Все так изменилось с тех пор,
как приехал Григорий Александрович!
Е.М. Румянцева П.А. Румянцеву, 20 марта 1774 г.
Генерал-поручик Григорий Потемкин прибыл в Санкт-Петербург в январе 1774 года, надеясь, возможно, что сразу будет приглашен к ложу императрицы и к управлению государством. Если он действительно рассчитывал на это, его ждало разочарование.
Генерал поселился во флигеле дома своего зятя Николая Самойлова и отправился представляться императрице. Рассказала ли она ему об окруживших ее интригах? Призвала ли его к терпению? Потемкин был измучен ожиданием. С детских лет он верил, что рожден править, а с тех пор, как поступил в гвардию, любил императрицу. Он был сама страсть и стремительность, но ждать все же научился.
Он стал часто являться ко двору. Придворные видели, что он «пошел в гору». Однажды он поднимался по лестнице Зимнего дворца, а Григорий Орлов спускался ему навстречу. «Что говорят при дворе?» — спросил Потемкин. «Ничего, — отвечал Орлов, — разве только то, что вы идете вверх, а я вниз». Но ничего не происходило — по крайней мере на публике. Шли дни, недели. Ожидание изматывало нетерпеливого Потемкина. Екатерина оказалась в сложной и щепетильной ситуации, как личной, так и политической, и действовала очень осторожно. Ее официальным любовником оставался Васильчиков — он продолжал жить во дворце, — но Екатерина находила его удручающе скучным и жестоко тосковала. «Всякое [его] приласканье во мне слезы возбуждало», — писала она потом Потемкину.[135] Тот становился все более нетерпелив: она посылала ему обнадеживающие письма; она вызвала его в столицу. Он преданно ждал двенадцать лет и теперь примчался при первой возможности. Ей известно, как он умен и талантлив. Почему она не разрешает ему стать ее помощником? Она признала, что чувствует к нему то же, что он к ней; Зачем она держит при себе Васильчикова?
Но все оставалось по-прежнему. Он потребовал объяснений. Она отвечала что-то вроде: «Calme-toi.{9} Я обдумаю твои слова и сообщу свое решение».[136] Может быть, она хотела дождаться благоприятной политической ситуации. Екатерина как никто верила в необходимость тщательных приготовлений. Скорее всего, она просто хотела, чтобы он решил вопрос силой, нуждаясь не только в его уме и любви, но и в его бесстрашной самоуверенности. Потемкин быстро понял, почему он нужен Екатерине именно сейчас, но не мог не видеть, что она переживает кризис — политический, военный, эмоциональный, — самый сильный с момента своего вступления на престол.
Трудности Екатерины начались год назад, когда она отставила Орлова. Его падение как будто обозначило триумф Никиты Панина, который, как воспитатель Павла, претендовал на особую роль в управлении государством. Но в мае 1773 года жизнерадостный князь Орлов вернулся из-за границы, вскоре занял свой пост в Совете, и равновесие восстановилось.
Однако скоро случились происшествия, по меньшей мере на год нарушившие равновесие во всей стране. 17 сентября 1773 года перед возбужденной толпой казаков, калмыков и татар, собравшихся в Яицком городке, столице яицкого казачества, за тысячи верст от Москвы и еще дальше от Петербурга, предстал человек, объявивший, что он — император Петр III, который не был убит и теперь пришел к ним, чтобы повести против злодейки Екатерины. Он называл ее «немкой, дочерью дьявола». Смуглый, темноволосый, бородатый Емельян Пугачев, дезертировавший из армии, ничем не напоминал Петра III, но в тех далеких краях это не имело никакого значения. Ровесник Потемкина (он родился около 1740 года), Пугачев участвовал в Семилетней войне и в осаде Бендер, за что-то был посажен под арест и бежал.
«Сладкоязычный, милостивый, мяхкосердечный российский царь» обещал своим подданным все и вся. Показав разгневанным мужикам «царские знаки» на теле, он жаловал их «землями, водами, лесами, жительствами, травами, реками, рыбами, хлебами, законами, пашнями, телами, денежным жалованьем, свинцом и порохом».[137]
Щедрый манифест завоевывал почти всех, кто его слышал, и в первую очередь яицких казаков. Казачьи воинства представляли собой общины равноправных граждан, составившиеся из беглых крепостных и преступников, старообрядцев, дезертиров и разбойников, обосновавшихся у границ империи. Каждое войско — Донское, Яицкое, Запорожское — имели собственную культуру, но все были организованы как примитивные демократии.
Яицких казаков особенно взволновали недавние нововведения, касающиеся ограничения рыбной ловли. Год назад они подняли мятеж, который был жестоко подавлен. Что же касается крестьян, то пятый год русско-турецкой войны тяжело давил на их плечи, и они хотели верить в своего «Петра III».
Самозванство было распространенным явлением в России. В начале XVII века, в Смутное время, Лжедмитрий даже правил Москвой. Огромная неграмотная страна, видевшая в царе воплощение силы и блага, избранника Божия, верила в образ милосердного, христоподобного правителя, странствующего среди народа, а затем обнаруживающего себя, чтобы этот народ спасти.{10} Напомним, что самозванцев знала и Англия: например, Перкин Уорбек в 1490 году выдавал себя за Ричарда, одного из убиенных «принцев в Тауэре».
Самозванство стало историческим призванием для бродяг, дезертиров и староверов, живших на границах империи. Петр III правил слишком мало: это рождало иллюзию, что если бы злые дворяне и немцы не свергли его, он помог бы простому народу. К концу екатерининского царствования число лже-Петров достигло двадцати четырех — но ни один из них не добился такого успеха, как Пугачев.
5 октября 1773 года Пугачев подошел к столице Уральского края, Оренбургу, с 3-тысячной армией и 20 пушками. 6 ноября «анператор Петр Федорович» основал Военную коллегию при своей главной квартире в Берде, под Оренбургом.
Когда в середине октября новость достигла Петербурга, «дочь дьявола» приняла происходящее за локальный казацкий мятеж и отправила усмирять его генерала Василия Кара. В начале ноября орда повстанцев, достигшая уже 25 тысяч, отбросила его отряд, и Кар с позором вернулся в Москву.
Города встречали Пугачева звоном колоколов, священники выносили иконы, народ молился о здравии Петра III и его сына великого князя Павла Петровича. В начале декабря войска Пугачева осаждали Самару, Оренбург и Уфу; в 30-тысячную армию вливались все новые недовольные — казаки, татары, башкиры, киргизы и калмыки.
Впрочем, Пугачев уже начал делать ошибки: он женился на любимой наложнице, что едва ли было уместно для императора, имеющего жену в Петербурге. И тем не менее становилось ясно, что восстание представляет собой реальную угрозу для государства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
