Легенда гласила, что в год Разлома Уайн был еще совсем молод. Тридцать лет – для воина это было самым расцветом, для мага – почти младенчеством. Он был счастливым человеком… Эмиал (или Эмнаур, что скорее) щедро одарил его способностями, родители – богатым наследством, прекрасная женщина – своей любовью… и чудесным сыном. Мальчик уже подрос, ему было лет десять, когда небеса огненным дождем обрушились на земли Эммера.
Что-то огромное, неотвратимое, как месть высших сил, обрушилось на дом волшебника, в одно мгновение лишив его и великолепной библиотеки, и немалых богатств. Но Уайн готов был бы отдать все до последней мелкой монеты, до последней рукописи за то, чтобы его жена и сын не оказались в этот ужасный момент под крышей рухнувшего здания.
Он голыми руками растаскивал горящие бревна, отбрасывал в стороны острые обломки камней – уже понимая, что все тщетно, что уцелеть в этой катастрофе не смог бы даже сосредоточившийся на защите маг… он нашел тело сына и, обнимая его окровавленными руками, шептал слова, шедшие не от разума, не от памяти… быть может, сам Эмнаур, преследуя далекоидущие и наверняка пронизанные Тьмой планы, подсказывал обезумевшему от горя магу нужные слова, подталкивал его руки, дабы совершались единственно правильные жесты.
И мальчик открыл глаза.
Открыл глаза, встал… произнес несколько слов – медленно, монотонно, словно с усилием выдавливая из непослушных губ каждый звук. Сделал первый шаг, затем еще один, еще… он шагал дерганой, вихляющейся походкой, как будто каждая часть тела жила отдельной жизнью и лишь с большим трудом находила общий язык с остальными. Хотя, если получше разобраться в магии крови, становится понятно, что так оно в общем-то и было.
Прошло более двадцати дней, прежде чем маг понял, что именно он натворил. Поначалу все странности в поведении сына списывались на шок от рухнувшего на голову дома. Да он и сам пребывал в шоке – тело жены обнаружить так и не удалось, оно приняло на себя основной удар небесного огня и превратилось в пепел. И счастье от того, что сын чудом остался жив, затмевало все. К тому же свободного времени у мага почти не оставалось – вокруг было много людей, нуждавшихся в его помощи, и он часто приходил домой (если лачугу, в которой они теперь жили с сыном, можно было назвать этим громким словом) глубокой ночью, измотанный до последней крайности, едва способный доползти до постели. Он не замечал, что сын ничего за день не съел. Он не вслушивался в биение сердца мальчика – да и не мог бы услышать его при всем желании. Он думал, что скоро все изменится – и они с сыном смогут вернуться хотя бы к подобию нормальной, спокойной жизни.
Но потом… потом появился омерзительный запах гниения, тело мальчика покрылось пятнами, речь становилась все более и более невнятной. Заклинание «восстание» – так его впоследствии назвали, сильно замедляло процесс разложения тканей, но не отменяло его. Зимой ожившие мертвецы «живут» дольше – но катастрофа началась в разгар лета, и дни ребенка были сочтены.
Волшебник понял, что он совершил, хотя до того времени подобное считалось невозможным. Идея возвращения к жизни умершего витала в воздухе, но магия стихий не способна была на такое чудо. Надо отдать ему должное – он тщательно описал все слова, все жесты… не забыл упомянуть и про кровь на своих руках, подсознательно понимая, что именно его кровь, живая и горячая, оказала решающее влияние на успех новой, невиданной ранее магии. Он проследил судьбу сына до самого конца, записывая каждый нюанс, каждую даже малозначительную деталь.
Он заложил основу магии крови. Сформулировал базисные принципы. Указал последователям пути к поиску новых, уникальных решений.
И только потом повесился.
Безусловной истиной в этой легенде было лишь существование Бельда Уайна и его дневников. Все остальное – в том числе и описанная в дневниках история сына волшебника – считалось выдумкой. Кое-кто предполагал, что подобную форму изложения своей теории маг выбрал из-за принятой в те времена тяги к иносказаниям, к витиеватому изложению, где крупицы сути прятались под ворохом словес. Да и история с повешением не раз подвергалась критике. В последующих магических разработках школы крови – жестоком подобии, коварных путах разума и даже запрещенном самими магами призыве (любой волшебник, уличенный в использовании призыва, подлежал казни, и имелось не менее десятка достоверных случаев, когда этот жестокий приговор и в самом деле приводился в исполнение) – чувствовался стиль Уайна.
Но молодые продолжали верить. Может, еще и потому, что трагичная, душещипательная легенда немного сглаживала сложившееся в обществе крайне негативное представление о магии крови. В Инталии приверженцы этой школы не преследовались… но смотрели в их сторону косо. Даже тогда, когда искусство этих магов применялось в самых что ни на есть благих целях.
И если попытаться рассматривать проблему с объективной точки зрения, для этой неприязни причин хватало. Там, где маг стихий оперировал чистой, незамутненной силой воды, непостоянством воздуха, яростным буйством огня или незыблемой стойкостью камня, маг крови применял совсем другие средства. Собственную жизненную энергию. Частицы плоти жертв. Мертвые тела. Темную силу страха, яркую силу любви и радости. И, конечно, кровь. Реже свою, чаще жертвенную. Лучше всего – человеческую.
Любой уважающий себя маг изучал и мог при необходимости применить магию крови. И применяли – особенно разработанные несколько десятилетий спустя заклинания лечения и сна. Обратное плетение оказалось самым могущественным из защитных заклинаний. Уверенное владение миражем, беспамятством и рассеянностью было обязательным атрибутом для любого светоносца, желающего служить Ордену во враждебных землях Гурана или среди подозрительных и воинственных индарцев. Любой рыцарь, обладающий толикой магических способностей, старался освоить заклинание героя – иногда этот образчик темного искусства оказывался единственным шансом на выживание.
Но почти все эти верные служители Ордена – прекрасные волшебницы, умудренные опытом маги, доблестные рыцари – отнюдь не гордились этими своими познаниями. И применяли их крайне неохотно, стараясь не афишировать свою причастность к проклятому искусству. Другое дело – Гуран. Триумвират и Братство активно практиковали магию крови, что было еще одним камнем преткновения в отношениях между двумя великими государствами…
Дети слушали, раскрыв рты и даже почти не мигая. Таша могла бы гордиться – даже Орделии, имевшей в свои юные годы уже достаточно солидный преподавательский опыт, редко удавалось столь полно завладеть вниманием своей непоседливой аудитории. Наконец она умолкла, переводя дух и жестом предлагая детям задавать вопросы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
