И снова вышло не так, как люди задумывали. Грянула на всю страну революция, и за ней война гражданская. Прошлась серпом, приложила молотом. Да так люто, что про историю с мертвым резчиком уже и не вспоминали. Самим бы вживе остаться. Потом немец нагрянул. Начались бомбежки. А как разбили врага — новая жизнь пошла. Поля за рекой домами застроили. Старое все забылось.
— А фигурки, что Заклад вырезал? Какие они были?
— Размером невелики, сработаны искусно: люди, звери разные, птицы всех мастей… Однако же более всего любил Заклад коней вырезать. Да того они у парня хорошо выходили, что, кажется, вот сейчас в галоп сорвутся. Раньше‑то почитай у каждого в доме такая поделка стояла.
Картина начинала проясняться, загадки одна за другой открывали свою скрытую суть. Но от этого становилось только страшнее.
— Эти… муло, с ними как‑то можно справиться? — У меня перед глазами неожиданно возникли персонажи гоголевских сказок: бурсак Хома Брут с меловым кругом и требником, лихой кузнец Вакула, запросто скрутивший черта. Еще смутно вспомнились детские страшилки, что‑то про красные пятна и осиновые колы.
— Справиться с живыми можно, с мертвыми поздно справляться, — развеял мои грезы собиратель фольклора.
— Как же быть?
— Бежать. Цыгане, которым мертвяк досаждал, в другой табор просились. Муло к месту своей смерти накрепко привязан. Версты две‑три — дальше ему хода нет. Раньше‑то, когда пешками спасались, страшно было. Особенно под вечер. Теперь — дело другое: пароходы, еропланы, коляски скоростные — легко уйти.
— Ну а если нельзя уйти? — Я вспомнил тетю Клаву. Как она там? Все так же безвольно лежит на кровати? Или уже встала, ищет спрятанную брошь?
— Тогда плохо дело. Ночью от мертвеца спасения нет. Правда, бывали случаи, когда муло успокоить удавалось.
— Как? Как его можно успокоить?
— Напомнить ему, что умер. Как же еще? Только трудно это. У мертвеца голова, точно квашня. Мысли в ней все спутаны, скомканы. Одна на другую налезает. Поди‑ка попробуй верную тропку отыскать. Вот и ходит он по земле, себя не помня, другим несчастья чиня, словно…
— Словно безумный робот, — вспомнил я диафильм «Охота на Сетавра».
— Робот? — удивленно переспросил цыган. — Ну, хоть и робот. А что безумен он — это точно. И те, кто с мертвецом знается, безумием его прирастают.
— А если все‑таки удастся напомнить? Что тогда?
— Живет муло против закона Божьего, словно камень в ручье. Поток не остановит, но и течь спокойно не даст. Будет вокруг него вода застаиваться, хороводы кружить, свернется смертельными воронками, выроет предательские ямы, а то и вовсе зацветет, заболотится. Течение мусора нагонит. Едва вспомнит муло про свою смерть — своротит ручей валун.
Цыган неожиданно остановился.
— Вот и дом твой. Ну что ж. Будь здоров. Может, когда и свидимся. — Он махнул на прощание рукой, повернулся и пошел прочь — черный силуэт в зарождающихся сумерках.
Мне вдруг почудилось, что цыган уже невообразимо далеко, словно между нами легла бесплотная, но нерушимая преграда.
Я с удивлением обнаружил перед собой знакомые ворота.
— Постойте! — крикнул я вслед удаляющемуся человеку. — Скажите, что мне делать?
— Сердце слушай, — донесся едва слышный шепот.
Я некоторое время неподвижно стоял у калитки и таращился на ворота, точно так же, как недавно водитель желтой «Волги». «Мертвый водитель», — услужливо подсказал невидимый суфлер. Неужели Яша и впрямь муло? Может быть, это розыгрыш, галлюцинация? Рациональное сознание попыталось отвоевать оставленные позиции. Тщетно. Страшная сказка захватила меня.
Вдруг резко стемнело, косматая, сизая туча воцарилась над городскими крышами. Роскошный абрикосовый закат бесславно почил, раздавленный этим темным приливом. Сине‑лиловые жадные пальцы протянулись на восток, стремясь скомкать желтую улыбку молодого месяца, задуть холодные лучинки вечерних звезд. В сердце наползающей тьмы вспыхнул бледный огонь зарницы. Затем еще раз и еще… Я ожидал громового раската, но его не последовало. Вместо этого над мертвой колокольней поднялась воронья стая, взбурлила, вытянулась невиданным мостом меж землей и небом и с хриплым немолчным граем устремилась на восток, подальше от грозы.
Постоянно оглядываясь, каждую секунду ожидая почувствовать хватку мертвых пальцев на своем плече, я подошел к калитке. Таясь, словно вор, принялся открывать замок.
