нечасто, я бы даже сказал – никогда. Привычка всё контролировать начисто избавила моё «завтра» от спонтанностей и неожиданностей. До вчерашнего дня… До того самого мгновения, когда я увидел на пешеходном переходе потерянную иностранку.
Хм… выходит Мэри, нет, Мария сделала невозможное – обратила мои константы в переменные.
– Ладно, поздно уже, думаю, пора домой, – внезапно вскакивает на ноги Хоук, чёрт, Соколова.
Из-за этой путаницы с именами, не успеваю ни возразить, ни вообще хоть как-то внятно среагировать, просто смотрю, как собеседница начинает собирать остатки нашего ужина, складывая мусор по пакетам.
Молча следую примеру – передаю девушке приборы и использованные салфетки, после чего обращаю внимание на её неуклюжие ковыляния к урне. Должно быть, сегодняшнее падение усугубило вчерашнюю травму – моя вина…
– Болит? – скорее констатирую, нежели спрашиваю.
Мэри, по своему обыкновению, отмахивается, заверяя, что всё в порядке. Ну, конечно, а то я не вижу – поджимает лапу, как свалившийся с крыши котёнок.
Недолго думая, присаживаюсь на корточки перед девушкой, похлопывая себя по плечу. Донести потерпевшую до отеля – меньшее, что я могу сделать.
Проходит пять секунд, десять – никакой реакции. Уснула что ли?
Оборачиваюсь, глядя в неморгающие карие «блюдца», излучающие замешательство.
– Ну, чего смотришь? Запрыгивай, – объясняю, на тот случай, если янки…(Ащщ!!!), русская не понимает, что от неё требуется, и для большей убедительности снова стучу ладонью по загривку.
– Серьёзно, что ли? – еле шевеля челюстью, уточняет Маша, на что я уверенно киваю. – Ладно, но потом не упрекай меня в том, что я на тебе езжу, – предупреждает она и крайне нерешительно забирается на спину.
Дожидаюсь, пока «ноша» устроится поудобнее, а главное – как следует схватится, что с мотоциклетным шлемом в руках не так уж и просто. Аккуратно поднимаюсь во весь рост, прижимая к торсу стройные ноги. Мельком гляжу через плечо. То, что девчонка лёгкая, мне уже известно, к тому же до отеля совсем недалеко, выдохнуться не должен.
– Готова? – интересуюсь из вежливости и, получив безмолвное согласие, выдвигаюсь в дорогу.
«Путешествие» начинается в полной тишине, что полностью меня устраивает. Хотя, некоторое время спустя, когда в голове начинают крутиться теории и планы, связанные с «Пак-Индастриал», ловлю себя на мысли, что болтовня супницы сейчас была бы как нельзя кстати. И о чудо! Словно по заказу Мария начинает говорить – тихонечко, почти шёпотом, щекоча своим дыханием шею за ухом.
Соколова рассказывает об отце и с каждым её словом, становится всё труднее переставлять ноги. Тяжесть, обрушивается на плечи неподъёмным грузом, придавливая к земле. Но виной тому не девчонка, обнимающая и льнущая к моей спине так, словно я её последняя надежда на утешение. А ненависть, живущая внутри долгие годы и вынудившая меня совершить поступок, из-за которого сегодняшняя ночь будет нестерпимо долгой, а сон – тревожным, полным вины и сожалений. И пусть фатальных последствий удалось избежать, эластичного бинта на худенькой лодыжке и содранных в кровь женских ладоней, более чем достаточно. Я поступил плохо. ТОЧКА!
Маша тяжело вздыхает:
– Правда, его рано не стало. Разбился на машине… – Нога зависает в воздухе.
