Странные и вместе с тем знаменательные обстоятельства… Над этим задумаются будущие психологи, когда (через двадцать пять лет после смерти Спеванкевича) выйдут из печати его дневники. Только сейчас увидел он свое превосходство над толпой. Поразительно… Превосходство не только над этой жалкой чернью, которая и свиньи-то не может погрузить на телегу, но и над миллионами более чтимых своих сограждан. Кто потягается с ним в эту мрачную эпоху упадка Европы и Польши, когда всюду процветают воровство и продажность, порожденные поклонением золотому тельцу? Где сегодняшние герои? Где их идеи, оригинальность? Кто во имя великой цели отважится на самое банальное воровство? Кто, одинокий, окруженный враждебными силами, сумеет выстоять и победить и по прошествии нескольких лет повергнуть к своим стопам мир?
В пророческом порыве, в кратком, как вспышка, прозрении, увидел он на секунду всю свою великую эпопею. Путешествия, встречи, приключения, женщины… Океаны, острова, материки, столицы… Заводы, пароходы, банки, тресты… И сквозь этот круговорот бежит белая лента, а на ней цифры, цифры, цифры. Капитал кипит, пенится и растет, доллары чудовищно плодятся, цифры мелькают, в глазах рябит и вот… вот — из трехсот тысяч — три миллиарда. Стоп! Хватит тебе, голубушка, мачеха-преступница, нищая Польша? Неужели недостоин памятника твой блудный сын?
Он ел, и с каждым куском новая идея вспыхивала в голове, точно ракета. Поставить под контроль производство сахарного тростника на земном шаре, начать с Кубы, где тростник дает по восемнадцать урожаев в год… Учредить в мировом масштабе торговлю жемчугом: агентство на Красном море, на Цейлоне, на Мадайях… А меха?! «Рудольф Понтиус Трест» — Сибирь, Канада, Гренландия, Новая Земля… Сосредоточить в одних руках все мировые перевозки… Его пароходы «Понтиус-Паноушенс-Лайн» на всех трассах земного шара, во всех портах…
А через двадцать лет, когда пробьет час, подчиняясь переданному по радио приказу, все капитаны в одно мгновение меняют курс и на полных парах спешат к таинственному месту встречи. Необозримый простор моря покрыт судами: гигантские белоснежные пассажирские лайнеры, мрачноватые грузовые пароходы с глубокой осадкой, бесчисленные парусники… Великий Понтиус делает смотр с борта яхты «Мистери», своего плавучего дома, где он провел более пятнадцати лет жизни, неоднократно объехав земной шар. С гордостью взирает на дело рук своих великий старец. А над его флотом неотступно кружат английские, немецкие, французские, норвежские, датские, шведские, финские гидропланы, посланные обеспокоенными правительствами, которые теряются в догадках, не понимают, что значит эта невиданная концентрация коммерческого флота… Весь свет строит предположения, газеты распространяют фантастические слухи, днем и ночью поступают настойчивые радиотелеграммы, пароход, на борту которого находятся репортеры ста газет, умоляет, чтоб ответили на его запросы… Всем сообщается одно и то же: Рудольф Понтиус, гражданин мира, устроил смотр своему флоту, так ему захотелось. Один и тот же приказ для всех капитанов: «Курс норд-ост-ост, Скагеррак, Каттегат, далее следом за 'Мистери'!» И на Балтике становится тесновато. Черная туча дыма висит в воздухе, заслоняя собой солнце от немецкого берега до скандинавских фиордов белым-бело от парусов… Послушно движется соединенная армада, какой еще не видывали моря. И трепет, подобный зыби прилива, овладевает сердцем старого морского волка. Дрожат руки, поднесшие к глазам бинокль, — вон на горизонте возникает из равнины вод белая башня — маяк на мысе Розеве. Низко легла темная полоса, похожая на стелющийся по воде туман, — это плоский берег Карвенских голландцев[14]… Ударит вахтенный колокол, выступит вперед толпа офицеров, чиновников, инженеров, советников и представителей всех рас и всех наций мира. Глядят в глаза вождю самые верные, самые близкие его помощники и угадывают тайную волю. Он вызывает единственного в этой толпе поляка и подает ему запечатанный конверт. Поляк читает акт о безвозмездной передаче всего флота Польской Республике. Он оглашает отдельные пункты о передаче ее властям всех капиталов, банков, заводов, трестов, контор, складов, плантаций, всех островов и всех пампасов, каучуконосных лесов вкупе с питомниками слонов, страусов, тюленей, черепах и всего остального имущества. Оцепенев, уставились на него присутствующие.
— Пан Бобе, капитан польского торгового флота!
— Есть!
