В период длительной борьбы Китая с Японией в 1930-е и 1940-е годы Сталин всегда принижал потенциал коммунистических сил и относился пренебрежительно к стратегии Мао, опирающейся на село и крестьян. На протяжении всего периода Москва поддерживала официальные отношения с националистическим правительством Гоминьдана. В конце войны с Японией в 1945 году Сталин вынудил Чан Кайши предоставить Советскому Союзу привилегии в Маньчжурии и Синьцзяне, сравнимые по масштабам с полученными царским режимом, и признать Внешнюю Монголию как номинально независимую Монгольскую Народную Республику, находящуюся под советским контролем. Сталин активно поощрял сепаратистские силы в Синьцзяне.
В Ялте в том же 1945 году Сталин добивался от своих коллег, Франклина Д. Рузвельта и Уинстона Черчилля, международного признания советских особых прав в Маньчжурии, включая военно-морскую базу в Люйшуне (старый Порт-Артур) и в заливе Даляньвань как условие вступления в войну против Японии. В августе 1945 года Москва и гоминьдановские власти подписали договор, подкрепляющий ялтинские соглашения.
При таких обстоятельствах встреча двух коммунистических титанов в Москве никак не могла стать встречей с объятиями людей, разделяющих одни и те же убеждения. Вот как Н. С. Хрущев, будучи тогда членом сталинского Политбюро, вспоминал:
«Сталин любил показать свое гостеприимство высокопоставленным гостям и знал очень хорошо, как это сделать. Но во время визита Мао Сталин мог по нескольку дней ни разу не встречаться с ним – а поскольку Сталин сам не встречался с Мао и никому другому не поручал развлекать его, никто не осмеливался его посещать… Мао, да будет известно, если бы такая ситуация еще продлилась, был готов уехать. Когда Сталин услышал о жалобах Мао, мне кажется, он устроил еще один обед в его честь»[167].
С самого начала было ясно, что, невзирая на победу сил коммунизма в Китае, Сталин не собирался отказываться от приобретений, полученных им для Советского Союза за вступление в войну против Японии. Мао, приступив к беседе со Сталиным, сразу подчеркнул – ему необходим мир: «Решение важнейших вопросов в Китае находится в зависимости от перспектив на мирное развитие. В связи с этим ЦК КПК поручил мне выяснить у Вас, тов. Сталин, вопрос о том, каким образом и насколько обеспечен международный мир»[168].
Сталин успокоил его относительно мирных перспектив, но не торопился с ответом на просьбу о чрезвычайной помощи и свел на нет спешку с формированием союзнических отношений:
«Вопрос о мире более всего занимает и Советский Союз, хотя для него мир существует уже в течение четырех лет. Что касается Китая, то непосредственной угрозы для него в настоящее время не существует: Япония еще не стала на ноги, и поэтому она к войне не готова; Америка, хотя и кричит о войне, но больше всего войны боится; в Европе запуганы войной; в сущности, с Китаем некому воевать, разве что Ким Ир Сен пойдет на Китай? Мир зависит от наших усилий. Если будем дружны, мир может быть обеспечен не только на 5–10, но и на 20 лет, а возможно, и на еще более продолжительное время»[169].
При таком раскладе военный союз совершенно не нужен. Сталин ясно объяснил свою сдержанность, когда Мао официально поднял эту тему. К чему новый союзнический договор, сделал удивительное заявление Сталин, если существующего договора, подписанного с Чан Кайши при совершенно иных обстоятельствах, вполне достаточно. Сталин подкрепил свой довод утверждением, что советская сторона нацелена на то, чтобы не давать «Америке и Англии юридический повод поставить вопрос об изменении» ялтинских соглашений[170].
Сталин фактически утверждал, будто коммунизм в Китае лучше всего будет защищен русским соглашением с правительством, только что свергнутым Мао Цзэдуном. Сталину так понравился собственный аргумент, что он привел его и в связи с уступками, которых Советский Союз добился у Чан Кайши в отношении Синьцзяна и Маньчжурии и которые, по его мнению, должны сохраняться теперь уже по просьбе Мао. Мао Цзэдун, всегда бывший ярым националистом, отклонил предложения Сталина, по-иному сформулировав его просьбу. Он рассуждал так: существующие договоренности относительно железной дороги в Маньчжурии отвечают «китайским интересам» постольку, поскольку она является «школой по подготовке китайских железнодорожных и промышленных кадров»[171]. Как только будут подготовлены китайские сотрудники, они возьмут управление в свои руки. Советские специалисты могут оставаться до тех пор, пока не завершится эта подготовка.
