— Очень по-католически, — сказал он.
Хуана рассмеялась. Она и сама заметила, что ее руки легко и привычно сложились в молитвенном жесте; но ей не хотелось об этом думать. Однажды, отвечая на ее вопрос, он сказал ей, что всю жизнь был язычником, и очень смеялся, когда она назвала себя атеисткой.
— Ну, по твоему поведению этого никак не скажешь, — заметил он тогда. — Глядя на тебя, я сразу подумал о католичестве… а теперь мне кажется, что ты тоже язычница. — Пояснять свою мысль он не стал, но, обдумывая потом его слова, она решила, что он, пожалуй, прав. Спасение души все еще не было для нее пустым звуком, хотя слово «спасение» и не входило в ее нынешний лексикон. Но она не могла отгородиться от людей — вот в чем заключалась ее главная беда. Подобно женщине какого-нибудь лесного племени, которая почитает божественным каждое дерево, каждый холм, каждого человека на земле, она видела цель своей жизни в заранее обреченном стремлении исправить окружающий ее мир, причем не останавливалась даже и перед совершенно уж безнадежными попытками спасти отдельную личность среди всеобщего хаоса.
Иногда она почти завидовала здравому эгоизму протестантов, их умению убить в себе сопричастность чужой боли и замкнуться в собственном, отгороженном от мира, личном раю. Да, она понимала, что в одиночном убежище можно найти покой, но изменить себя была не в состоянии.
Пальцы Баако прервали нить ее воспоминаний. Он прижал ладонь к ее груди и попытался нащупать сосок сквозь влажную ткань купального лифчика. Но лифчик был слишком плотным, и тогда он привлек ее к себе, расстегнул сзади единственную пуговицу, а потом, просунув руку под сразу опустившийся лифчик, начал легонько потирать сосок большим и указательным пальцами.
— Не надо, — попросила она. — Не здесь.
— Почему?
Она оглянулась на берег, и он со смехом сказал ей в ухо:
— Ну конечно, вся Аккра собралась посмотреть…
Прежде чем Хуана успела повернуться, их приподняла высокая волна, и, расставив руки в стороны, чтобы сохранить равновесие, она почувствовала, как бретельки лифчика соскользнули с ее плеч. Волна ушла, и Хуана ощутила на своей обнаженной груди прохладное дыхание морского ветра. Баако засмеялся, а когда она повернулась к нему и он увидел, что лифчик уплыл, ему стало совсем весело. Он посмотрел вслед волне, но она уже разбилась о берег и бессильно опала.
— Он сейчас выплывет, — предсказал Баако.
Но лифчик исчез, и, чтобы Баако не пришлось оправдываться, она сказала улыбнувшись:
— Не важно. Потом найдем.
Он нагнулся и бережно, стараясь не сделать ей больно, поцеловал в грудь, а потом нырнул, и она почувствовала, что он снимает с нее трусики, и помогла ему. Вынырнув, он молча обнял ее и немного приподнял.
— Я тяжелая, — проговорила она.
— Только не в воде.
— Большое спасибо! — Она немного откинулась назад, и он болезненно вздрогнул, и тогда, засмеявшись, она снова прильнула к нему. Он крепко обнял ее за плечи…
— Это… это… было очень странно, — задыхаясь, прошептала она.
— Ты никогда не любила в море?
— Нет. Но мне нравится. И мне показалось, что это может длиться вечно. А у тебя такое часто бывало?
— Какое такое?
— Ну, любовь в море.
— Нет, — ответил он.
— Но ведь было.
— Возможно, — сказал он равнодушно.
Она лениво поплыла на спине в открытое море, потом повернула к берегу. Губы Баако зашевелились.
— Я ничего не слышала, — сказала она, нащупав ногами дно.
— Холодно, — сказал Баако.
— А ты окунись.
Он шумно нырнул и выплыл рядом с ней.
— Все равно холодно. Давай-ка вылезать.
Она вышла из воды и побежала к нему, а он вдруг повалился на песок и принялся кататься.
— Сумасшедший! — крикнула Хуана. — Смотри, ты же весь в песке.
— А вот попробуй-ка сама, — прокричал он ей в ответ. — Сразу высохнешь. А песок потом осыплется.
Песок приятно обжигал тело. Сначала она превратилась в песочную куклу, но потом, перекатываясь с живота на спину в противоположную от Баако сторону, обнаружила, что стала совершенно сухой, а песок действительно осыпался, и только волосы все еще были тяжелыми и влажными от морской воды.
Они подошли к одеялу. Хуана легла, и на нее сразу же навалилась сладкая дрема, а Баако сел рядом и стал глядеть в море… Когда она открыла глаза, он смотрел на нее.
— Кончается наше уединение, — сказал он.
— Почему? — Она села.
— А вон, видишь?
Но, посмотрев туда, куда показывал Баако, она увидела только пустынное море да летящую высоко в небе одинокую чайку.
— Это же просто чайка, — сказала Хуана. — Одна-единственная чайка. — Птица вдруг сложила крылья и маленьким стремительным комочком сорвалась вниз, но, едва коснувшись воды, снова взмыла над морем и полетела на восток — бесшумно, низко и быстро.