А когда девушка подытоживает свой рассказ, сравнивая меня со своим родителем, коего (на минуточку) считает образцовым героем, я и вовсе столбенею, ощущая, как та самая ненависть вспыхивает с новой силой, только теперь её пламя направленно не наружу, а внутрь – сжигает меня самого заживо…
Все остальные слова иностранки проносятся мимо сознания. Я стою посреди улицы, сжимая пальцами женские бёдра, уперев взгляд в никуда. Чувствую спиной вес чужого тела, сбитое дыхание шеей, тепло… сердцем. От Мэри, Марии, пахнет чем-то цветочно-сладким – доверием и симпатией; а ещё горько-солёным – тоской по дому, отцу и чему-то ещё, о чём она поведать пока не решается.
– А у тебя хорошие отношения с отцом? – жмёт на кнопку перезагрузки Соколова.
Я несколько раз ритмично моргаю, встряхиваю головой, чтобы чёлка не лезла в глаза и возобновляю движение. На вопрос не отвечаю. Не потому, что не хочу, просто не знаю, стоит ли плюсовать к её грустной истории собственную трагедию.
Маша тычет под лопатку локтем. Видимо настаивает на ответе.
– Нет, – почти чертыхаюсь, но тут же добавляю более мягко, – то есть да, в общем… я не знаю. Мои родители, – хочу сказать «были убиты», но вовремя спохватываюсь, – погибли в автокатастрофе, когда мне было тринадцать.
То ли всхлип, то ли вздох со свистом пролетает над ухом, явно трагический, потрясённый. Ну вот, сказал, и кому от этого легче? Я ведь не просто так игнорирую большую часть девичьих вопросов!
Соколова путанно извиняется и затихает, утыкаясь носом в основание моей шеи. Теперь уже я хочу сказать ей: «всё в порядке, не переживай, это было давно», но молчу, слегка проседаю в коленях, аккуратно подбрасываю девушку, перехватывая повыше, и, не проронив ни звука, сворачиваю на улицу, которая минут через десять приводит нас к крыльцу отеля.
В вестибюле всё по-прежнему: тихая уютная атмосфера, приветливый персонал, встревоженный нашим нестандартным появлением администратор. По-быстрому объясняю, что с постоялицей произошёл несчастный случай, и сама она до номера не дойдёт. От предложения вызвать медиков отказываюсь, благодарю, обещаю справиться самостоятельно и, под причитания сотрудников, направляюсь к лифтам.
Возле номера прошу у Соколовой ключ-карту. Русская требует спустить её на землю, но я лишь отрицательно качаю головой. В тот же момент в коридоре появляется горничная, она то и открывает нам дверь, уточняет, нужна ли помощь, и после очередного: «нет, спасибо, всё хорошо», уходит.
Протискиваюсь в комнату, включаю свет коленом. Мой «говорящий рюкзак» всё это время мямлит, что дальше пойдёт сам, но спрыгивать не решается.
Стаскиваю кроссовки. Тапки не надеваю, вдруг поскользнусь. Иду прямиком до кровати и, развернувшись к ней спиной, слегка приседаю.
– Вот теперь можно.
Соколова послушно разжимает руки, оказываясь на мягком матраце. Я оборачиваюсь, замечаю рядом с ней фиолетовое худи с… (внимание!!!) Сейлор Мун, и внезапно начинаю ржать – не могу сдержаться. Девушка тут же съёживается, принимая сидячее положение. Глядит на меня растерянно-непонимающе.
– Тебе чё, пять лет? – ухмыляюсь, указывая на вещь, которую Соколова тотчас подминает к груди, теперь уже глазея с самой настоящей обидой.
– Ой, много ты понимаешь, – бурчит она, пока я ищу обезболивающее, купленное вчера. Лекарство лежит на столе рядом с графином воды.
Насмешливо кивая на сыплющиеся горохом аргументы: почему «Луна в матроске» – лучшее аниме всех времён и народов, направляюсь к таблеткам. Вынимаю из стандарта парочку. Наполняю стакан водой и возвращаюсь к заливающейся соловьём русской.
– Вот, выпей, и не говори глупостей. Лучшее
