Хорошо, если это можно понять из приводимых в нем определений, из текста самого закона. Однако, например, из текста закона «О международном информационном обмене»[По размышлении этот пример приведен вместо «трехглавого» закона «Об информации, информатизации и защите информации», текст которого по многим параметрам подлежит все же клиническому, чем правовому анализу.] понять, относится ли он к конституционному «праву на информацию»-сведения граждан и «праву на распространение информации» или же (к предположительно конституционным же) полномочиям высшего уровня власти по регулированию отрасли передачи данных, вообще говоря, невозможно. Вопрос ведь серьезный.
Еще менее приемлемое положение складывается с законотворчеством, которое — принципиально или в соответствии с уровнем технического развития — должно иметь дело с двумя или более сферами из числа тех, к которым относятся различные понятия, обозначаемые одним словом.
Актуальным примером является законодательство о раскрытии сведений (раскрытии «информации»). Сами по себе его возможные нормы имеют прототипы. Гласность/секретность деятельности власти, доступность/недоступность ее документации регулировались во многих странах задолго до массового распространения и внедрения вычислительной техники и средств передачи данных («цифровой связи»).
Однако ситуация массовой «информатизации» (распространения средств передачи, сохранения и обработки дискретных данных) создает иные технические условия. Раскрытие сведений может осуществляться в объемах, в формах и с оперативностью, немыслимых в рамках традиционных технологий (печать, электронные СМИ).
Учесть эти новые условия, однозначно сформулировать нормы невозможно без изначального строгого различения указанных понятий.
Другим очевидным примером является законодательство о персональных данных. Сбор, сохранение, обработка и распространение сведений, носящих персональный характер, подлежат регулированию (и, так или иначе, регулируются) в любом обществе, признающем право человека на тайну (грубо говоря, в любом «современном», урбанизированном обществе). Однако актуальность регулирования резко возрастает с ростом цены риска нарушения этой тайны, обусловленным развитием и распространением информационных технологий.
Дает ли современный российский университет современные знания?
Автор: Анатолий Шалыто
Моя заметка «Информация или дух?» («КТ» #632) заинтересовала читателей, что и неудивительно — проблема, которая затронута в ней и вынесена в заголовок, волнует сегодня очень многих: школьников, студентов, их родителей, преподавателей, работодателей и даже (судя по недавнему выступлению) лично президента России. Ниже приведены фрагменты переписки по этой проблеме с одним из читателей.
Здравствуйте, Анатолий!
Я не согласен с вашим мнением, что молодые программисты не идут в науку потому, что хотят как можно больше зарабатывать. Настоящая причина — в аспирантуре уже не у кого и нечему учиться.
Работая в фирме, получаешь знаний и науки больше, чем учась в аспирантуре. Работая, ты каждый день узнаешь что-то новое, открываешь новые для себя технологии, придумываешь оригинальные решения. Причем идеи проверяются рынком или коллегами, а не умением красиво оформить нужную бумажку. Люди, с которыми работаешь, имеют больше знаний, чем любой из оставшихся в университете преподавателей.
Аргумент о персонификации своих результатов как стимуле для занятий «чистой наукой» тоже не проходит. Ведь и в программной индустрии можно делать собственные разработки, и даже самостоятельно их продавать.
Нужно стремиться не к тому, чтобы обязательно закончить аспирантуру, а к тому, чтобы попасть в фирму, где много талантливых людей и ярких идей.
С уважением, Михаил
Здравствуйте, Михаил!
Все, что вы пишете, — правда, но от этого не легче, так как ни вы, ни ваши коллеги, похоже, не собираются спасать высшую школу, чтобы там было у кого учиться. При таком подходе о развитии российской компьютерной науки даже и говорить не приходится, так как научные результаты обычно не продаются, но зато с ними может знакомиться и на них учиться неограниченное число людей, а не только сотрудники фирмы.
Если так пойдет и дальше, то скоро вы для своей фирмы толковых людей не найдете. Их некому будет учить ни в школе, ни в университете. Вместо того чтобы со мной «разбираться», пошли бы вы лучше, как герои статьи «Математический шлягер в 3D» («КТ» #632) детей учить (к сожалению, почти бесплатно) и заниматься с ними наукой. Тогда и свою фирму спасете, а может быть, и страну.