Демонстрируя дружбу и подтверждая идеологическую солидарность, два достойных последователя Макиавелли маневрировали, пытаясь достичь окончательного превосходства и господства над значительной частью территории на окраинах Китая. Сталин, будучи старше и на тот момент могущественнее, и Мао, в геополитическом смысле более самоуверенный, оба превосходные стратеги, отлично понимали: по теме, которую они официально обсуждали, их интересы должны в конечном счете неизбежно столкнуться.
После месяца взаимной торговли Сталин уступил и согласился на союзнический договор. Однако он настаивал на том, чтобы Далянь и Люйшунь оставались советскими базами до подписания мирного договора с Японией. Москва и Пекин в итоге 14 февраля 1950 года заключили Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи. Он предусматривал то, чего добивался Мао и чего хотел избежать Сталин: обязательства о взаимной помощи в случае конфликта с третьей державой. Теоретически договор обязывал Китай прийти на помощь Советскому Союзу в мировом масштабе. В оперативном плане он давал Мао прикрытие на случай эскалации различных угрожающих китайским границам кризисов.
Китаю пришлось заплатить большую цену: шахты, железная дорога и другие концессии в Маньчжурии и Синьцзяне, признание независимости Внешней Монголии, использование Советским Союзом залива Даляньвань, использование до 1952 года военно-морской базы в Люйшуне. Позже Мао Цзэдун все еще будет жаловаться Хрущеву по поводу попыток Сталина установить свои «полуколонии» в Китае через эти концессии[172].
Что же касается Сталина, то появление потенциально мощного восточного соседа стало для него геополитическим кошмаром. Ни один российский правитель не мог игнорировать огромнейшую демографическую разницу между Китаем и Россией при наличии протяженной границы в 2000 миль: китайское население, насчитывавшее более 500 миллионов, соседствовало с менее чем 40 миллионами русских в Сибири. На какой стадии развития Китая цифры начнут что-то значить? Наличие подобия консенсуса по идеологическим вопросам больше подчеркивало, чем уменьшало озабоченность. Сталин, слишком большой циник, ни на минуту не сомневался в том, что когда сильные восходят на вершину (как они думают, при помощи своих собственных сил), они отчаянно сопротивляются претензиям на высшую истину со стороны союзника, каким бы близким этот союзник ни считался. Сталин, изучив и раскусив Мао, должно быть, прекрасно понимал: тот никогда не уступит превосходства по вопросам своего учения.
Ачесон и соблазн китайского «титоизма»
Во время пребывания Мао Цзэдуна в Москве случился эпизод, ставший весьма симптоматичным как в свете чреватых напряженностью отношений внутри коммунистического движения, так и с учетом роли, которую играют и будут играть США в нарождающемся «треугольнике». Поводом стала попытка госсекретаря Дина Ачесона ответить на хор внутренних критиков по поводу того, кто «потерял» Китай. По его указанию Государственный департамент в августе 1949 года опубликовал Белую книгу о крахе Гоминьдана. Хотя США по-прежнему признавали гоминьдановцев законным правительством всего Китая, в Белой книге они описывались как «коррумпированные, реакционные и неспособные»[173]. В итоге Ачесон в сопроводительном письме Трумэну по поводу Белой книги делал вывод и рекомендовал:
«Катастрофический результат гражданской войны в Китае является неприятным, но неизбежным фактом, выходящим за пределы контроля со стороны правительства Соединенных Штатов. Ничто из того, что делали или могли бы сделать США в пределах разумного и с учетом их возможностей, не могло уже изменить этот итог… Это явилось результатом внутренних китайских сил, на которые наша страна пыталась оказывать влияние, но не смогла»[174].
Выступая 12 января 1952 года в Национальном пресс-клубе, Ачесон усилил главную мысль Белой книги и выдвинул новую всеобъемлющую азиатскую политику. В его речи содержалось три пункта фундаментальной значимости. Первое: Вашингтон умывает руки в связи с китайской гражданской войной. Гоминьдановцы, как заявлял Ачесон, продемонстрировали как политическую несостоятельность, так и «огромнейшую некомпетентность, когда-либо проявленную каким-либо военным командованием». Ачесон объяснял, что это не коммунисты «создали такие условия», они просто умело использовали обстоятельства, которые предлагались. Чан Кайши сейчас оказался «изгнанником на маленьком острове у берегов Китая с остатками своих войск»[175].
