— Да нет уж, — отвечу. Думаю, Мустафин узнал Шамиля, и сразу понял, зачем тот к нему пожаловал. Поэтому и открыл огонь.
— Ия того же мнения. Хоть и с горбом был Шамиль, но похлеще любого культуриста… Какую силищу сгубил, паскуда!.. Ну, я и обрадовал Джекки, что наши, гурьевские, в восторге от его визита. Жаль, что камера такая тесная. Побольше бы народу, а то как его пришьешь, когда все на виду?
— И пришил бы?
— Не тот вопрос, — широкой ладонью Клюев провел по своему обросшему лицу, как бы снимая усталость. — Я этому Джекки общие понятия втолковываю, а он сидит и смотрит по-дурному, как обкуренный. С таким опасно ночь под одной крышей ночевать. Но и я не мокрая курица, чтобы со страху из камеры ломиться. Глянули мы в глаза друг другу — и все поняли… Ведь тот, третий — за меня. Ему во как надо поближе к «закону» притереться. Но все равно в такой компании вредно спать. Ну, мне не привыкать — тысячи ночей на Каспии проторчал… словом, встает Джекки под утро — и за тапки, подошву отдирать. Я глаза полуприкрыл и смотрю: знаю, что блатные в тюрьму в подметках проносят. Достал он бритву, на ладонь бросил, вроде бы даже понюхал, Я уже прикинул, куда бить, когда он ко мне нагнется. Нары-то рядом… Смотрю — лег… Заворочался, застонал. Потом выругался и пробормотал вроде того, что, будь оно все проклято, вытащил из-под себя руку и начал вены полосовать… Бритва, — Клюев сглотнул слюну, — видать, острая была — он почти и не мучался… Лучше бы мне, паскуда, дал сначала побриться, а то выдают одну «Неву» на троих. Как кабан, щетиной оброс… Хоть бы уж в тюрьму перевели… Посодействуйте, а?.. Ведь девятые сутки в КПЗ, совесть надо иметь!
— Я тебе, Клюев, помогу, раз уж так в тюрьму не терпится. Но интересно: неужели ты такой толстокожий?.. Ведь человек рядом кончался. Из ваших…
— Был из наших, — мрачно перебил Клюев, — да сплыл. А насчет жалости, — оживился он вдруг, — когда вены режешь — держи руки в воде, лучше в теплой, тогда и боли нет. Ну, поганить питьевой бачок ему бы никто не позволил, а вот в парашу — милости просим… Хоть с головой. Как раз не остыла с вечера…
— Оставь, Клюев, ты эту чернуху для камеры.
— Не злись, начальник. Где с человеком и поговорить по-человечески, если не в тюрьме. Ты что, недоволен беседой?
— Да нет, в общем, доволен, — вполне искренне заверил майор.
* * *
Тимошин ждал на улице в машине. По выражению лица майора он понял, что посещение Клюева оказалось небезрезультатным.
— Ну, как? — спросил он.
— Относительно… — усаживаясь за руль, сказал майор. — Теперь я окончательно уверен, что Мустафин — самоубийца. Ты, однако, не радуйся — ошибку-то мы все равно допустили. В одиночке он вряд ли бы решился.
— Почему?
— Собственно, это Клюев своими разговорчиками довел его до такого состояния. Но с него — взятки гладки… Слушай, Юра, — майор лукаво взглянул на лейтенанта. — Мвжет, используем немного служебного времени в шкурнических целях?
— Что, в сауну махнем?
— Ну, нет, — отмахнулся майор, — В багажнике лежат две великолепные узбекские дыни. Одну завезем к тебе, другую — ко мне, а потом заедем в больницу к раненым.
— С чего бы такие дары? Вроде я не заслужил.
— Я тоже. Идиот, не сообразил позвонить из Ташкента…
Через час они были в больнице.
— Как там наши подследственные, не надумали дать какие-нибудь показания? — облачаясь в белый халат, спросил майор.
— Трудно сказать. Как ни странно, я больше рассчитываю на Жангалиева. Фришман при всяком мало-мальски серьезном вопросе только закатывает глаза, якобы от слабости.
— А ты не расстраивай товарища председателя. Помягче надо с. Борисом Ильичом. А что Жангалиев?
— Врач заверил, что сегодня должен прийти в сознание… Ну, ладно, мне к Фришману налево, а вы попытайтесь добиться у медицины разрешения на допрос. С ними труднее, чем с прокурором… А вот и наш доктор, легок на помине, — Тимошин кивнул головой на седовласого величественного человека в ослепительном халате, спускавшегося по лестнице со второго этажа. — Все, я побежал, вы уж тут сами…
Корнеев пошел навстречу седому.
— Добрый день, Иосиф Аронович. Майор Корнеев. Я по поводу нашего пациента.
— Печально, но факт: что-то в последнее время у нас с вами многовато общих пациентов. Кого вы имеете в виду?
— Жангалиева.
