— Полковник — сын рабочего, токаря, — пояснила она. — Это помогло мне повлиять на него. Да он и сам после Курской битвы начал поговаривать, что войну Германия уже проиграла, что Гитлер — авантюрист. Однажды я сообщила ему, что служу в советской разведке. Он хотел меня застрелить, но я крикнула: «Какой же ты сын токаря? Ты холуй Гитлера!» — и плюнула ему в лицо. Мой плевок оглушил его. Он больше месяца не владел собой. Врач ежедневно по нескольку раз навещал его. Я опасалась, что он может в таком состояния проговориться, что я советский агент, поэтому не отходила от него. Ухаживала, как за ребенком. А когда он опомнился, пришел в себя, то спросил: «Неужели мои тридцать пять лет прожиты зря?» Нет, говорю, ты много уже поработал для Советской Армии. Все секреты, которые ты мне рассказывал, я передавала своим. Теперь настала пора тебе сознательно поработать на народ, на рабочий класс Германии, к которому принадлежал и твой отец. Вскоре мы поженились.
— А потом, после капитуляции Германии? — воскликнул Домов.
— Жили в английской зоне оккупации. Там почти трехмиллионная фашистская армия не была распущена. Американцы и англичане думали натравить ее на нас. Мы, как могли, мешали этому. А потом тайно перебрались в Восточную Германию.
Исповедь Шуры как бы приглушила у Домова внутренние переживания, которые хотя и потеряли былую остроту, но часто давали о себе знать. Он считал, что она погибла, и видел в этом долю своей вины. И теперь был рад за Шуру, за ее тяжелый подвиг разведчицы, за самого себя, за Галю… Он расчувствовался и воскликнул:
— Какая ты молодчина!
Шура торопилась. Они с мужем ехали на юг, к Черному морю.
— У меня сердце стало пошаливать. Сплю плохо. Ведь я фактически непрерывно воюю с сорок первого. И сейчас у нас, в Германии, идет идеологическая война, — Шура встала с дивана, — Извините, мне пора идти.
Мы проводили Шуру до электрички, после этого Домов с Галей ушли на квартиру, а я направился в столовую. Там ко мне подсел Елизаров. Он признался, что вчера после ужина к нему приезжала жена, сказала, что ее отец уезжает в длительную командировку и поэтому пригласил дочь с мужем к себе.
— Неудобно было отказать тестю, — с грустью пояснил Елизаров. — Выпили. Я лег отдохнуть и проспал до утра.
До женитьбы у Елизарова служба шла хорошо. Потом жена и тесть склоняли его к демобилизации из армии. Но нависшая опасность новой войны помешала этому. Летал он нормально. Стал командиром эскадрильи. И вот снова срыв. Я любил Сергея как боевого летчика и трудолюбивого, доброго человека. Но видел, что семья ему мешает. «Попробую строго наказать, — подумал я. — А потом посмотрю, как он себя поведет».
— Заснули? А Зиночка, тесть почему вас не разбудили? — спросил я. — Да и сами-то неужели не понимаете, что генеральная репетация и Первомайский парад — большое государственное дело?
— Понимаю, но так получилось…
— А где ваша воля? Зиночка, значит, вас под своим крылышком убаюкала, а тесть охранял ваш покой? Они по-прежнему хотят, чтобы вы уволились из армии?
— Жена нет, а тесть хочет.
— Я попрошу с ним поговорить замполита. Не возражаете?
— Это было бы хорошо, — поддержал Сергея.
— Договорились. А за то, что вовремя не прибыли на генеральную репетицию, лишаю вас полета ведущим пятерки. Пойдете командиром резервной пары.
— Слушаюсь, — подавленно ответил Сергей и понуро поплелся к выходу.
6.
Ясное теплое утро Первомая 1947 года казалось мне самым ответственным утром в моей жизни. Видимо, и другие авиаторы, находящиеся в тот день на аэродромах, испытывали такое же ощущение. О пролете реактивных самолетов над Красной площадью будет знать весь мир. Враги этот факт примут с горечью и раздражением, друзья — с радостью и восторгом.
Двадцать пять Як-15 заняли всю восточную рулежную дорожку Монинского аэродрома. Двадцать два взлетят, а три останутся в запасе. На всякий случай летчики выстроились перед самолетами. Я с замполитом Иваном Сорокиным приближаемся к строю. Майор Георгий Киселев командует:
— Смирно!
