Позже мне сказали, что император заметил, каким хохотом встретили наше первое выступление, но мы были слишком далеко от него, чтобы он смог хорошо разглядеть нас. После второго состязания по ходьбе, в котором команда местных молодцов приняла вызов иноземной сборной, нам удалось рассмешить трибуны «синих». Император вновь пытался разглядеть нас, но ему помешал эврипос. Тем не менее, его любопытство настолько возбудилось, что он громогласно спросил, кто там смешит народ. И его слуги спешно отправились искать ответ.
Вернувшись за центральную загородку, мы утолили жажду водой, заботливо налитой кем-то в бочонок для артистов. Рабы расставляли барьеры для следующих состязаний — скачек с препятствиями. Тогда и произошел первый несчастный случай. Пять рысаков столкнулись на крутом повороте. Упавшие лошади ржали, содрогаясь от мучительной боли, одного наездника унесли на носилках, а толпа продолжала неистовствовать и делать ставки на победителя.
Очередные промежуточные состязания проводились между представителями разных подразделений гвардейцев: они должны были в полной боевой экипировке сделать три круга по арене. Некоторые из них рухнули, обливаясь потом, и их шумные падения сопровождались презрительными выкриками солдат, следивших за ними с верхних ярусов. Разыгрывая сценку перед фракцией «зеленых», мы принялись импровизировать, пародируя в замедленном движении проносившихся за нами соперников. Монеты бодро сыпались к нашим ногам, а концовка номера вызвала бурное одобрение. Это выступление и удалось увидеть императорским слугам.
Во время следующего заезда скачек с препятствиями я как раз подправлял грим, когда меня похлопали по плечу. Обернувшись, я увидел раба, который стоял сзади меня.
— Вас приглашают выступить перед императором после парада животных, — сообщил он.
Я кивнул в знак согласия, и он удалился.
— Отлично! — ликующе воскликнул Клавдий.
— Боже, как же я не люблю выступать после животных, — проворчал я. — Надеюсь, что за ними успеют убрать.
Финишировал последний утренний заезд. Мы исполняли свой номер на крутом повороте беговой дорожки. Я заметил, что Самуил наблюдает за нами с пандуса перед конюшнями. Потом начался парад животных.
Любой догадливый посол, желая снискать расположение византийского императора, везет в дар ему животное, причем старается всеми правдами и неправдами раздобыть самых диковинных тварей. Большую часть времени они содержатся в императорском зверинце Большого дворца, но по праздникам их доставляют на ипподром для развлечения и умиротворения населения.
В параде участвовали слоны и медведи, громадные серые волки из страны под названием Русь и два длинноногих пятнистых гиганта с такими длинными шеями, что их маленькие головы словно парили в воздухе. За ними следовали газели, огромные носороги и крокодилы, со свирепым видом извивающиеся в гигантских ваннах на колесах. За ними везли клетки с кошачьими хищниками — пантерами, леопардами и тем самым львом, которого мы видели сегодня, и все они яростно расхаживали за деревянными решетками клеток, выглядевшими на редкость хлипкими.
— Наверное, если один из них вырвется на свободу и сожрет кого-то, то зрители будут в полном восторге, — заметил Клавдий, когда мы покатили тележку в сторону Кафизмы.
— Пожалуй, все зависит от того, кого он сожрет, — ответил я. — Мне показалось, что публика предпочла бы видеть в качестве жертвы эпарха.
Раздался новый всплеск дикого рева и криков.
— Гляди, — показал я. — Медведь-то выиграл.
— Бедный маленький лев, — посочувствовала Виола.
Одетая как каменщик, она устроилась перед Кафизмой с тележкой, груженной кирпичами. Низко поклонившись, она размашисто вытерла пот со лба и, вытащив большой ломоть хлеба, сделала вид, что собирается перекусить.
Но тут появился шут, изображающий явное нежелание работать. Однако, заметив хлеб, он начал мечтательно поглаживать себя по животу. Одна сложность: как же ему раздобыть хлеб, ничего не делая? В напряженных раздумьях он колотит себя по голове. Но вот лицо его озаряется! Он подкрадывается сзади к каменщику и ударяет его по правому плечу. Тот оглядывается направо, но шут уже приплясывает слева, отломив кусок хлеба. Когда незадачливый работяга поворачивается обратно, то обнаруживает значительное уменьшение ломтя, а шут поедает хлеб, спрятавшись за тележкой.