«Старая крепость» встретила меня теплым дыханием полдня, пойманным в каменную ловушку двора. Здесь все было спокойным, привычным и после пережитых мной приключений каким‑то особенно умиротворенным.
Я отправился в дом и сразу же бросился проверять тайник. Брошь была на месте.
* * *
Бабушка вернулась минут через десять. Пожаловалась на очереди, поохала на долгий путь и принялась готовить ужин. Я отправился в трапезную, сел за стол.
— Телевизор не включай. Гроза идет! — донеслось из кухни.
За окном опять сверкнуло. На улице по‑разбойничьи засвистал ветер. В сочетании с разыгравшейся стихией сонный покой и уютное тепло старого дома стали почти осязаемы. Трудно было представить себе, что где‑то рядом под мрачным грозовым небом бродит мертвец с бессонными белыми глазами.
Я вздрогнул. Прямо передо мной, откуда ни возьмись, возникла тарелка с рассыпчатой елецкой картошкой, исходящие паром котлеты и чашка густой домашней сметаны. Погруженный в страшную грезу, я не заметил, как бабушка накрыла на стол.
Покончив с едой, я немного успокоился. Нужно было обдумать все еще раз. Понять, где правда, а где игра воображения, и наконец решить, что делать дальше.
Я вошел в горницу, прилег на кровать. Над входом в ротонду сквозняк легонько раскачивал серую кисею паутины. Вправо‑влево, с постоянством маятника…
* * *
Что‑то коснулось меня, и я открыл глаза. Горница преобразилась. Стены раздались в стороны, потолок вознесся на необозримую высоту. Окна вытянулись и странно выгнулись, маслянисто поблескивая черными стеклами. Это сон! Вот оно что! Я с ужасом ждал появления Белоглазого. Однако Яша так и не пришел. Вместо этого начала медленно отворяться дверь запретной комнаты. Темная щель росла. В ее раскрывающемся зеве засверкали частые вспышки. Похоже, внутри бушевала гроза. Наконец дверь полностью отворилась, и в горницу ступила тетя Варя. Бледная, худая, с аскетичным суровым лицом. Она была одета в то самое черное платье, что так напугало меня во время второго визита в ротонду.
Тетка остановилась посреди зала, в который превратилась горница, и поманила меня к себе. Я спустил ноги с кровати и тут же оказался рядом с покойной родственницей. Из темноты явились лица прочих детей землемера. Они то явственно проступали вокруг, то становились едва заметными, полупрозрачными, точно тень дыхания на оконном стекле.
Сверху, медленно кружась, принялись падать пушистые белые снежинки. Тетка подняла руку, и в тот же миг, разорвав черную поверхность оконных стекол, к нам устремилась армия мертвых воробьев. Поток птиц поднял нас, точно прилив лодку, и повлек вверх. Я испугался, что мы врежемся в потолок, но того не было и в помине. Мгновение — и мы уже парили в прозрачном морозном воздухе. Здесь во сне царила зима. Ярко сверкали невероятно крупные звезды. В их свете заснеженный город внизу казался убежищем призраков.
Воробьи устремились вниз. Мы спускались по их маленьким холодным телам, точно катились с ледяной горы.
Вот промелькнул причудливый изгиб замерзшей реки, показались холм и монастырская колокольня.
* * *
Мы стояли перед большим добротным домом. На высокий кирпичный цоколь опирался массивный сруб из мощных смоленых бревен. Островерхая крыша была покрыта снегом. С карнизов и наличников живописно свисали сосульки. В доме светилось единственное окно, отбрасывая на сугробы золотистые блики.
— Ишь, в‑волхвует, цыганская душа! — сказал человек, стоящий рядом со мной. — И чего б ему не спать? Слышь, кум, чего он не спит‑то?
— Пусть его, — ответили из темноты. — Не ляжет сам — успокоим.
— Грех большой, как бы душу не п‑погубить? — опасливо протянул сосед.
— Так чего ж ты шел, раз боишься?
— Да я чего? Я ж завсегда с тобой. А вот ежели Акзыр не заплатит? Тогда как?
— Заплатит, как обещал, — уверенно ответил кум. — А не заплатит, мы и его… Да ты не боись. Это ж дела басурманские. Ежели один нехристь другого погубит, нам, православным, с того одна польза.
— Пошли, что ли? — раздался третий голос. — В кабак хочется, мочи нет.
— Тебе вечно хочется, — засопел кум. — Ну, добро, пойдем. Ты масло и запалы разложишь, а ты, Фролка, ступай сразу в погреб и яму копай. Ну а я в светлицу наведаюсь, с резчиком нашим потолкую.
Мы проникли в дом. Фролка и безымянный любитель кабаков утопали куда‑то в темноту, а кум медленно стал подбираться к очерченной светом двери. Я, словно привязанный, неотрывно следовал за главарем. Вот он протянул руку и легонько толкнул дверь, открывая небольшую щель.
