— Ешь свой обед, Энни.
Я не шевельнулась, только слезы снова побежали по моим щекам. То, что я стала причиной гибели селезня, было ужасно само по себе, но есть его я просто не могла. Выродок взял с блюда большой кусок утки, открыл мне рот и сунул туда мясо. Я закашлялась и стала задыхаться, а он заорал:
— Жуй!
Второй рукой он придерживал меня за затылок, так что я не могла увернуться, и, набив мне полный рот, зажал мне губы ладонью. Я съела мою утку. Я должна была это сделать.
После этого Выродок вернулся к своей еде. Я была загипнотизирована металлическим звоном его вилки и ножа, когда он аккуратно разрезал утку у себя на тарелке на маленькие кусочки. Зная, что я внимательно слежу за ним, он медленно поднес вилку ко рту и осторожно взял кусок мяса зубами. Рот его закрылся, он прижмурился и издал стон удовольствия. Начав лениво жевать, он поднял веки и посмотрел на меня. Наконец проглотил.
Потом он улыбнулся.
Этой ночью был первый раз, когда я не могла смотреть на свою дочь, когда та сосала мою грудь. Она пила уточку, мою прекрасную уточку, и я думала о том, чувствует ли она сейчас вкус моей боли.
Прошлой ночью, док, мне было очень трудно не залезть в свой шкаф. В моей комнате было очень темно, просто кромешная темень, и мне все время казалось, что ко мне кто-то подкрадывается; но, когда я включала фонарь, который держала рядом с кроватью, никого не было. Я пыталась спать при свече, но ее пламя отбрасывало на стены пляшущие тени. Тогда я включила весь свет, но теперь вовсе не могла заснуть. От этого только еще лучше стали слышны все шорохи в моем доме, а это старый дом, так что шорохов в нем хватает. Таким образом, док, хорошая новость заключается в том, что прошлой ночью я не спала в шкафу; плохая — что у нас действительно показывают всякие дерьмовые ночные телешоу.
Это дало мне время, чтобы подумать о страхах и о всех тех вещах, которые вы мне рассказывали о различных способах проявления посттравматического стресса, но я до сих пор не могу точно объяснить, почему чувствую себя в большей безопасности, когда сплю в шкафу. Могу только сказать, что с кроватью у меня связывается ощущение уязвимости. Здесь ко мне можно подобраться по-разному, как угодно — со стороны ног, справа, слева, даже сверху… Слишком много свободного пространства вокруг, которое давит на меня.
Чем больше я рассказываю о всяких вызывающих боль вещах, тем сильнее мне хочется спать в шкафу, и я даже нуждаюсь в этом. Вы спрашивали, что я пытаюсь утаить от себя самой, и, возможно, пришло время обратиться к старейшине всех моих давнишних побочных явлений — этому параноидальному зуду, который никуда не уходит, сколько бы я ни чесалась.
Я просто не могу отделаться от переполняющего меня чувства, что мне по-прежнему угрожает опасность. И я знаю, что это у меня крыша едет, потому что копы очень скрупулезно держали меня в курсе хода расследования, особенно один из них, Гари, — бедный мужик уже, вероятно, пожалел, что дал мне номер своего сотового, — и они точно сообщили бы, если бы мне что-то угрожало. Они ведь просто обязаны это делать. Это же их работа — защищать людей и все такое. Так какого же черта?
И пожалуйста, не нужно грузить мне всю эту ересь типа «это просто посттравматический стрессовый сидром, совершенно естественный после всего, что вы пережили». Слушайте, я понимаю, что приехала домой со своими проблемами, страхами и всем этим дерьмом. Как я уже сказала, я думала над тем, что вы мне говорили, — и даже провела свое расследование в Интернете. Черт, я надеялась, что дело только в этом, но все оказалось иначе. Это кажется слишком реальным.
И тут уже ваш выход, док. Вы должны помочь мне избавиться от навязчивой идеи, что мне по-прежнему грозит опасность. Что кто-то или что-то старается добраться до меня. Не волнуйтесь, я не ожидаю от вас мгновенного рецепта, какими бодро кормят своих клиентов психиатры. Возможно, ответ сложится у вас через пару недель, когда вы вернетесь из отпуска, — было бы здорово, конечно, если бы все это решалось так просто.
Спасибо, что порекомендовали мне другого психиатра, но я уж лучше дождусь вас. По каким-то непонятным причинам я испытываю к вам доверие.
