НАНОН. – Наконец-то вы явились! Вот это радость! Я уж думала, что вы больше не вернетесь! Обед уже четверть часа как поджидает; и, предупреждаю, мадмуазель Пелажи не очень-то довольна.
КЮРЕ, добродушно . – А вы, как мне кажется, еще менее довольны, старушка Нанон! Но на этот раз это действительно не моя вина.
НАНОН. – У вас всегда не ваша вина! Уж это известно. Вечно отыщете какую-нибудь богоугодную причину.
КЮРЕ. – Но если причина богоугодная, я не виноват.
НАНОН. – Ну вот! Опять запутали меня своими причинами! С вами никому не оставить за собой последнее слово.
КЮРЕ. – Кроме вас; вы так меня умеете забранить, что я полностью теряю способность к рассуждениям.
НАНОН. – Потому что ваши рассуждения не содержат ни капли здравого смысла. А зачем это вы привели Каролину? И почему опоздали? Вы этого еще не объяснили.
КЮРЕ. – Я привел Каролину, чтобы накормить ее, дать ей ночлег и…
НАНОН. – Хорошенькое дело! А почему бы заодно не привести в дом весь город? И где, по-вашему, я ее положу? У меня что, есть для нее комната? Или мне отдать ей свою, а самой идти ночевать в клетку к кроликам?
КЮРЕ, весело . – Нет, нет, старушка-ворчушка, вам не придется идти в клетку к кроликам; вы переночуете в своей постели, а Каролина не побеспокоит никого, кроме Пелажи, которая ее любит и будет рада оказать услугу.
НАНОН. – А я-то? Я что, ее не люблю? Когда это я отказывалась оказать ей услугу? Но зачем вам понадобилось ее приводить сюда, вместо того, чтобы предоставить ей ночевать у себя дома?
КЮРЕ. – Потому что ей нужно дружеское участие после тяжелой сцены, которую ей только что пришлось пережить. Роза скончалась у нее на руках, в тюрьме; милая Каролина провела там полдня в утешениях и в заботах об умирающей.
НАНОН. – Роза умерла! Вот так-так! Стало быть, очень уж тяжело была ранена, что так скоро умерла. Да, хорошо все-таки, что Каролина позаботилась об этой злой девице. Славное вы дитя, Каролина; Господь воздаст вам, а здесь мы о вас позаботимся как следует. И правда, какая она бледная, как дрожит. Бедное дитя!
КАРОЛИНА. – Господин кюре привел меня сюда против моей воли, Нанон; я огорчена тем, что беспокою вас, будьте добры, господин кюре, позвольте мне уйти. Я останусь дома с братом или пойду к господину Дельмису, он так добр ко мне.
НАНОН. – Что за нужда идти к господину Дельмису, раз вы здесь? А мы-то с мадмуазель Пелажи на что?
КЮРЕ. – Вот именно потому она и хочет убежать, что вы ее разбранили. Как же не искать другой приют, когда встречаешь такой угрюмый прием?
НАНОН. – А, вот оно что!.. Я была неправа… Я неправа… да… Ну, довольны? Вы это хотели услышать? Идите сюда, Каролина, не бойтесь; не слушайте господина кюре, вечно он готов наговорить кучу бессмысленных слов… Но все это не объясняет, господин кюре, почему вы так поздно вернулись.
КЮРЕ. – Мне пришлось присутствовать при последних минутах Розы. Мог ли я допустить, чтобы она скончалась, не успев исповедаться?.. Нам с вами придется туда вернуться, когда перекусим: вам – чтобы ее обрядить, а мне – молиться.
НАНОН. – Да, я отлично вижу, как вам не терпится туда вернуться. Что, всю ночь, небось, собираетесь там провести? Чтобы как следует утомиться, все силы там оставить, как вы это всегда делаете?
КЮРЕ. – Я не устану, не вымотаюсь и проведу ночь совершенно спокойно, в молитвах за эту бедную душу, чтобы Господь был к ней милосерден.
НАНОН. – Что за человек! Что за человек! Ну никак не оставить за собой последнее слово! Всегда нужно, чтобы он был прав! Если уж это не гордыня, то не знаю, что тогда.
КЮРЕ, серьезно . – Это просто милосердие христианина и священника, моя добрая Нанон. Довольно дискуссий, пойдемте к Пелажи.
Нанон возглавила шествие, не переставая ворчать; ее вечная угрюмость отпугивала тех, кто ее не знал; но под сумрачной внешностью она скрывала чрезвычайно любящее сердце, великую привязанность к своему хозяину и глубокую потребность помогать людям, попавшим в беду. Поэтому она поспешила, поставив обеденный прибор для Каролины, приготовить горячее вино, чтобы привести ее в чувство, и кофе для кюре. Она позаботилась заранее приготовить ему плащ, чтобы не замерзнуть ночью, и положила в один из карманов большую табакерку, полную свеженатертого табака.
Пелажи очень сердечно встретила Каролину.
– Мы посвятим часть вечера молитвам о бедной Розе, милая моя Каролина; завтра дядя отслужит мессу по ней, и мы от всей души помолимся с ним, чтобы Господь ее простил.