— Немедленно поднимите польский флаг на «Мистери» и чтоб вслед за вами подняли польский флаг все суда!
— Есть!
Обнажив голову, наблюдает он, как бело-красный флаг взлетает ввысь и расправляется, поймав ветер с родного берега.
— Капитан!
— Есть!
— Приказываю тебе немедленно заключить меня под стражу и выдать властям порта Гдыня…
Упиваясь своим великолепным жестом, великий узник покидает толпу онемевших от изумления слуг, входит вниз и запирается в пустой служебной каюте. Море ревет тысячью гудков и сирен — это флот салютует новому флагу!..
Нет, это все та же проклятая свинья… С несравненным, одному только ему присущим искусством, благодаря долголетней тренировке, кассир в одно мгновенно возвратился из отдаленного будущего обратно. Кура была обглодана окончательно, он насытился, и безудержная энергия побуждала его сорваться с места. Он уже знал, что ему надлежит делать, и готов был на все ради победы, которая, впрочем, обеспечена. Стоит ему встать с этого стула, и он больше не присядет, пока не пересечет границы, сил достанет, он ощущал в себе их безмерность, их избыток. В эту самую минуту в окно заглянула скособоченная мятая шляпа, некогда зеленая и плюшевая, появились прищуренные глаза в сети морщинок, расплющенный нос и косматая рыжая с проседью борода, в которой таилась улыбка, подобострастная и вместе с тем наглая…
Спеванкевич вскочил, схватил портфель, шляпу — голова исчезла. Он дернул дверь и, сопровождаемый визгом, воплем и отголосками суматохи по ту сторону дома, выскочил во двор. Он распугал кур, разбудил собаку, которая с перепугу выскочила из конуры, принялась неистово лаять и рваться с цепи, точно взбесилась. Но «дядюшки» нигде не было. Спеванкевич повел страшным взором и секунду спустя заметил, что в глубине сада кто-то маячит, притаившись за деревьями. В одно мгновение он очутился в саду, стал подкрадываться, пригибаясь под низко нависшими сучьями. Тот стоял и вроде бы ждал… Лишь приблизившись шага на три, Спеванкевич понял, как он оплошал, и, не сдержав досады, пинком опрокинул мнимого врага. Пугало неуклюже грохнулось наземь, раскинулись руки в длинных рукавах, далеко откатилась шляпа, похожая на шляпу «дядюшки», только не такая поношенная. Вдруг неподалеку треснул плетень, что-то мелькнуло со стороны поля, сквозь ветки яблоньки… В два-три прыжка Спеванкевич оказался на месте — ничего. Зато в поле, шагах в двухстах, стоял… «дядюшка». Ни капельки не таясь и поджидая! Кассир не стал раздумывать: он оперся о жердь и, не снимая пальто, с тяжелым портфелем под мышкой, перемахнул как восемнадцатилетний юноша, через плетень. А тот словно сквозь землю провалился, спрятался так искусно, что не осталось следа — и это в чистом поле, где не то что кустика, даже колоска не было, где до самого леса все было засажено одним картофелем. Заполз куда-нибудь в канаву. Кассир направился к нему прямо по картошке, но никакой канавы не обнаружил — что за чертовщина?.. Еврея он увидел уже на опушке, он затаился среди длинных теней вечернего леса. Спеванкевич поспешил туда и вскоре достиг первых деревьев.
— Стой! Не бойся, дурак, я заплачу, что полагается… А там убирайся к черту!..
Но «дядюшка» торопливо и бесшумно, как мышь, перебегал от ствола к стволу, пытаясь укрыться за молодыми сосенками. Не отвечая на просьбы, угрозы, посулы и ругательства, он заводил кассира в глубину рощи, туда, где за деревьями просвечивало другое поле. Вот он вынырнул снова, ярко освещенный солнцем, уже на опушке, и пропал. Кассир призадумался над этой тактикой. Было ясно, что его заманивают в западню, очевидно поблизости караулит кто-то из банды, может, даже несколько человек… Здесь, в безлюдном месте, они легко с ним расправятся… Дрожа от страха, Спеванкевич завертелся на месте, стал озираться. Но ни в роще, ни на ее опушке никого не было. Ничего не значит, все равно они где-то поблизости… Кассиру внушал ужас надвигавшийся вечер и это чувство одиночества, беспомощности… Ах, если б хоть одна живая душа…
Как бы в ответ на его безмолвный призыв из лесочка слева вынырнула лошадь с телегой и неторопливо двинулась по полю. На передке сидел, помахивая огромным кнутом, сгорбленный человечек. Спеванкевич преисполнился самой трогательной благодарности к неизвестному вознице и приободрился. Он бросился прямиком к телеге и ступил на широкую гладкую дорогу.