Персонификация в программировании, конечно, возможна. Хороший пример — работа Линуса Торвальдса. Но как можно узнать о персональных результатах сотрудников крупной коммерческой фирмы, если вы там не работаете? С наукой все обстоит иначе — все получаемые результаты можно отнести к разряду open source.
Анатолий!
Я как раз сейчас занимаюсь обучением студентов. Причем делаю это в первую очередь для себя, так как преподавание мотивирует меня получать новую информацию.
Михаил, по-моему, мы пришли с вами к консенсусу. Поздравляю!
Анатолий, хочу еще заметить, что у нас на фирме самые лучшие программисты те, которые вообще ничего, кроме школы, не кончали. Наверное, вузы сильно портят людей.
Это письмо отбрасывает нас на исходные позиции. Да, знаменитый физик, академик Яков Зельдович тоже не имел высшего образования (как не имеют его ни Билл Гейтс, ни Стив Джобс). Но это — то самое исключение, которое подтверждает правило. Зельдович стал выдающимся ученым, у него было много учеников, а у ваших (не обижайтесь!) неучей учеников не будет. И на этом все закончится. У нас в Санкт-Петербурге российские фирмы уже практически не могут найти хороших программистов. Если же появится еще и центр разработки Microsoft, то многим из этих фирм будет просто «труба».
Тот, кто хочет сохранить в стране технологический бизнес, должен помочь образованию, и не только высшему. Пару лет назад мы (наш декан профессор В. Г. Парфенов и я) неоднократно предупреждали об этом директоров и хозяев компаний, но те поднимали нас на смех, утверждая, что их задача только платить налоги. Нам же со «своими проблемами» предлагали обращаться к депутатам Государственной Думы по месту жительства. Теперь мы направляем их за кадрами по тому же адресу, но им это почему-то не нравится. Впрочем, некоторые руководители начали, наконец, все правильно понимать.
Анатолий!
Я не советую сейчас своим ученикам учиться дальше, так как это путь к застою. В аспирантуре нет никакой мотивации, нет настоящей научной работы (это мое личное мнение). Зачем туда идти — разве только от армии «закосить»? Идешь в аспирантуру — значит, будешь меньше знать и уметь, будет меньше возможностей развиваться.
Просто учить — бесполезно. Надо создавать мотивации для учебы. Сейчас мотивации нет — ни научной, ни материальной, ни статусной.
Я считаю, что это намеренная политика государства. «Они» прямо с экрана телевизора говорят, что в нашем государстве и так слишком много образованных людей, что мы на другие страны работаем. Вот «они» и стараются это дело исправить. Я думаю, с государством лучше не бороться. Раньше государство хотело иметь науку, и она у нас была (еще и потому, что границы были закрыты), а теперь — нет.
Вы во многом правы. Но «они» меняются, а у нас жизнь одна. И ни я, ни мои ученики не принесем свою веревку для того, чтобы нас на ней повесили. И кое-что нам удается сделать.
Поздравляю. Вы попали в число избранных. Что делать другим, особенно из провинциальных вузов?
Что делать? Вкалывать день и ночь, как это делаю я. И, несмотря на все трудности, мотивировать ребят, укрепляя в них веру в самих себя, в российское образование и в российскую науку, для того чтобы они тоже почувствовали себя избранными. Кстати, в «избранные» попал не я, а мы — без моих учеников этого бы никогда не случилось.
С уважением, Анатолий
Вложу ибуксы в куки
Автор: Игорь Штурц <[email protected]>
Львиная доля терминов в сфере ИТ — англоязычного происхождения, и с каждым днем их число растет. Причем перевод все новых и новых терминов на русский язык представляет собой стихийный, неуправляемый процесс. Попытки качественного перевода и унификации компьютерной лексики не поспевают за этим потоком, и в результате мы имеем терминологический разнобой, неточные формулировки и уродливые варваризмы.
Впрочем, эти трудности лежат на поверхности. Глубинной же проблемой является то, что многие новые английские термины образованы метафорически и их вообще невозможно адекватно перевести на русский из-за культурных различий. А поскольку неологизмы кодифицируют инновации, это дает серьезное конкурентное преимущество англоязычным специалистам.