Каролина поблагодарила Пелажи за добрый прием; она немного поела; аппетит священника, более привычного к сценам смерти, успокоил Нанон, которой хотелось, чтобы он проглотил все, что поставлено на стол.
– Кушайте, кушайте, господин кюре; вы только представьте, что придется просидеть всю ночь… вы же совсем не спите, когда молитесь; вы не то, что я: как подойдет время сна, то ничья смерть меня не удержит – надо поспать… Но вы совсем не едите… Ну что это за еда! Тарелка супа да два кусочка мяса… Глядите, вот ветчина со шпинатом… возьмите хоть немножко… Еще, еще… этим только окажете мне услугу… Или вы не едите потому, что моя готовка не нравится?.. Это не любезно с вашей стороны… Отлично! Вот какой хороший кусок проглотили! Вот так и надо… А теперь – чашку кофе с глоточком водки…
КЮРЕ. – Не надо водки, Нанон, прошу вас.
НАНОН. – Надо, надо. Вот, уже налито! Почему вы никогда не подумаете о будущем! Если бы не я, то вы бы давно уже были в земле.
КЮРЕ. – Невелика беда, Нанон!
НАНОН. – Господи боже мой! «Невелика беда!» Что вы такое говорите!.. никогда сперва не подумаете! Не беда!.. А что станется с бедняками нашего квартала, с убогими, с больными, со всеми, кто нуждается в советах и утешениях? А я-то? А ваша племянница?.. Вы нас ни за что считаете! Каким же надо быть эгоистом, чтобы говорить такие вещи!.. Просто злым надо быть, правда, просто злым!.. Невелика беда!.. И подумать только, что служитель Господа твердит подобные слова! Ну-ка, господин кюре, дайте-ка я допью ваше кофе с водкой, мне надо прийти в себя; по правде говоря, я уж слишком разошлась.
КЮРЕ. – Пейте, пейте, старушка Нанон. Разве вам нужно мое позволение, чтобы взять что бы то ни было? Все, что у меня есть, такое же ваше, как мое. Мы старые друзья; вот уж скоро двадцать лет, как вы у меня живете, заботитесь обо мне, устаете в хлопотах по хозяйству, воюете за меня больше, чем за себя, любите меня, наконец, – ибо это слово заключает в себе все сказанное, когда оно соединено с любовью к Господу.
НАНОН. – Это уж точно, да, что я вас люблю, и почитаю, и поклоняюсь вам, как святому, и отдала бы жизнь за вас, на любые пытки готова, как древние мученики…
И голос Нанон, сперва взволнованный, затем дрожащий, прервался рыданиями.
– Пойдемте, – сказал кюре, желая погасить эту вспышку нежности. – Пелажи, я поручаю вам Каролину. До завтра, дети мои.
КАРОЛИНА. – Господин кюре, напомните капралу, чтобы он как следует заботился о брате; я не сомневаюсь, что он сделает все, что в его силах, но вы ведь знаете, что Грибуйль нуждается в самом тщательном надзоре. Попросите капрала не оставлять его до моего возвращения.
КЮРЕ. – Я исполню ваше поручение, дорогое дитя; но могу ответить вам заранее, что ваши опасения напрасны; капрал серьезный и добрый человек, к нему вы можете иметь полное доверие. Под его охраной Грибуйль в такой же безопасности, как под вашей или моей.
Кюре вышел вместе с Нанон; та перекинула через руку плащ и принялась ворчать на свою ношу, в возмещение неожиданно случившегося приступа чувствительности.
– Ну что за необходимость просидеть всю ночь у покойницы! – бормотала она себе под нос. – Как будто молитвы не так действуют у себя в комнате или, еще лучше, в постели, как в этом проклятом доме… Вечно надо ему поступать не как все… Вот пришло бы мне в голову провести всю ночь лицом к лицу со смертью?.. Приятная компания, нечего сказать!.. И почему это я должна обряжать эту женщину?.. Что ей, от этого лучше будет? А мне что до нее?.. Ах! И всегда так! Никогда не подумает, какой вред себе причиняет… Нет, нужно непременно сделать именно так… как взбрело ему в голову.
– Недостойные это мысли, Нанон, – сказал кюре, расслышавший тихое ворчание. – Призываю вас к милосердию. Жалкая, несчастная женщина, жертва убийства, оказавшаяся в тюрьме, раскаявшаяся и всеми оставленная, имеет право на ваше сочувствие.
НАНОН. – Да я не отказываюсь, господин кюре, не отказываюсь… Только такие вот мысли… приходят мне в голову… Конечно, я знаю… что… что… что… я старая перечница, брюзга… Да, характер у меня никуда не годится! – громко вскричала она. – Я больше не буду, господин кюре; ладно, буду смиренно шествовать рядом с вами… вот только от этого плаща так руке жарко…
КЮРЕ. – А зачем вы его взяли? Он мне не нужен.
НАНОН. – Вот как! Вы собираетесь провести ночь, дрожа от холода в этой гнусной тюрьме, чтобы подцепить болезнь? Так я вам и позволю!