— Его состояние, — Гофман поверх очков изучающее посмотрел на майора, — в целом не внушает опасений. Когда его доставили к нам, я опасался худшего.
— Значит, его уже можно перевести в тюремную больницу?
— Я понимаю, что для вас накладно держать здесь охрану, но я бы посоветовал еще денек подождать с транспортировкой.
— Я рад, как бы это «и звучало, за Жангалиева, однако хотел всего лишь переговорить с ним. А раз прогноз такой оптимистический, то, пожалуй, завтра и займемся его перебазированием.
— Буду весьма признателен. Идемте. Ваш террорист занимает отдельную палату, а у нас хронически не хватает мест и для приличных людей, — заметил Гофман. — Здесь, — он открыл дверь. — Нравится?
Комнатенка была темновата, серые панели поглощали и без того слабый свет.
— Недурственно, — пробурчал майор. — Извините… — он мягко отстранил Гофмана и закрыл дверь перед самым его носом.
Взгляд Жангалиева из-под сплошных бинтов был вполне осмысленным. Похоже, что в отличие от Фряшмана, он не собирался спекулировать положением больного.
Лейтенанта, стоявшего у окна, Корнеев попросил пойти прогуляться по коридору, а сам присел на стул у изголовья подследственного.
— Не стану скрывать, Жангалиев, тяжести вашего положения. И обещать ничего не буду. В компании с опаснейшими преступниками вы натворили такого, что отвечать придется по полной строгости закона. Как бы это ни звучало, но жизнь вашу может спасти только чистосердечное признание… Времени для раздумья у вас было достаточно. Нам уже известно многое… Достаточно сказать, что я только что из Ташкента.
— Не валяй Ваньку, — прохрипело из-под бинтов. — Я ведь видел тебя… вас, при задержании. Ташкент — не ближний свет.
— Тем не менее, у нас накопилось столько фактов, что картину преступления можно составить и без вашего участия.
— Не тони волну, — откашлялся Жангалиев. — Фролов в морге, Джекки будет молчать. Я — последняя ваша надежда, — карие глаза его оживились, в них мелькнул злорадный огонек. — И если вам нужны показания, то мне нужны гарантии.
— Чего? — майор задал вопрос неожиданно, так, что раненый вздрогнул.
— Жизни, — выдохнул он. — Хотите верьте, хотите нет, но лично я никого не убивал.
— Вот и рассказывайте. Чтобы чужая вина к вам не прилипла. И зря вы думаете, что Мустафин будет молчать потому, что ему якобы все равно не уйти от смерти. Здесь, вдали от ташкентских «авторитетов», он отбудет срок, а через какое-то время еще и в гору пойдет за свои заслуги в блатном мире. Так что его стремление все свалить на вас, выставить вас главарем шайки — вполне объяснимо. Суд, конечно, примет к сведению раскаяние. Но раскаяние того, кто признался первым, не дожидаясь, пока следствие припрет его к стенке фактами и показаниями сообщников.
— Сладко поешь, майор, — снова вздохнул Жангалиев. — А вот гарантии твои слабоваты.
— Зачем торговаться? Я мог бы наобещать с три короба, но приговор-то не от меня зависит… А жизнь будет спасена, если убедительно докажете свое неучастие в убийствах.
— Ладно… — после минутного размышления проговорил Жангалиев. — Включайте диктофон, чего там… Что раскалываться придется — я загодя просчитал. Жутко увяз.
— Тогда начнем, — майор нажал клавишу.
— Только я буду медленно… Мне еще трудно говорить.
— Хорошо. Не волнуйтесь.
— В воскресенье мы с Джекки прилетели в Гурьев за флизелином.
— Как встретились с Мустафиным?
— Не ушурупаю? О чем это вы?
— Если решили, так говорите правду. Или мне напомнить, как вы стояли у двери в зале суда с автоматом при похищении Мустафина? Вас опознали по фотографии, отретушированной париком и накладными уса ми, — пошел напролом майор, хотя в Ташкенте Рахим говорил лишь об отдаленном сходстве.
— Учча! Ачча!.. Ну, стоял… И скрывать не собираюсь. По сравнению с тем, что вы мне шьете — это детская шалость… Я тогда же и паспорт на имя Мансурова Джекки сунул.
— Где паспорт взяли?
— У знакомых карманников купил… Черт-те когда. Сам понимаю, что дуру слепил, когда согласился его освободить. И братьев под удар поставил… Надо же, против «закона» пошел!.. А что я мог поделать?.. Он мне в лагере жизнь спас. Не побоялся ни ножа, ни «авторитетов». Джекки тогда и сам никто был. Это потом его слово силу набрало. Трудно он поднимался… Из-за меня на рога полез. Я тогда поклялся — что бы ни случилось с этим человеком — жизнь за него отдам…
— Но вы же не один рисковали!
— Про братьев ничего показывать не буду. Они в других делах не замазаны, а налет на суд все равно не докажете… Да и зачем вам чужая территория… Не на вас ведь висит?