— Поймала, — спокойно проговорил Баако, и Хуана заметила, что в клюве у чайки поблескивает серебристая искорка; она чуть повернула голову, стараясь рассмотреть эту искорку получше, но в глаза ей ударил сноп солнечных лучей, отраженных поднятым стеклом стоящей неподалеку машины, и она поспешно перевела взгляд на темную зелень одеяла. Из-за прибрежных холмов вылетели еще две чайки и устремились к тому месту, где только что кружила первая, и тут Хуана услышала поначалу приглушенные, а потом радостно-громкие голоса множества людей, скрытых холмами. Наконец, присмотревшись внимательней, она увидела, что чайки кружатся над небольшой лодкой с девятью гребцами: один из них был в куртке, остальные по пояс голые. Хуана взяла полотенце, отмахнулась — дескать, иди ты к черту — от ухмыляющегося Баако и набросила полотенце на плечи. Лодка приближалась к берегу, а из-за холмов высыпала толпа мужчин и женщин, и на головах женщины несли круглые деревянные подносы или металлические тазы. Рыбаки вылезли из лодки и вынесли на берег два каната, а потом, смешавшись с подошедшими мужчинами, разделились на две группы.
Они бестолково, как показалось Хуане, суетились у туго натянутых канатов, и она посмотрела на Баако, собираясь спросить его, что они такое делают, — и не решилась. Он напряженно следил за рыбаками с видом человека, который вот-вот поймет то, что он давно уже мучительно, но безуспешно пытался осмыслить, и страшно боится потерять почти обретенное понимание. Нет, любви в его взгляде не было. Он смотрел на рыбаков с зачарованным страхом, близким к ненависти, и Хуане внезапно пришло в голову, что, может быть, ничего подобного он раньше не видел. Она чувствовала, что сейчас к нему обращаться бесполезно, и решила смотреть, ни о чем не спрашивая.
Тем временем обе группы мужчин пересекли пляж и привязали канаты к стволам кокосовых пальм. После этого они несколько раз бегом возвращались на берег, подтаскивали к деревьям бесконечно выползающие из моря канаты и змееобразными кольцами укладывали их под пальмами. Какой-то мальчишка дважды бегал с ними к морю и обратно, но в третий раз попался под ноги здоровенному мужчине, и тот, взмахнув рукой, отшвырнул его в сторону, так что он отлетел на несколько ярдов и упал. Поднявшись, мальчишка уныло почесал в затылке, словно после случившегося потерял свое место в жизни. Мужчины снова вернулись к берегу, и на этот раз мальчишка за ними не побежал. Он подошел к ближайшей пальме и сел на землю возле свернутого кольцами каната. Потом посмотрел вверх, как бы не понимая, что же ему теперь делать, но через несколько секунд, видимо, нашел то, что искал. Мужчины продолжали вытягивать из моря канаты, и Хуане чудилось, что они работают с привычным ожесточением. Она оглянулась на Баако — его взгляд был прикован к рукам и ногам этих мужчин, покрытых буграми слишком мощных, перекатывающихся во время их беспорядочных движений мускулов. Да, в глазах Баако определенно затаился страх.
Мягкий дискантовый звон металла, по которому ударили деревянной колотушкой, многократным эхом раскатился среди холмов и замер вдали. Поворачивая голову в ту сторону, где сидел мальчишка, Хуана увидела лицо оглянувшегося одновременно с ней Баако — теперь оно было спокойным и мирным.
Оказалось, что мальчишка нашел гонг. Он ударил колотушкой еще раз, но звук получился резким и грубым. Пробуя гонг, мальчишка извлекал из него то низкие, то высокие ноты, но постепенно беспорядочные, как казалось Хуане, удары приобрели устойчивый ритм, и маленький музыкант не стал менять его. Мужчины все тянули канаты, почти не обращая на мальчишку внимания. Но теперь они двигались спокойней и — может быть, потому, что начали уставать, — шагали размеренно и неторопливо. Потом, когда шум моря приутих, а разговоры мужчин ненадолго смолкли, мальчишка, не переставая бить в гонг, запел. У него был чистый высокий голос, а пел он, по всей видимости, о море, и его пение можно было принять за протяжные стенания женщины, оплакивающей погибшего в море рыбака. Здоровенный мужчина, подходя к дереву, загреб ногой песок и осыпал им мальчишку, а потом раздраженно заорал на него — Хуана решила, что он заставляет мальчишку замолчать, — и тот сбился, умолк, но тут же запел снова. А через несколько минут широкоплечий рыбак со спокойной и неспешной походкой подхватил песню — в более низкой октаве, но с тем же ритмом. Когда певцы умолкали, слышался только шум прибоя, а вскоре все мужчины и кое-кто из женщин стали повторять за певцами последние слова песенных строк. Теперь мужчины, которые тянули канат, двигались в лад и спокойно, подчинившись ритму песни. Их ступни ушли глубоко в песок, а руки неустанно выбирали канаты.
