Бабка не упустила случая истолковать все на ей одной свойственный лад:
— Ополоумел, нечестивец? Девочку горемычную!..
Лекарь зло сплюнул:
— Совсем из ума выжила?! Мой девку, переодевай, чтобы через треть оборота она вот тут стояла. Чистая.
— Бабушка, миленькая, ты не бойся, не обидит он меня, — голосок Светлы жалобно прозвучал в напряженной тишине, — хороший он.
Нурлиса оглядела скаженную с головы до ног и проскрипела:
— Хороший… нет тут хороших. Заруби себе на носу. Ни единого.
Блаженная покачала головой:
— Души у них черствые. Но не злые. Вот свет мой ясный — разве ж он плохой? Он об людях печется…
Старуха прищурилась:
— Какой еще свет?
— Как какой? — вздохнул Ихтор, устало потирая изуродованную глазницу. — Известно какой. Ясный. Вестимо — Донатос. Только он сказал — пришибет, ежели еще раз увидит. Так что пусть моется и у меня ночует.
Бабка испуганно заохала, ковыляя к сундукам с утирками и одежей:
— Ой, дуреха, почто ты к этому лютому суешься? Забудь про него. Огонь — не вода, охватит — не выплывешь. Не лезь уж.
Светла упрямо кусала губы и молчала.
Ихтор же незаметно вышел, не желая более пускаться в пререкания.
— Ты не стесняйся, милая, меня, — заворковала Нурлиса, едва только они остались одни. — Идем, идем…
И она повела блаженную через дальнюю дверь в мыльню.
— Рубище свое снимай да мойся. А я пока одежу чистую поищу. Эх, горе, где ж мне рубаху-то тебе девичью взять, одни порты…
Скаженная тем временем, не стесняясь незнакомой старухи, сбросила грязное платье и осталась нагой. Бабка исподволь оглядывала стройное молодое тело — мягкое, нежное, с высокой полной грудью, покатыми бедрами. Красивая девка, жаль, без ума в голове.
— Как же ты в логовище-то жила? — причитала Нурлиса, вынимая узловатыми пальцами из кудлатой головы дурочки обрывки тряпиц, перышек и шишек.
— Хорошо жила, бабушка, — часто-часто кивала блаженная. — Хорошо.
— Хорошо, говоришь? Как же тебя не загрызли? — пытливо заглядывала в безумные глаза старуха, уже заприметившая, что на шее Светлы нет никакого, даже самого нищенского оберега.
— А чего меня грызть? — улыбнулась скаженная, — я ж не семечки.
И, мурлыча что-то про себя, девушка начала намыливаться. Бабка же взялась собирать ее тряпье. Однако едва старуха собралась кинуть узелок с одеждой в печь, как юродивая кинулась коршуном:
— Ты что делаешь, родненькая?! Как же я без одежы ходить-то буду?
— Дык какая ж это одежа? Рванье одно, — опешила Нурлиса, — вон я тебе и рубаху приготовила.
— Не надо мне новой! Некрасивая она! Моя лучше, вон какая срядная! — блажила девка, вырывая из рук истопницы свои нехитрые пожитки. — Не забирай, бабушка!
— Тьфу ты, Хранители прости! — махнула рукой та. — Вон корыто возьми, стирай свою ветошь, а пока не просохнет, будешь ненарядная ходить.
Пока дурочка плескалась да полоскалась, Нурлиса успела задремать и не услышала, как девушка вернулась, неслышно прокралась к сундуку, достала из него кусок доброй холстины и сунула его под стопку своей стиранной одежды.
* * *
— Иди, иди, — Ихтор подтолкнул блаженную в спину. — Чего застыла?
Светла опасливо шагнула через порог и огляделась. В покоях целителя было светло, в раскрытые окна заглядывало солнце. С потолка свисали пучки трав. Пахло сушеным девятисильником. И вроде не было ничего лишнего: две лавки, покрытые невзрачными тканками, сундук с наброшенным на него тулупом, вытертая медвежья шкура на полу, стол у стены с горкой свитков да очаг в углу, а все равно — уютно. Под столом девушка заметила глиняную миску с молоком.
Пока гостья озиралась, из-за очага вышла грациозная рыжая кошка. Она вальяжно потянулась, зевнула и по-хозяйски неспешно двинулась к скаженной. Светла вздрогнула и попятилась, прижимая к груди узелок со своим добром.
— Ты чего испугалась, глупая? — приобняв девушку за плечи, успокоил ее Ихтор. — Это Рыжка моя. Она ласковая, смотри…
Лекарь опустился на колено и потянулся к кошке. Но она, вместо того, чтобы приластиться, как обычно это делала, громко фыркнула и ударила человека лапой, оставляя на тыльной стороне ладони четыре глубоких царапины.
— Никак приревновала? — усмехнулся крефф, слизывая выступившую кровь.
Рыжая капризница тем временем повернулась к замершей Светле, повела носом… и, выгнувшись дугой, зашипела, поднимая на загривке шерсть.
— Да что с тобой? — Ихтор подхватил свирепую подружку на руки и принялся увещевать: — Ты чего шипишь, как сковородка, а?
Он виновато гладил негодующую кошку, которая никак не хотела успокаиваться.
— Ничего, ничего… — заулыбалась скаженная. — Она место свое защищает, да и не бывает в одном дому двух хозяек. Ты не бойся, пушистая, не обижу тебя, и хозяин твой мне без надобности. Я вот посижу-посижу — да пойду ненаглядного искать.
Блаженная оправдывалась перед Рыжкой, словно перед человеком. Крефф смотрел на происходящее со стороны и уже сам себе казался скаженным — притащил в покой кошку, потом девку безумную, а теперь уговаривает обеих, чтобы поладили. Дожил на старости лет.
Рыжка наконец сменила гнев на милость, зевнула во всю пасть, выставив розовый, сложившийся черпачком язык, бросила на хозяина презрительный взгляд и спрыгнула на пол. Снова обнюхала Светлу и степенно, будто давая понять, сколь сильно безразлично ей все происходящее, удалилась под стол. Где и осталась сидеть, недовольно сверкая глазами.
Светла бочком прошла к очагу, растянула на веревке выстиранное платье, а сама свернулась клубочком на стоящем невдалеке сундуке.
— Беда мне с вами, — покачал головой лекарь и вышел.
Как бы ни хотелось Ихтору остаться в покойчике, пора было вразумлять молодших выучей и проверять, что там делают в покойницкой старшие. Небось, опять лодыря гоняют, вместо того чтоб делом заниматься.
До самого вечера крефф провозился в лекарской. То обозник со щекой раздутой придет, то настоек надо в отдаленную весь отправить с оказией, то первогодки горшки с отварами побили. Так и пришлось выдрать как следует, чтоб другой раз дурь придерживали.
Только когда стемнело, целитель, прихватив с поварни нехитрый ужин, вернулся в свой покойчик. Налил в Рыжкину миску сливок, позвал беспутную, но та не вышла, предпочла отказаться от любимого лакомства, но с постылым лиходеем дел не иметь.
Светла все так же спала на сундуке. Целитель набросил на нее одеяло, закрыл на окнах ставни, не спеша разделся и вытянулся на лавке, укрывшись тонким покрывалом. Он уже почти уснул, когда почувствовал, как на грудь бесцеремонно запрыгнула кошка. Потопталась, устраиваясь поудобнее, провезла хвостом по лицу и губам, тяжело рухнула, укладывая голову на лапы и принялась громко с надрывом урчать. "Простила, лукавая", — сквозь сон подумалось мужчине, и его рука привычно легла на пушистую спину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
