признался я. – Можно мне войти? Нельзя, чтобы меня видели… – Я решил не договаривать, но постоянно вертел головой, оглядывая улицу.
– Гм. Подожди, дружок, минутку.
Тут на месте мэра возникла Анна-Мари. Такая же встрепанная, щеки и глаза красные.
– Что тебе надо? – спросила она. Вид у нее был сердитый – оставалось надеяться, что сердится она на маму. – Я тебе сто сообщений отправила. Думала, с тобой что-то случилось. Потом решила, что ты меня послал, а тут ты вдруг – раз и…
Я не мог больше стоять у всех на виду.
– Прости меня, – сказал я. Протолкнулся внутрь, закрыл за собой дверь. – Прости, что не ответил. Не мог. Потерял телефон.
– А позвонить на него не пытался?
– Его конфисковали.
– За что?
– До этого я еще доберусь. Можем поговорить?
– Пошли прогуляемся. Я хочу отсюда свалить.
– Не могу. Нельзя… чтобы нас видели вместе.
Моника Диаз-О’Лири сидела за кухонным столом. Ее было отчетливо видно из прихожей. Она следила за нами, но делала вид, что не следит. Анна-Мари посмотрела на маму, потом снова на меня.
– Ладно, – сказала она.
И зашагала наверх, к себе в спальню. Я следом.
Она опустилась на край кровати. На этот раз я прыжком преодолел порог и сел на пластмассовый офисный стул у ее стола. Комната пахла так же, как и сама Анна-Мари, – стиральным порошком с оттенком чего-то цветочного. Запах заполнил всю мою голову, мысли затуманились. Я попытался разогнать туман. Нужно было сосредоточиться.
Но Анна-Мари заговорила первой.
– За что у тебя отобрали телефон? Оно того стоило?
– Ага, – ответил я. – Еще как стоило. – Потому что Анна-Мари стоила очень многого. Если и было во всей это несусветице что-то светлое, так это она. – Я посмотрел твое последнее видео, где ты танцуешь с этим типом Кейсом. Он козел, и танец просто отстойный.
Анна-Мари явно удивилась, причем не в лучшем смысле. Рот приоткрылся, да так и застыл. Она сощурилась.
– Ты смотрел мои видео?
– Ага.
– Это… жесть полная.
Я не понял.
– Почему? Разве ты не для этого их выкладываешь? Чтобы другие смотрели?
– Нет. Они не… в общем доступе. В смысле, в общем, но в соцсетях… Это же просто отстой, когда кто-то тебя просто смотрит. Типа, шпионит за тобой. Вот если ты сам что-то выкладываешь, я смотрю твои посты, а ты мои, мы их комментируем и вообще – тогда другое дело. Но так… даже не знаю… как-то ненормально.
Я все равно не понимал. Зачем выкладывать видео, если ты не хочешь, чтобы их смотрели? Ерунда какая-то.
– Прости, – сказал я. – Я не знал этих, ну, правил.
– Да ничего, – ответила она. Но было видно, что очень даже чего. Она отстранилась, отодвинулась с края кровати к самой подушке.
Нужно было срочно ее вернуть.
– В общем, – сказал я, – телефон у меня отобрали за то, что я с тобой разговаривал. Мне нельзя встречаться с людьми, если они не евреи. Когда я был у тебя в тот вечер и случилась вся эта история, мне очень попало, что я был с тобой, а не с друзьями.
– Бред какой-то. Если бы ты был с ними, тебя бы…
– Знаю, знаю. Тем не менее. Меня сочли предателем – типа, я отвернулся от своего народа.
– Просто потусовавшись на стороне? Да уж… сильно.
– Во-во. Сильно – самое подходящее слово.
Анна-Мари безрадостно усмехнулась – ни тени юмора.
– А я думала, это у меня мама строгая.
– Ну, в общем… – начал я. Хотелось встать и походить. Если уж говорить длинную речь, проще это делать на ногах.
Я так и поступил. Поднялся, вышел на середину комнаты – как артист, который собирается произнести монолог со сцены.
– Ты по-прежнему собираешься поступать в Университет Нью-Йорка?
– Да, если пройду по конкурсу.
– Я тут все выяснил, Иешива-университет от него совсем недалеко. Оба на Манхэттене. В общем, я придумал решение. Когда получим аттестаты, переедем вместе в Нью-Йорк. Это просто – главное, чтобы мы были помолвлены, а ты согласилась перейти в иудаизм, не обязательно прямо сейчас. Тебе нужно будет только сказать, что ты это сделаешь перед свадьбой. А потом мы…
Глаза у Анны-Мари расширились, она подалась вперед, в мою сторону, будто чтобы лучше слышать.
