Я промолчал. Опять у меня ничего не получилось.
Задев неловко стол, она выкатила из комнаты. Я подумал, не подбросить ли дров в камин, в комнате все-таки было очень прохладно, непонятно даже, как Аркадия выдерживала это в одном халате… И ничего подбрасывать не стал.
Потом попытался вспомнить ее слова. Но вдруг стал вспоминать ее профиль, ее руки, локоны, превосходный халатик, чуть разошедшийся на груди… Эх, не будь она калекой, у нее мигом появился бы повод сомневаться в неизбежности искусственного оплодотворения. Уж я бы не преминул восполнить почти полугодовую разлуку с Галей.
Впрочем, будь с Аркадией все в порядке, меня бы тут не было, а был бы, наверное, Шеф. Или еще кто-то. Мне редко везет, не повезло бы и на этот раз. Ни до чего не дойдя даже в этих своих предположениях, я отправился спать.
Глава 30
Завтрак был так же изыскан, как вчерашний обед. Салфетки, салаты, блеск фарфора…
Аркадия сидела в своем кресле как королева, гордо выпрямившись, с высоко поднятым подбородком. А ее шея, казалось, выросла не меньше, чем на пять сантиметров. Как это женщины умеют – ума не приложу.
Но, несмотря на эти внешние признаки неприступности, компенсирующие, вероятно, некую неустойчивость, вела себя она вполне достойно. Блеск глаз, твердые движения рук, ласкательные прикосновения к прибору – все говорило, что она не просто спокойна, а еще и получает от своего спокойствия удовольствие.
Мне, что бы там ни случилось ночью, приятно было на нее смотреть. Во-первых, потому что спокойна, во-вторых, потому что я ей не нужен. Сегодняшним утром перспектива быть слишком близким – даже по-дружески – с этой женщиной испугала бы меня до смерти. Думаю, и ее сильно задели бы какие-либо попытки товарищества с моей стороны.
Потом я вдруг отвлекся. Мне пришла в голову мысль, что теперь я могу кому-то показаться знающим слишком много, чтобы надеяться на мягкий, благополучный исход этого дела. И следовало не только зарядить свой «узи», но подготовиться к неприятностям психологически. Я представил, как стою в какой-нибудь комнате, вот хотя бы в этой, расставив банду пацанов, которые вообразили себя крутыми настолько, что ничего не боятся – хотя боятся всего, чего боится человек, и еще, пожалуй, кучу других вещей, например, своего главаря – и держу их на мушке. А потом начинаю стрелять, и гильзы летят, как на ленточном конвейере, и я ору, потому что какой бы я ни был Терминатор, а убивать этих мальчишек и даже, может, нескольких девиц – невозможно без крика…
– Что с вами? – ее глаза смотрели на меня вопросительно, даже слегка осуждающе.
Я вытер пот со лба, откинулся на стуле, вздохнул. Сел прямо, снова стал намазывать масло на кусок хлеба.
– Я что-то произнес?
– У вас сделалось такое лицо, что я поперхнулась.
– Прошу извинить меня, плохо спал. – Она чуть подняла бровь, словно ей самой это было ничуть не знакомо. – Воображение разыгралось.
Она посмотрела с легкой насмешкой.
– Да, воображение – опасный дар. Легко приводит к… ошибкам.
– Мне показалось, вы хотите сказать – к слабости?
– Слабость и есть ошибка. Я хотела сказать – к смерти.
– А смерть – не ошибка?
Она уронила руки на скатерть из голландского полотна с вышивкой из блестящей, люрексовой нити, посмотрела на меня едва ли не гневно.
– Нет, смерть – не ошибка. Это – финал. И вы это знаете.
Я кивнул и поскорее запихнул в рот давно подготовленный кусок хлеба с икрой.
И все-таки, если они убийцы, подумал я, если у каждого из них есть участие в этих жертвоприношениях… Бр, даже думать об этом не хочется. Если они полагают, что им грозит что-то очень неприятное, то стрелять придется. Иначе их не подавить. А взять без подавления – невозможно.
И все-таки, решил я, попробую сделать все, чтобы их задержали менты. На том я и стал успокаиваться.
