К счастью, большую часть времени я оказывалась слишком занята, чтобы размышлять о Брунгильде. У нас было очень много работы, и все, за исключением нашей «почетной гостьи», трудились не покладая рук рядом со слугами, завершая сбор урожая. Сейчас для нас самым важным делом стала заготовка сена. Следовало скосить травы, просушить и собрать в стога, чтобы они не промокли под дождем. К сену мы относились бережно, потому что оно являлось основным кормом для скота на зиму. Мы должны были точно знать, сколько собрали сена, чтобы рассчитать, сколько поголовья оставим зимовать, а сколько забьем с наступлением нового сезона. Потом нам предстояло убрать пшеницу, вместе с другими поздними культурами. Братья много советовались с нашими работниками, которые занимались тем же делом на своих собственных полях и часто обходились без помощи слуг.
Когда приготовления к зиме были закончены, пшеница срезана и убрана, а сено запасено, Гуннар объявил выходной. Потом нашим слугам следовало отправиться на помощь тем работникам, которые остались без слуг. Гуннар никогда раньше не думал о слугах, и Хёгни постоянно напоминал ему о том, что нельзя считать их чем-то вроде двуногих волов. И вдруг Гуннар собрал ранним утром всех слуг и произнес прекрасную речь о том, как хорошо они потрудились. Он пообещал, что они будут его гостями на празднике, посвященном окончанию сезона. Слуги в один голос стали выкрикивать хвалу Гуннару, а потом, не зная, что дальше делать, отправились по домам.
Наблюдая со своего места на краю крыши за тем, как они расходятся, я подумала: как хорошо, что все эти дни были заполнены работой. А сейчас мысли мои обратились к будущему, и все те мрачные тоскливые образы, которые я вызывала в своем воображении в ночи, стали приобретать реальные очертания. Мы ожидали возвращения Сигурда с минуты на минуту, и я не сомневалась в том, что скоро худшие из моих страхов найдут свое подтверждение.
Солнце еще не успело подняться над деревьями, как я услышала стук копыт. Приближался всадник, и, обернувшись, я увидела Хёгни. Он уехал вчера перед ужином, поиграть — во всяком случае, так он нам сказал, — с Васкаром, одним из наших работников, и только сейчас возвращался. У Васкара была незамужняя сестра, и последнее время Хёгни стал проявлять к ней повышенный интерес. Я сжалась, чтобы спрятаться от него, но он меня заметил и подвел свою лошадь прямо ко мне. Увидев, что я не обращаю на него внимания, он спешился и поднялся на крышу. Пока он сидел возле меня, я разглядела, что его лицо безмятежно. Гуннар, Хёгни, Брунгильда — их лица выглядели одинаково. Мне не нужно было спрашивать, оказала ли сестра Васкара знаки внимания моему брату. Это читалось на его лице. Он взял мой подбородок в ладонь и, когда я стала отворачиваться, сказал:
— Сестра, я тебя не узнаю.
Я оттолкнула его руку.
— Я сама себя больше не узнаю.
Он чуть соскользнул с крыши, чтобы увидеть мое лицо.
— Может статься, и Сигурд не узнает тебя, когда вернется.
— И что с того? Теперь уже слишком поздно.
Он рассмеялся.
— Ты говоришь прямо как Гуннар, — пробормотал он и задумался. Потом рассмеялся снова. — Вернее, как прежний Гуннар. Как будто кто-то взял и поменял вас местами.
Эти слова глубоко задели меня, но я постаралась скрыть свою боль. Хёгни неожиданно резко притянул меня к себе и поцеловал в щеку, глаз и бровь. Я оттолкнула его и стала смотреть на солнце, которое только что показалось над верхушками деревьев.
— И как ты называешь ту силу, которая правит тобой сейчас, Гудрун? — спросил он. — Ненависть? Ревность? Безнадежность?
— Все вместе, и многое другое, — вяло отозвалась я.
— Ну, что ж, девочка, пора тебе от нее избавиться. Я надеялся, что ты придешь к этому выводу сама, но Сигурд уже вот-вот вернется, и времени совсем не осталось. Не позволяй ему увидеть по возвращении озлобленную безрадостную женщину. Оглянись. — И он обвел рукой все вокруг. — Пришла пора радоваться. Сено собрано, пшеница сжата, и сколько еще хорошего с нами случилось! Сигурд добыл золото, Гуннар стал другим человеком. Слова отца оставили его сердце холодным, но он исполнился надеждой сейчас. В этом году у бургундов родилось восемь детей, пятеро из них — мальчики, и все совершенно здоровы!
— Тебе легко говорить о хорошем, Хёгни, — горько отозвалась я, не успев обдумать свои слова.
Я пристально смотрела на солнце, надеясь, что это поможет мне сдержать слезы. За все время со дня отъезда Сигурда я не пролила ни одной слезинки. Если я заплачу сейчас, то потом не остановлюсь.
