Качалку мы отпрягли. Соскребли специальным скребком с дымящихся боков пену. Прямо поверх сбруи накинули попону с надписью «СССР», и пошел наш мастер перед трибунами.
— Как идет, нет, ты посмотри, как идет! — проговорил Драгоманов.
Проехать по охоте с почерком я и сам могу, но пройти вот так… «Любимец публики» — одно можно было сказать, хотя на лице у наездника было: «Простите, но я не виноват…» По-прежнему то было одно сплошное мастерство, прием и почерк, но было и нечто сверх мастерства. Можно понимать пейс, иметь «железный посыл», изрядное «чувство лошади», но то был еще и артистизм. Табунщик Артемыч прав, это встречается гораздо реже, чем присуждается звание чемпиона или мастера, чем разыгрываются первенства и ставятся рекорды. Но я скажу: это было, есть и будет, только забывать не надо, что это такое, путать не надо особую печать, отмечающую человека, ни с чем другим, и тогда, едва это блеснет, мы сразу узнаем: «Вот оно!»
Вместе с лошадью Эрастыч вступил в небольшой загончик, называемый «клеткой», но на самом деле это и есть наипочетнейшее место, где вручается приз и воздается победителю должное. Огромный лавровый хомут, то есть венок, оказался у Последней-Гастроли на груди, а Эрастычу все пожимали руки. Но один какой-то толстяк разбегался время от времени издалека и заключал наездника в объятия. Посмотрит, посмотрит, разбежится и облапит. Эту завидную энергию Эрастыч тотчас обратил в дело. При очередном приступе он сказал ему:
— Слушай, сообрази мне пива.
Толстяк немедленно исчез.
Уже выводили Последнюю-Гастроль после приза, и она, наконец, вволю напилась, как вдруг к нашей конюшне подъехал пикап, из которого начали выносить нарядные картонные ящички.
— Что это? — удивился Драгоманов.
— Пиво для маэстро, — был ответ.
— В чем дело? Разве ты просил? — стал упрекать Драгоманов Эрастыча.
— Да ничего подобного, — ответил маэстро, — но ведь они вроде нашего толмача, языка человеческого не понимают. Просишь пива — и вот, пожалуйста!
К пиву было приложено письмо:
Сэр!
Сегодня на моем ипподроме собралось рекордное число публики. И я рад, что мы вместе с Вами можем отпраздновать день нашего совместного торжества. У англичан бездна недостатков, кроме одного: все свои предрассудки они забывают, когда видят классный финиш наездника, из какой бы страны он ни был.
Дж. Т. Томсон, директор
Наутро мы читали в газетах — в одних: «РОССИЯ БЫЛА И ОСТАЛАСЬ НЕ ЗНАЮЩЕЙ УДЕРЖУ ТРОЙКОЙ»; в других: «РУССКИЕ УМЕЮТ ВЫИГРЫВАТЬ НЕ ТОЛЬКО В КОСМОСЕ».
7
Наконец торги. Каждая лошадь шла под номером Езда Фокина и победа Эрастыча разохотили покупателей, и они стали наведываться еще до начала аукциона. Выжеватов сбился с ног. Встречая гостя, он просил своего помощника:
— Взгляни, на какой машине приехал. По машине и цену запросим.
Некоторых лошадей я демонстрировал под седлом, на разных аллюрах и в прыжке.
Самый торг состоялся в среду, и публики съехалось порядочно. Оркестр реликтовых пожарных старался сделать «Подмосковные вечера». Шла реклама: «ВПЕРВЫЕ НА АНГЛИЙСКОЙ ЗЕМЛЕ АУКЦИОН РУССКИХ ЛОШАДЕЙ: ТА ЖЕ ЧЕРНАЯ ИКРА, ТОЛЬКО О ЧЕТЫРЕХ НОГАХ И БЕГАЕТ».
— Надо было «советских» поставить, — заметил наш консул, который прибыл на аукцион.
К нам он подвел из публики какого-то высокого седого старика, державшегося, сразу видно, по-военному, и сказал:
— Ну, Алексей Степаныч, как вам нравятся наши орлы?
А тут подошла еще старушка англичанка, перед которой все расступались (ну, это понятно было по деньгам, которые она за лошадей давала), и говорит, дотрагиваясь до драгомановского плеча:
— Когда я думаю о России, мне представляются такие люди.
— Он, — заметил ей высокий старик, — как видно, в казачьем типе.
И спрашивает у Драгоманова фамилию, а потом спрашивает:
— Не ваш ли батюшка в Третьем Терском вахмистром был?
— Так точно, — чеканит Драгоманов.
— А сами вы, позвольте поинтересоваться, где служили?
— В Первой конной.
— Это, — пояснил нам про высокого старика Выжеватов, — тот, что ответил Гитлеру.
— Как ответил Гитлеру?
— В первую мировую попал в плен. В тюрьму. А в той же тюрьме сидел тогда Гитлер. Потом, когда уже Гитлер до власти добрался и пошел на нас… то есть на вас, он этого полковника решил использовать и вызывает. «Как вы относитесь к России?» А он ответил: «Так же, как всякий истинный немец к Германии». Гитлер язык прикусил, но по старому знакомству его не тронул.