За окном мела мягкая, как шелковая, метелица, снег летел перед окнами, как на картинке, легкими, стремительными струйками. А редкие морозные разводы на стекле могли по красоте на время заменить даже майские листья.
Внезапно в комнату вошел некто. Это был невысокий лысоватый человечек лет сорока. Ему было скучно жить, это каким-то образом читалось по мешкам под глазами, по барственно оттопыренной нижней губе. Но в его глазах светился ум, а холеные руки некогда могли, наверное, делать сложную и полезную работу.
Он был в костюме, какого у меня никогда не будет, модельных итальянских ботинках. И все-таки, как бы ни был он ухожен, я готов был биться об заклад, что мамаша его зарабатывала на хлеб на скотном дворе какого-нибудь советского колхоза, а папаша считал, что трактор – последнее достижение человеческой мысли. И еще я надеялся, что их сыночек все-таки помогает им, а не забыл, окончив институт в столице и женившись на некрасивой дочери своего начальника.
Нет, не деревенское его происхождение вызывало мою к нему неприязнь. Он был манерным, а это было то, чего я никогда не прощаю мужчинам. Должно быть, это пошло от лагеря.
Тем временем он подскочил к Аркадии, поцеловал ей ручку и, дружелюбно улыбаясь, подошел ко мне.
Подошел-то он с улыбкой, а вот в глазах его была враждебность. Он понял, что я знаю, кто он такой, и решил со мной посчитаться, хотя еще не знал как. Я надеялся, что месть его будет не очень свирепой и я сумею оправиться хотя бы в течение пары-тройки лет.
Он заговорил, усаживаясь:
– Березанский Владлен, можно просто Вадим. Адвокат нашей мадемуазель, которая сегодня великолепно выглядит.
Он чуть наклонился к ней, улыбаясь всеми зубами. Просто удивительно, как от этой улыбки не растаял снег за окнами.
Я тоже представился, но не сказал, кто я. Вместо меня этот труд взяла на себя Аркадия. Она же назвала меня и по кличке. Этого можно было не делать, а то он посмотрел на меня совсем другими глазами, и стало ясно, что месть его откладывается на неопределенный срок. А жаль, было бы интересно посмотреть, на что он способен.
И внезапно я подумал, что вот рубашку порвал Боженогину, Барчуку руку выкручивал, а когда дело дошло до ментов, то милости просим – принялся их охаивать, упрекать и нравоучительствовать. Теперь вот с этим типом решил связаться, но только потому, что знаю ведь, кто изначально сильнее, и не боюсь. Если бы дело обстояло иначе – стал бы так же презирать его?
От этих мыслей настроение резко упало. Даже Аркадия что-то заметила, но прямо она ни о чем не спросила. Лишь попросила рассказать, чего я добился за вчерашний день.
Марку следовало держать, я рассказал о Жалымнике. Ровно столько, чтобы не повредить делу, даже если Березанского сам Папа послал сюда.
Разговор получился недолгий. Березанский уже хотел было расспросить меня, чтобы понять, много ли я скрыл, но Аркадия, как хозяйка стола, к тому же работодательница нас обоих, принялась рассказывать о вчерашнем взрыве на даче. Потом тоном, не терпящим возражения, приказала Березанскому разобрать остатки пожарища, выбить страховку, а землю продать. Тот оживился, должно быть, она платила ему от каждой сделки, достал из «дипломата» какие-то блокнотики, стал что-то записывать. Обо мне они забыли.
Я воспользовался этим, поднялся, поблагодарив Аркадию и ушел к себе. Здесь, почему-то вспоминая Березанского, я набил все магазины «узи» патронами под завязку и приспособил новую кобуру с петлями, чтобы таскать их под правой рукой, в дополнение к тому огнедышащему чудовищу, которое сунул под левую. С «ягуаром» тоже пришлось повозиться, прежде чем удалось его переместить на правую сторону брючного ремня, а потом я занялся маленьким пятизарядным пистолетиком, который пристроил в подбрючную кобуру на правой щиколотке.
Выходя из своей комнаты, я размышлял о том, что бронежилеты делают все-таки для очень узкогрудых сосунков, а главное, не думают про разные опухоли, возникающие даже под бронежилетом при попадании двенадцатимиллиметрового жакана. От этого возникало сомнение, переживу ли я еще одно попадание в то же место.
