Двери домов сплошь украшали нарядные венки, магазины и кафе соревновались, чья витрина эффектнее и заманчивее. А на центральной площади напротив старой ратуши красовалась городская ёлка.
В разгар рабочего дня народу на улицах негусто. Но легко можно было представить, как в сумерках молодежь и детвора сходятся шумными компаниями на каток. Как зажигаются сотни золотистых огоньков, как сверкают гирлянды на аллеях парка, а городской оркестр играет праздничные мелодии. И музыканты, отчаянно фальшивя на морозе, подмигивают нарядным румяным пани, а те смущаются, пряча довольные улыбки в роскошный мех.
И снег.
Везде.
На островерхих крышах и широких карнизах, на вывесках и фонарных столбах, на козырьках дверей и черных ветках деревьев.
Городок был похож на сказочный пряник.
Сладкий на морозе, затейливо украшенный орехами и марципаном. Такой, которому радуются малыши и совсем юные девушки.
Ни ребёнком, ни юной девушкой Лиза себя не считала, а пряники не любила с детства. То ли накопившаяся усталость не давала наслаждаться праздничной атмосферой, то ли непонятная тревога мешала расслабиться. Нарядные улицы бабушкиного родного города вызывали глухое раздражение и ничего больше.
Хотелось кофе.
Крепкого.
Черного.
Без сахара.
Чтобы перебить приторную липкую сладость окружающего мира. Ещё хотелось в лес.
До одури.
До глубокого жара в подреберье. Жара, который грозился заполнить ее всю, перетечь в ладони и выплеснуться наружу тягучими волнами проклятий.
Сила выходила на пик.
Близился Солнцеворот.
Лиза накинула капюшон. В темной куртке, темных штанах и высоких спортивных ботинках ее легко было принять за мальчишку-подростка. Дед раньше грустно вздыхал, ругался с Никифором и требовал у нелюдя «нормально кормить ребенка». Потом смирился. Сказал — против крови не попрешь, а Лизкина бабка (настоящая, смущаясь, признался дедушка), была такой же — невысокой и хрупкой.
— Прям принцесса! — он хмыкнул, грустно вспоминая молодость. — А я, прикинь, увалень детдомовский, боялся ее пальцем тронуть, думал — сломается от моих лапищ…
Воспоминания отвлекли от мрачных мыслей. Дышать становилось легче, сила привычно свернулась калачиком, терпеливо ожидая ночи. Девушка сняла капюшон, поправила рюкзак на плече и подставила лицо зимнему солнцу, зажмурилась и глубоко вдохнула свежий морозный воздух. Все-таки она устала…
Бабушка, напротив, выглядела вполне отдохнувшей и довольной жизнью. Выспавшись после ранней прогулки, ведьма решительно повела внучку кормить обедом. Та отнекивалась, предпочитая крепкий черный кофе тушеным в сметане грибам, фаршированному зайцу, сырному пирогу и прочим изыскам местной кухни.
Ядвига понимающе кивала, зная, что колдовская сила ненадолго может заменить калории, но настояла на своем и внимательно проследила, чтобы Лизка плотно поела, потому что в «лесу разносолов нет, а домовик остался дома ухаживать за Степушкой».
Внезапно Ядвига остановилась, огляделась по сторонам и, заметив около стоянки высокого плотного мужчину в темном пальто, осторожно подошла. Тот увлеченно говорил по телефону, размахивал руками, ничего не замечая вокруг. Ведьма приблизилась сзади, положила ладонь ему на спину напротив сердца. На мгновение прикрыла глаза, прислушиваясь. Довольно улыбнулась, кивнула каким-то своим мыслям. И… отошла. Незнакомец продолжал разговор, не замечая странную пожилую пани.
Лиза наблюдала за бабушкой. Колдовское благословение дорогого стоит, им не разбрасываются направо и налево. На вопросительный взгляд внучки Ядвига пожала плечами и пояснила:
— В нем, — кивок назад, — ещё слышна наша кровь. А Лешко, негодник, был прав, — задумчиво протянула ведьма и горько усмехнулась. — Пока стоит дуб — дети Лиха будут жить на своей земле.