— Так я говорил, — заметил насчет рекламы Драгоманов, — как надо было написать.
— Ребята, — ответил Выжеватов, — не учите. Пробовал я гаванскими сигарами под новым названием торговать: не идут! Сомневается публика: что это такое? А те ли это сигары, что называются «Гаваной»? И — карман худеть начинает. «Русское» Англия со времен Шекспира покупает. Обозначьте русского соболя или икру другим артикулом, что получится?
— Шекспир, — сказал переводчик, — называл хорошую пьесу русской икрой в «Гамлете», в третьем акте.
— Вот видите! Ведь большинство покупает не вещь, а вывеску. Думаете, многие понимают в мехах, соболях или в тонкостях вин? Главное сказать: «У меня русский соболь. Да, да, тот самый, что со времен Шекспира…» — и пошло. Спутник — это уже другое дело. Это советский, не отымешь!
Тем временем специально приглашенный аукционер взялся за дело.
— Господа, — воззвал он, — взгляните на этого жеребенка, господа! Тетка у него выигрывала, бабка — выигрывала, а мать у него — внучка самого Риголетто, который приходится полубратом нашему чемпиону чемпионов Скажи-Смерти-Нет!
Покупатели рассматривали жеребенка со всех сторон.
— Породистые лошади, — не унимался аукционер, — это единственная аристократия, которую признают Советы.
— Что он городит, что он городит? — опять взволновался Драгоманов.
— Прошу, — успокаивал его Выжеватов, — не в свое дело не вмешивайтесь. Лишнего он не скажет, а без перчика у них тут… у нас тут нельзя. Это же не дипломатические переговоры, а торговля.
На расчудесной «тетке» я скакал, а «бабка» была знаменитой спортсменкой. Она прошла фронт и первенствовала в послевоенных стипль-чезах. Вот была талантлива, просто талантлива! Можно сказать — «класс», «сердце». «Много сердца у лошади» означает буквально большое по размеру сердце. У лучшего из скакунов Австралии Фар-Лэиа, которого никто не мог обыграть, а только отравили его в Америке, сердце в два раза превосходило норму. Но кто измерит, сколько в нем было еще души, благородства спортсмена! Красный Викинг, от Грусти, был до того азартен, что бросался кусать соперника, если его обходили. Одним нужен хлыст и шпоры, другим — узда. Если чувствуешь под собой настоящего бойца, то остается думать лишь о том, чтобы не сгорело его «сердце» раньше времени, чтобы прирожденная пылкость темперамента не «сожгла» лошадь до срока.
— Четыреста фунтов, господа! — объявил аукционер. — Кто больше?
Это теперь аукционы вошли у нас в правило, стали ежегодными, традиционными, теперь мы сами проводим аукцион у себя, а тогда мы это дело начинали, и не очень нам было ясно, как «пойдут» наши лошади. Ныне всем ясно — это живое золото.
— Кто больше, господа?
Поднялась рука с табличкой, на которой номер покупателя.
— Четыреста пятьдесят! (По пятьдесят добавляется до тысячи.)
Но дальше произошла заминка, и аукционер сделал свой «ход», он сказал:
— А за такую цену я и не отдам лошадь — это же класс, это кровь! Пропадай четыреста пятьдесят фунтов, но честь породы дороже! Уберите лошадь!
И как только жеребчика стали уводить, чье-то сердце не выдержало, и поднялась еще одна рука.
— Пятьсот! — тут же подхватил аукционер. — Кто больше?
Руки поднимались одна за другой, и аукционер, словно дирижер над оркестром, покрикивал:
— Девятьсот! Девятьсот пятьдесят! Тысяча! Тысяча сто! (После тысячи добавляется по сотне.)
На тысяче пятьсот цена замерла, и аукционер, смилостивившись, произнес:
— Продано!
— Дело знает, — прошептал Выжеватов, — такой молодой товар и трехсот не стоит.
Но уже вели следующий «лот» (так называется каждая продажная лошадь) — кобылку.
— Тысячу пятьсот! — сразу выкрикнул аукционер, как бы продолжая прежнюю игру.
Ему ответили молчанием.
— Хорошо, — сказал он как ни в чем не бывало. — Сто пятьдесят.
Поднялась рука. За ней — другая. Третья. Не успели покупатели опомниться, как за эту кобылку, происходившую от Лунатика 3-го, надавали шесть тысяч! Оказывается, и тут, чтобы удача была, свой пейс понимать нужно. Тактика требуется. Принял «тихо» (правда, с одним фальстартом), зато что за резвый «кончик» сделал: тысячи дали! Кажется, и сам аукционер не уследил, как это у него так резво получилось. В пылу коммерческой агитации сбросил он с себя пиджак, сорвал галстук, весь взмок, будто в самом деле галопировал и теперь, вытирая платком потный лоб, пытался осознать, что же вышло. Еще меньше понимал происшедшее новый владелец «лота». Ему аплодировали, ему трясли руки: «Вот азарт! Вот спортсмен, вот уж истинный любитель лошадей!» Однако энтузиаст, спортсмен и любитель, готов был, судя по всему, отдать все эти лестные титулы, чтобы получить назад хотя бы половину своих денег.