Сеанс тринадцатый
— Рада снова видеть вас, док. По крайней мере, хоть один из нас как-то расслабился. Я подбросила вам тяжелую работу и нисколько не сомневаюсь, что вам просто необходим был перерыв от всей этой мрачной путаницы. Вы умеете держать себя в руках, но я знаю, что все это не прошло мимо вас. Еще с нашего первого сеанса я заметила, что, когда я рассказываю о какой-то напряженной ситуации, вы отрываете уголок листа из своей записной книжки и скатываете его в шарик. Чем быстрее вы работаете пальцами, тем сильнее задевает вас вся эта грязь. Мы все выдаем себя тем или иным образом.
Как я уже говорила, я очень рада, что вы хорошо отдохнули, но гораздо больше меня радует то, что вы уже вернулись. На прошлой неделе мне вас очень не хватало. И вовсе не из-за того бреда, о котором я говорила вам в прошлый раз, вроде «мне до сих пор кажется, что ко мне кто-то подкрадывается», хотя тень этого ощущения по-прежнему витает где-то неподалеку, — случилось еще кое-что. Я встретила своего бывшего, когда он вместе с какой-то девушкой выбирал яблоки в гастрономе… Боже, то, как он улыбался ей, просто убило меня. И еще то, как она, одетая в облегающую белую водолазку и модные джинсы, откидывала назад голову и смеялась тому, что он ей говорил…
Прежде чем они успели заметить меня и до того, как мне пришлось бы увидеть, как его прекрасная веселая улыбка становится сочувствующей, я нырнула за угол. Бросив корзинку с покупками посреди магазина, я выскочила на улицу и прыгнула в свою машину. Сердце мое стучало чаще, чем у наркомана. Стараясь, чтобы шины не визжали при резком старте, но горя желанием поскорее убраться подальше, я объехала универсам с другой стороны, припарковалась вдали от других машин и, уронив голову на руль, дала волю слезам.
Ее не должно было быть здесь. Он был мой. Это я должна была сейчас покупать с ним яблоки. В конце концов я отправилась домой, не переставая плакать и так больше и не заехав за продуктами. Закончилось это тем, что вечером я давилась старым сыром с черствыми крекерами, представляла себе, как они уютно валяются в постели воскресным утром или как он целует ее, зарывшись руками в ее прекрасные волосы. Черт побери, фантазия моя начала истощаться только тогда, когда они уже были мною обручены и придумывали имена своим будущим детям.
В те секунды он выглядел таким возмутительно счастливым, а я хотела быть единственной женщиной, которая могла заставить его так улыбаться. От одних разговоров об этом у меня внутри все переворачивается. Я понимаю, что, по идее, должна желать ему добра, чтобы у него все было хорошо и все такое, но, послушайте, почему это должен был быть кто-то такой, как она? Мисс Идеальная Блондинка, такая чистая в своей белоснежной водолазке, что я чувствовала себя грязной от одного только взгляда на нее. Раньше я тоже одевалась, как она, и раньше я хотела одеваться, как она.
Я думала, знает ли эта женщина, эта незнакомка обо мне. Она, наверное, к тому же хороший человек — не могу себе представить, чтобы он встречался с кем-то нехорошим. Может быть, она даже жалеет меня. Господи, надеюсь, это не так. Достаточно того, что я замечательно делаю это сама.
После того как Выродок застрелил утку, какая-то часть меня умерла и на ее месте осталась черная дыра. Через эту дыру просунул свою зловещую руку ужас, который ухватил мое сердце и внутренности. В течение следующих нескольких дней, стоило мне увидеть, как он берет мою дочь на руки, рассматривает ее или, черт возьми, просто проходит мимо ее корзинки, рука эта сжималась все сильнее.
Однажды утром она заворочалась у себя в кроватке, и я уже готова была взять ее на руки, но он опередил меня. Из свертка у него в руках раздавался слабый крик: когда он начал качать ее, она была завернута в простыню. Он поднес ее вплотную к своему лицу и сказал:
— Прекрати.
Я затаила дыхание, но она тут же замолчала, а он гордо улыбнулся. Я понимала, что успокоило ее покачивание, а не его слова, но я не самоубийца, чтобы сказать ему об этом напрямую.
— Она хорошо слушается, — сказал он. — Но в таком возрасте мозг у них, как губка, и может быть легко отравлен обществом. Это хорошо, что она здесь. Тут она узнает настоящие ценности, ценности, которые вложу в нее я. Но самое главное, что здесь она научится уважению.
Черт, ну как мне относиться ко всему этому?
— Знаете, иногда дети… они проверяют границы дозволенного, и она может не понимать того… чему вы ее учите. Но это вовсе не означает, что она плохая или что она не уважает вас, просто все дети так поступают.
— Нет, это не дети так поступают, это родители позволяют им так поступать.