Ядвига замолчала, прикусив губу. Лиза взяла бабушку под руку, тревожно вглядываясь в мигом побледневшее лицо. Та успокаивающе погладила ладонь внучки.
— Погляди — городской парк. На его месте раньше было поместье. Мы почти пришли.
*****
Они медленно шли по заметённым дорожкам городского парка. В дальнем его уголке было безлюдно. Редкое воронье карканье, хруст снега и далёкие отзвуки праздничной музыки не нарушали хрустальную морозную тишину. Туристы и местная публика выбирали для прогулок другие маршруты — поближе к сувенирным лавкам и закусочным, аттракционам и детским площадкам.
А здесь — скамейки, укрытые ледяным покрывалом, спящие до весны кусты роз, ровные сугробы самшита. Снег сверкал на солнце алмазной пылью, а под плотными рядами деревьев залегли густые фиолетовые тени. Черные кованые фонари — как замершие стражи тянулись тонкими свечами вверх. Чёрное и белое…мир-набросок росчерками чернил на чистом холсте зимы.
Бабушка неуловимо изменилась, ношеная волчья шуба смотрелась на старой ведьме роскошной княжеской мантией. Словно изгнанная королева из волшебной сказки возвращается в родные владения, — подумалось Лизе, — а вон и свита…
Смутные силуэты мелькали за темными стволами клёнов. Парочка снежников упрямо следовала по пятам даже здесь, в опасной близости от людского жилья. Духи метели маячили едва заметными тенями, не рискуя нарваться на немилость Ядвиги. Звериное чутьё подсказывало — хоть она и любимая сестра Хозяина, а при случае так шуганет из людского мира, что потом долго белой поземкой по лесу кружиться придется.
Мурза, напротив, старалась держаться рядом, то забегая вперёд, то путаясь под ногами. Черная бестия, любительница тёплых пледов и натопленных покоев зачем-то морозила нежные лапки вместо того, чтобы лежать на плечах хозяйки.
Что на них нашло?! Бабушка, решившая ехать машиной за тридевять земель, и кошка, не желающая прятаться от мороза. Сговорились они, что ли… Хотя — почему нет?
Кошка, которая не кошка, с Ядвигой была всегда, и понимала ту не то что с полуслова — с полувзгляда. Лизе иногда казалось, что Мурза считает ее не ученицей старой ведьмы, а собственным неразумным котенком. За которым глаз да глаз. Вспомнилось, как черная мерзавка безнаказанно пугала соседских мальчишек, одноклассников и первых неуклюжих ухажеров. Лизка злилась, гоняла кошку веником, грозила привести из лесу «самого злющего упыря»...
А ведь Мурза давным-давно свободна! Почему она тут? Дух-слуга, накрепко привязанный к хозяину и обязанный подчиняться, мечтает освободиться и вернуться туда, откуда пришел. Мурза же…
Бабушка разорвала заклятие и сожгла амулет привязки много лет назад. Да что там лет — веков! Значит, черная негодница сама хочет быть с ними.
А если Ядвига уйдет, что выберет кошка?!
Мысль безжалостно ударила под дых.
Сердце, захлебнувшись, пропустило удар.
Лиза остановилась и замерла, не в силах сделать шаг, не в силах вздохнуть.
Воздух колючим комом застрял между ребер.
Под кожей поползли ледяные мурашки.
Она потрясенно смотрела в спину бабушке.
Ядвига не просто так привезла внучку сюда, в места своего детства и юности!
Нет!
Она… прощается?!
Прощается, чтобы уйти…
Все странности последних дней…
Множество подозрительных мелочей, смутная изматывающая тревога.
Как же Лиза не догадалась?!
Или…догадалась, но гнала подозрение, не желая признавать очевидное…
Ещё тогда, когда старый лешак заявился в их дом, принес лесную одежду и всю ночь сидел, запершись с бабушкой, дедом и Никифором на кухне, когда с первым снегом вокруг дома стали появляться духи зимы, присматривая и оберегая, а домовой начал путать любимые приправы.
Ещё тогда…
А теперь…
— Ба, — тихо позвала она Ядвигу.
Та остановилась не оборачиваясь.
Лиза подошла на негнущихся ногах. Осторожно взяла бабушку за руку, сжала холодные пальцы.