Бедный обыватель озирается с несчастным видом, потом пожимает плечами и, вздохнув, вновь подносит ломоть ко рту. Шут проделывает тот же трюк, только теперь ударяет по левому плечу, а убегает направо, своровав очередной кусок. Каменщик понимает, что происходит нечто странное, и начинает злиться. Он выжидает, притворно изображая рассеянность.
Став чересчур самоуверенным, шут при следующей попытке забывает об осторожности. Он опять подступает справа. Рабочий притворно поворачивается направо, но тут же разворачивается налево и набрасывается на шута с оставшейся горбушкой.
Как раз с этим моментом мы чертовски намучились, когда репетировали в «Петухе». Здешние пекари изготавливают отличный плотный хлеб с хрустящей корочкой, и Клавдию никак не удавалось точно пронести его на волосок от моего носа. Но на сей раз все получилось превосходно. Заметив перед носом размытое хлебное пятно, я мгновенно откатился назад, сделав каскад смешных прыжков и кувырков и закончив стойкой на голове. Зрители надрывались от смеха.
Ага, дурак-то попался! Он падает на колени, умоляет, изображая отчаяние. Показывает, что готов на все, лишь бы избежать тюрьмы, даже — глубокий вздох отвращения! — поработать. Эта отчаянная пантомима продолжалась совсем недолго.
Обыватель смягчается и вываливает кирпичи на землю. Он показывает шуту, что тот должен следовать его примеру. Он берет кирпич и кладет его перед собой. Шут поступает так же. Каменщик кладет второй кирпич рядом с первым. Шут уже более уверенно делает то же самое. Он думает, что, пожалуй, отделался легким испугом. И вновь принимает наглый вид.
Но каменщик, привычный к такой работе, постепенно увеличивает скорость, его руки мелькают все быстрее, и стенка быстро растет. Шуту не под силу выдержать такой темп. Он бешено суетится. Его часть стены еле-еле держится, кирпичи начинают падать. Вскоре, искоса глянув на невозмутимо работающего каменщика, он крадет у него кирпичи, чтобы уравнять счет. Но его вновь хватают на месте преступления.
О ужас! Ему больше нет прощения. Терпение работяги иссякает, он хватает кирпич и швыряет в шута.
Но ловкач ловит кирпич. Ловит и еще два, прилетевшие вслед за первым.
Жонглирование кирпичами имеет свои особенности. Конечно, можно жонглировать кирпичами точно так же, как дубинками или шарами, но это слишком просто. Есть более затейливый способ, когда третий кирпич зажимается между двух пойманных кирпичей так, чтобы все они выстроились по прямой линии. Потом можно начать менять их местами, создавая иллюзию непрерывности этой линии. Это уже не так просто.
Особенно когда в номер подключаются четвертый, а потом и пятый кирпичи. На сей раз мне уже не было необходимости изображать панику, она возникла сама по себе, учитывая тяжесть реквизита. Но когда я сделал вид, что готов уронить всю стопку, Клавдий перехватил у меня один из кирпичей, пробуя поддержать номер.
Слегка помедлив, мы озадаченно переглянулись, стоя перед самой Кафизмой. Потом Виола добавила шестой кирпич, и мы словно заведенные начали перекидывать их в четыре руки.
В конце мы подбросили все кирпичи в воздух, и я схватил первые два и сложил их вместе, а она ловко ловила все остальные и укладывала их сверху на мою исходную пару. Потом она начала подкладывать мне все больше и больше кирпичей, и вскоре я уже сделал вид, что пришел в крайнее изнеможение.
Конечно же, кирпичи укладывались продуманным способом. Он позволил мне, спотыкаясь, шататься по кругу и удерживать эту непрочную башню. Потом я наклонил кирпичи особым образом, и они сложились в более устойчивую структуру. В сущности, у меня получилась часть такой же прочной стены, которую сам каменщик построил на земле.
Я подставил к ней свою башню и торжествующе стащил из тележки последний кусок хлеба.
Кафизма и ближайшие к ней трибуны разразились дружными аплодисментами. Хлопали даже музыканты, что было редкостью.
Глянув на Клавдия, я сказал:
— Молодчина!
Он сияющими глазами обвел ряды зрителей. Мы поклонились и быстро погрузили кирпичи обратно в тележку.
С верхнего этажа Кафизмы к нам прилетел кошелек. Поймав его на лету, я неловко шлепнулся и перекувырнулся, вызвав новый всплеск зрительского смеха. Император также хохотал от души. Он махнул мне, и я с поклоном ответил ему тем же.
Мы закатили тележку обратно в загон и сели передохнуть.
— Может, наконец, поделишься хлебцем? — озорно спросил Клавдий.
