Она кивнула, вспоминая десять лет уроков, когда Пичис и Эдгар настояли, чтобы она занималась три раза в неделю. Нервная дрожь волной прокатилась по телу. Бродвейский мюзикл? Если он станет хитом, она больше не сможет давать концерты и ездить на гастроли. Ей придется оставаться на одном месте и снова стать нормальным человеком, а не неистовой «рокершей».
— Послушайте, — продолжал Даффи. — Я хочу представить вас профессионально. Вот почему я здесь. Прослушивания начнутся в Нью-Йорке через два дня. Я сказал Киту Ленарду, что у меня есть для него большой сюрприз. Этот сюрприз — вы. Надеюсь, вы меня не подведете. Я знаю, было самонадеянно с моей стороны поступать так, прежде чем я не поговорил с вами, но, Вэл… У меня основания так предполагать.
— Я подумаю.
— Хорошо, подумайте. Размышления полезны для души. Вы позвоните мне завтра утром, хорошо?
— Я не уверена, что смогу.
Он протянул ей сценарий.
— Прочтите, пожалуйста. Вот все, о чем я прошу. Я не собираюсь давить на вас, во всяком случае, не очень сильно. Но, пожалуйста, позвоните мне завтра и сообщите, что надумаете.
Сидя в своем лимузине по дороге в отель «Беверли-Хиллз», Валентина не смогла устоять против искушения открыть и пролистать сценарий в голубой обложке. Это была пьеса о русской княгине, застигнутой революцией, и главная героиня, Тамара — сильная и темпераментная женщина, — отчаянно боролась, чтобы добиться желаемого, и достигла цели.
Когда лимузин остановился перед отелем, сердце Валентины билось сильнее. Она уже полюбила Тамару. Ее восхитили и блестящий общий замысел, и остроумные диалоги, и особенно песни. Любая из них могла стать хитом.
Десять минут спустя, она принимала гостей, извиняясь за опоздание. Смеялась, рассказывала забавные случаи о гастролях, а голова была занята совсем другими мыслями.
Бродвей!
Она не сомневалась, что сможет исполнить любую песню. Это не проблема. Но в состоянии ли она играть? Удастся ли ей раскрыть свою индивидуальность, выступая на сцене перед публикой? И, что еще важнее, сумеет ли она танцевать? Во время гастролей ей приходилось исполнять хореографические номера, но Валентина понимала, что она не готова для настоящего танца.
Когда ушел последний гость, она погрузилась в сценарий и, просидев над ним почти до зари, отложила его, когда первые лучи солнца коснулись занавесок ее комнаты. Она раздвинула их и вышла во внутренний дворик, откуда открывался вид на сказочные лос-анджелесские огни, начинавшие постепенно меркнуть.
Валентина задумчиво смотрела на линию горизонта и не могла принять решения. Даффи прав, пьеса замечательная. Но как быть с «Голубыми Орхидеями»? Она сможет иногда выступать по радио и телевидению и делать записи на студиях. Ансамбль не уйдет из поля зрения публики. Но как быть с Орхидеей? Что ей сказать?
Она сонно потерла уставшие глаза. Еще только половина шестого, слишком рано, чтобы звонить Даффи. Наверное, стоит попытаться уснуть хоть на несколько часов. Может тогда ее мысли прояснятся.
Уснула она почти тотчас же, и знакомые сны нахлынули и заполнили ее возбужденный мозг. Она снова была маленькой девочкой в поезде, с грохотом мчавшемся по Кавказским горам.
— Миша! — закричала она во сне. — Михаил! Михаил!
Афганистан. 1983Лазурное небо аркой раскинулось над головой, как раскаленная чаша, опрокинутая над серовато-зелеными горами Гиндукуш, которые протянулись вплоть до горизонта и далее до Гималаев. Воздух, казалось, дрожал от зноя.
Под крылом МИГа лежала деревня Талокван, находящаяся посреди Файзабад-Кундузской дороги. Это самый северный участок Афганистана, ближайший к советской границе.
Михаил Сандовский, пристегнутый ремнями в кабине пилота, сосредоточенно и сурово смотрел вниз, на землю. Беспощадное небо и серо-голубые цвета этой первобытной страны, казалось, затронули самые меланхолические струны его души.
Какая прекрасная страна, и как бесполезны попытки управлять ею. Он смертельно устал убивать.
Самолет накренился вправо, разворачиваясь, чтобы еще раз пролететь над деревней. Поступило донесение, что в нескольких зданиях тайно хранились цистерны с бензином.
Советский МИГ, самолет-перехватчик, был оснащен двухствольным двадцатитрехмиллиметровым пулеметом, реактивными снарядами, ракетами «воздух-воздух», четырьмя ракетами АА-8 и двумя АА-7.
Михаил управлял смертоносной машиной и уже убил… Скольких? Скольких?
Он на минуту прикрыл глаза, когда самолет взлетал к беспощадному ослепительно сверкающему высоко в небе солнцу. Вдали поднимались струйки дыма, его рассеивали потоки ветра, дующего с Гиндукуша.
Михаил хотел стать космонавтом. За выход в космическое пространство он готов бороться, так как эта цель была простой и чистой, без бомбардировок и убийства невинных женщин и детей на войне, к которой он испытывал отвращение.
Но сначала нужно закончить это шестимесячное «турне» по Афганистану. Уже пять месяцев он нормально не спал ночами и потерял в весе почти десять килограммов. Между тем он удостоился нескольких похвал от командования и получил ордена Ленина и Красного Знамени — две самые высокие награды.
Здесь им не к чему было придраться. А об остальном им незачем было знать — о его ночных кошмарах, о все повторяющихся снах, в которых черноволосая девочка, словно предостерегая, выкрикивала его имя снова и снова: Михаил! Михаил! Михаил!
Он слышал потрескивание радио — голоса других пилотов, ругавшихся из-за несогласованности действий с наземными войсками, но слушал вполуха. Все это не имело значения… во всяком случае, это не продлится долго. Он не верил, что покинет Афганистан живым.
Слева от него раздался сигнал радара — принадлежащий мятежникам. Маленький американский Б-26, устаревший бомбардировщик времен второй мировой войны, немного модифицированный, показался в небе в 12.00. Михаил сделал крутой вираж и в то же мгновение скорее почувствовал, чем увидел, как смертоносная вспышка поразила его самолет.
Звезды, как острые драгоценные камешки, приколотые к мантии ночи, прорезали афганское небо. Они высветили на черном фоне еще более темный контур гор. Холодный разреженный воздух был наполнен запахом дыма и смерти.
Михаил маленькими глотками с трудом вдыхал воздух. Обруч боли сдавил ребра, вонзился в левое легкое. Из глубоких рваных ран на груди обильно текла кровь, заливая голубовато-серый комбинезон. Страшная боль уже прекратилось, ее сменило оцепенение. Он знал, что правая нога сломана в нескольких местах. Он не имел представления ни о времени, ни о том, как ему удалось выбраться из горящего самолета, а потом, приземлившись на склоне, отцепить свой парашют. «Чудо, — подумал он, — если чудеса существуют».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