Хёгни взял меня за плечи и встряхнул.
— Ты меня не слушаешь. Я знаю твои мысли, хотя ты и держишь их при себе. Но разве тебе не приходило в голову, что ты можешь ошибаться? Я считаю, что дело обстоит именно так. По-моему, Сигурд любит тебя, как прежде. Да, я видел, как он смотрел на Брунгильду в тот вечер, но я и сам так на нее смотрел. Женщина, которую я люблю, не имеет ни одного из достоинств Брунгильды, зато у нее множество своих собственных. Я уверен, что Сигурд чувствует то же самое. Но неужели ты думаешь, что он будет и дальше любить, когда увидит тебя такой? Такой, как сейчас, тебя невозможно любить, сестра. Ты должна что-то изменить…
— Я не способна, — заплакала я. — Эта сила, эта тьма поглотила меня целиком. Уходи. Оставь меня. Женщина, которую ты любишь… Ты говоришь со мной с высоты своего счастья. Приди ко мне, когда сестра Васкара устанет от тебя. Тогда и поговорим о сене, пшенице и надежде. Вот тогда я тебя послушаю.
Хёгни сжал руки на моих плечах еще сильнее и стал говорить со мной так резко, как никогда не говорил ранее.
— Нет, ты выслушаешь меня сейчас. Неужели ты настолько слаба, что позволила тьме, как ты ее называешь, поглотить тебя? Спустись к запруде возле реки и посмотри на свое отражение, женщина. Разгляди то, что спрятано за хмурыми чертами и тусклым взглядом, и, может быть, ты увидишь то, что не замечаешь сейчас. Ты — бургундка. Это что-нибудь значит для тебя? Ты принадлежишь народу, который, несмотря на все несчастья, отказался погибать. Мы были рождены, чтобы выжить, разве ты этого не понимаешь? Это мы собрались вместе и поклялись любить и ценить жизнь, строить новое королевство, пусть не для наших детей, пусть для детей наших детей и их детей. Разве это не обязывает нас жить с радостью, думать только о том, что важно? Ты что, забыла, кто был твоим отцом, Гудрун? Чья кровь течет в твоих жилах? Вижу, что забыла. И из-за чего? Из-за того, что история бургундов для тебя не больше легенды, песни, которой будут развлекать гостей свободные, ну, почти свободные люди, в сравнительно безопасных стенах своих домов. Но наша с тобой жизнь оплачена кровью. Неужели ты думаешь, что наши предки думали о любви и ревности, когда с боем пробивались сюда из холодных северных стран? А мы думали о любви и ревности, когда нас истребляли гунны и римляне? У тебя нет причин для радости, говоришь? Тогда радуйся тому, что у тебя есть возможность и время подумать об этом.
— Уходи, Хёгни. Ты сегодня невыносим.
Он отпустил меня. Я оторвала травинку и взяла ее в рот, безразлично оглядывая горизонт. Хёгни посмотрел на меня и направился к своей лошади.
Я тут же пожалела о том, что он ушел, хотя и не находила в себе сил позвать его. Наблюдая за тем, как он едет по нижним полям к лесу, я вдруг поймала себя на мыслях о Сигурде, потом о Брунгильде и об ощущении невинности, исходящей от нее, которую я почувствовала, проползая мимо спящей валькирии последний раз. Внезапно мне пришло в голову, что она могла быть так же невинна, как Гуторм. Она же не виновата в том, что так красива! Я решила сходить вниз, к реке и хорошенько все обдумать.
Соскользнув с крыши, я спрыгнула на землю, как вдруг, словно в подтверждение своих мыслей, очутилась нос к носу с Брунгильдой. Мы обе вскрикнули от удивления. Если бы она шла чуть быстрее, я бы сбила ее с ног. Нужно было что-то сказать, и фраза «Что это ты так рано встала?» оказалась бы не самой лучшей в этих обстоятельствах. И я нашлась.
— Сегодня тепло, хотя еще так рано.
Она посмотрела в сторону.
— Да, последние дни не часто было тепло. Сезон холодов всегда наступает так неожиданно.
Обмен фразами состоялся, но она все медлила. Это меня озадачило.
— Я собиралась спуститься к реке, — осторожно начала я. — За домом есть родник. Ты наверняка его уже видела. Зимой мы там жжем торф, чтобы нагреть камни и мыться. Но купаться в реке куда приятнее. Вот я и подумала, что сегодня, когда так тепло…
Я резко прервала свою сбивчивую речь. Брунгильда снова повернулась ко мне и, склонив голову набок, смотрела на меня внимательно и с подозрением. Впервые за это время я заметила в ее глазах зеленые отблески и разглядела длинные светлые ресницы и точеный подбородок.
— Сейчас действительно тепло, — тихо сказала она.
