; они с горечью говорили, что «риторский обычай состоит в том, чтобы не иметь стыда, что язык риторов исполнен злобы, что риторы только и годятся для народной площади». (Григорий Богослов. Письмо к Евдоксию. Твор. его, VI, 234).
Они прекрасно сознавали, что такое преподавание красноречия есть уродство, они заявляли: «Красноречие, имевшее свое приложение при тяжбах в судебных местах, преподается (в языческих школах) превратно, так как благодаря этому искусству, лукавству отдавалось предпочтение перед добросовестностью». (Августин. Исповедь, кн. III, гл. 3).
Они, изучив в совершенстве красноречие, в жизни, однако же, поставляли себе правилом: «Не подражать ораторам в искусстве лгать; ибо ни в судах, ни в других делах неприлична ложь христианину, избравшему прямой и истинный путь жизни, которому предписано законом (христианским) даже и совсем не судиться». (Василий Вел. К юношам. Твор. его, IV, 349).
Какое тяжелое впечатление полагало учение красноречию в школах на христианских юношей, это видно из того, что некоторые из них, дожив до старости, «до седой и лысой головы» не могли без отвращения вспомнить о годах изучения языческого ораторства. Так, один из таких, изведавших на себе горьким опытом бессмысленную муштровку преподавателей софистов, впоследствии рассказывал: «Часто я вижу во сне, будто я с подстриженными волосами, подобрав тогу, декламирую перед ритором пример ораторской речи, и когда проснусь, радуюсь, что избавлен опасности отвечать». (Иероним. Апология против Руфина, кн. 1, гл. 30).
Из числа прочих наук в языческих школах обращалось особенное внимание на изучение философии и истории. Но из этих наук христианские юноши старались извлекать совсем другого рода уроки, чем какими довольствовались языческие питомцы школ. Философы и преподаватели философии разделились в те времена на множество направлений, до последней крайности враждовавших между собой: кто держался одного направления, тот с презрением относился к представителям других философских школ. (Григорий Нисский. Слово о жизни Григория чудотворца. Твор. его в русск. перев. Том VIII, 136).
Кроме того, за исключением Платоновой философии, все другие философии не интересовались вопросами о Боге и Его Промысле. Ни перепатетики, ни стоики, ни эпикурейцы не разрабатывали вопросов о Причине всех причин. Язычники и языческие юноши находили такое положение вещей естественным, и усвояя какую-либо философию, мало заботились о том, действительно ли она отвечала всем потребностям духа человеческого. Не то видим среди любознательного христианского юношества. Эти юноши внимательно присматривались к тому хаосу мнений, той разноголосице, какие отличали тогдашних вождей философии, и тем крепче утверждались в философии христианской, раскрывавшей «истины сущего». (Там же, стр. 135).
Из внешней языческой философии они умели извлекать ту пользу, что она устремляла их взоры «в горняя». (Григорий Богослов. Надгробное слово Васил. Вел. Твор. его, IV, 78).
Они сравнивали философские учения с христианским и «ежели находили между ними какое взаимное сродство, то старались усвоить себе познание, согласующееся с христианством, в том убеждении, что это кстати христианам; а если не находили такого сходства, то уясняли себе, в чем заключается разность, и это немало служило к подтверждению лучшего (христианского) учения». (Василий Великий. К юношам. Твор. его, IV, 347).
Христианские юноши, впрочем, вообще мало интересовались такими родами философии, которые ничего не говорили о Боге и Его сущности. Так, когда один любитель мудрости вступил в школу стоиков и долго пребывая в ней заметил, что учитель философии не говорит о Боге и не говорит потому, что «сам не имел да и не считал такого познания необходимым», сейчас же бросил школу. (Это св. Иустин. Разговор его с Трифоном, гл. 2).
В особенности христианские юноши при изучении философии с любовью занимались той ее стороной, которая касалась вопросов о нравственности, короче – нравственной философией. Они так рассуждали на этот счет: «Большую пользу оказывает та наука, посредством которой усовершившиеся мужи образуют в человеке добрые нравы, как творог, который принимает вид плетеного сосуда». (Письмо Никовула сына к отцу. Твор. Григория Бог., V, 274).
Например, христианские юноши с большим удовольствием изучали мысли и дела языческих философов, поучавших одной из важнейших христианских добродетелей, именно терпению в несчастьях и лишениях. Они восхищались образцовым поведением среди бед Анаксарха, Эпиктета, Сократа. Они старались закреплять в своей памяти примеры вроде следующих: «Эпиктет, когда у него вытягивали ногу, любомудрствовал как будто в чужом теле, и скорее переломили ему ногу, нежели заметили, что он почувствовал насилие». (Григорий Богослов. Письмо к Филагрию. Твор. его, VI, 274).
Что касается исторической науки, то многие юноши очень интересовались ей, ища «обогатить свой ум». Но иначе относились к этой науке язычники, и иначе христиане. Язычники-юноши, изучавшие историю, восторгаясь героями, не стараясь отличать, все ли в действительности