– Как ты сказал – перед свадьбой?
– Да. Но это не сейчас будет. Можем пожениться, когда закончим школу, или даже после университета. Тебе просто нужно будет согласиться сменить веру перед браком. И тогда я не нарушу галахического…
– Господи, Худи. Ты что, правда… да что с тобой такое?
Анна-Мари смеялась, но снова каким-то ненастоящим смехом.
Я и не ждал, что она сразу же согласится. Но надеялся, что хотя бы выслушает, обдумает, поймет, насколько это разумно.
– Ты сам-то слышишь, что говоришь? Какая свадьба? Мне пятнадцать лет. Я что, похожа на малолетнюю невесту? Это, знаешь, какой-то средневековый бред. А я думала, мама несет свою обычную пургу, когда говорит, что вы все живете в прошлом.
– Да нам не нужно жениться прямо сейчас. Я же уже сказал. Нужно просто договориться…
– Вали назад в Вавилон, дружище. – Теперь она хохотала по-настоящему. Надо мной. Стоять посреди комнаты оказалось очень неловко. – Вали назад в пустыню и там скитайся. Изобрети колесо. Тогда легче будет перевозить вещи с места на место. Сам убедишься.
– Да нет, послушай, – перебил ее я. – Ну пожалуйста. – Я впадал в отчаяние. Это должно сработать! Слишком она много для меня значит. Я не могу ее потерять. Я ведь уже потерял всех остальных. – Я все продумал. Не говорю, что план безупречный. Но я не знаю, что еще сделать, чтобы остаться вместе.
Она перестала смеяться, улыбка мигом сбежала с лица. Анна-Мари заговорила совсем тихо.
– Остаться вместе? – повторила она.
– Да, – подтвердил я.
Она коротко мотнула головой.
– Ты о чем? Нет. Мы не вместе.
Теперь уже я сбился с толку. Не мог понять, что она говорит. Разумеется, мы вместе. Причем в буквальном смысле. Я у нее в комнате.
– Что? – спросил я. Зашагал взад-вперед. – Ты о чем? Ты ко мне прикасалась. Прикасалась к моему локтю. Обнимала меня. Прижималась ко мне телом. Тело свято, его охраняет Господь. Нельзя прилепляться своим к чужому, если ты…
Анна-Мари закрыла лицо рукой. Я хотел заглянуть ей в глаза – не получилось.
– Да ты вообще ничего про меня не знаешь, – сказала она.
– Нет, я…
– Какой у меня любимый цвет? Любимая песня? Чего я боюсь сильнее всего?
Я не знал ответа ни на один из этих вопросов.
– У тебя в комнате много зеленого, – заметил я.
– Мы просто друзья, и то не самые близкие, – сказала она. – Ты мне интересен.
Я почувствовал, что внутри закипает ярость, поднимается на поверхность. Ярость объяла все мое тело, я даже ощутил электрическое покалывание в пальцах рук.
– Я тебе интересен? Я что, какой-то экспонат в музее, на витрине? И что? Ну, ты на меня посмотрела, прочитала текст на табличке – можно идти смотреть следующий?
– Нет. Все не так. Ты мне нравишься. Просто мы… мы живем в разных мирах, Худи.
– Мы живем в одном мире. Мир вообще только один. Ты мне сама это говорила.
– А вот и нет. Ладно, не будем называть их «мирами», если не хочешь. Но ты… ты прямо такой путешественник во времени из научно-фантастического фильма. Явился сюда ненадолго, но рано или поздно отправишься назад, в свое прошлое. Понимаешь, о чем я?
– Нет. В фильмах путешественнику во времени случается остаться, потому что он влюбился… – Тут я осекся, но было уже поздно.
– Не говори так, – отчеканила Анна-Мари. Она глубже втиснулась в свой угол, прижалась лбом к стене. – Господи Иисусе. Поверить не могу. А оно ведь происходит, и прямо сейчас. Мне с таким не справиться. Нет, это все неправда. – Она говорила все громче. Голос прерывался от гнева. – Я вообще-то… вообще тусовалась с тобой только потому, что меня мама попросила. Она решила, что ее потом все будут расхваливать – и в городе, и в этих дурацких новостях, если меня увидят с парнем-евреем. И чтобы мы пошли стирать надписи с надгробий – это тоже была мамина идея. Она не хотела, чтобы про эти надписи узнали, и решила, что