Все в фуражках. Красиво и внушительно, пилотки летчика как-то беднят, даже ростом делают ниже. В них блекнет мужественность, присущая авиаторам. Все в кителях с орденами и медалями. Невольно подумалось — в строю и молодость и воинская зрелость страны.
— Красивые ребята! — сказал Иван Сорокин.
— Хорошо смотрятся, — одобрительно заметил я и, приняв доклад Киселева, подал команду «Вольно!». Когда летчики сбросили физическое напряжение и приготовились слушать, спросил: — Всем задача ясна? От наземного розыгрыша предстоящего полета прошла целая ночь. Может, кто свои действия в воздухе заспал?
Никто не отозвался, но многие улыбнулись. Я посмотрел на часы и сказал:
— Через семнадцать минут запуск двигателей. Взлет по команде. А теперь не спеша расходитесь по самолетам.
Хотя я и был уверен в благополучном исходе полета, но, садясь в кабину «яка», вспомнил столкновение с вороной, и тревожная мысль неприятным холодком обдала меня. Полк будет пролетать над лесными массивами и парками, над реками Яуза и Москва, над Химкинским водохранилищем. В этих местах немало птиц. А лететь будем очень низко.
Полк взлетел быстрее положенного и взял курс на Мытищи. Над Медвежьими озерами летели уже сомкнутой парадной колонной. Страхуясь от птиц, я держал пока высоту пятьсот метров. Над Мытищами увидел городок Химки, где был установлен особый маяк — зеркальный отражатель. Его солнечный зайчик игриво блестел. Над ним все полки на высоте триста метров должны встать в общую парадную колонну и взять курс на Красную площадь.
Прекрасная видимость облегчает задачу. Я хорошо вижу, как первые четыре полка над Химками выстраиваются в колонну. Их командиры так точно по времени вышли на первый контрольный ориентир, что мне теперь незачем на него смотреть и сверять время по часам. Над зеркальным зайчиком, регулируя скорость и темп разворота, полк займет свое место в строю.
Разворачиваясь на главный курс, вижу, как пятерки «мигов», скользят по последней прямой. Впереди меня красиво идет пятерка «яков». Дальше за пятеркой мне уже ничего не видно: колонна вытянулась в прямую линию. Я даже не могу взглянуть на своих летчиков. Мне важно выдержать нужную дистанцию и высоту относительно впереди идущей пятерки. Она увеличивает скорость. Мой глаз это улавливает, и я тоже прибавляю скорость. Земля подо мной уже не плывет, а от огромной скорости быстро мелькает.
На генеральной репетиции я видел зеркальный маяк на площади Маяковского. Теперь же только ведущий общей колонны смотрит на него и вводит нужные коррективы. Допущенная им неточность будет общей ошибкой. Качество пролета всей колонны сейчас зависит от командира ведущей пятерки подполковника Прокопия Акуленко. Он возглавлял Центр переучивания на реактивные самолеты, а теперь летит ведущим на параде, первом таком параде в нашей стране.
Мое внимание настолько было сосредоточено на летящей впереди пятерке, что я не заметил, когда под нами промелькнула Красная площадь. Лишь в тот момент, когда эта пятерка начала разворачиваться влево и набирать высоту, я понял, что Красная площадь и вся Москва остались позади. Расслабившись, с облегчением взглянул на плотно прижавшихся ко мне летчиков, улыбнувшись, плавно перевел машину в набор высоты и передал по радио:
— Все! Теперь домой!
После посадки я выключил двигатель и почувствовал, что от напряжения весь взмок. Сняв шлемофон, сразу же выскочил из самолета и так, с открытой головой, любовался приземлением своих подчиненных. Двадцать пять «яков» снова встали в одну линию. Перед ними в ожидании команды на построение сгрудились летчики. Я внимательно оглядел ясное небо. Высоко поднявшееся солнце приветливо сияло, словно своими ласковыми лучами благодарило нас. И сама небесная голубизна была умиротворенно-тихой. И вид летчиков-победителей говорил об их торжественном и радостном настрое. Особенно сиял руководитель полетов Борис Константинович Висковский. Да разве мог он быть равнодушным, если сумел в минимально возможное время поднять полк в воздух, а затем оперативно посадить истребители!
— Я еще не знаю случая, — горячо говорил он, — чтобы двадцать самолетов сели так быстро. Это не летчики, а какие-то сверхасы.
После полета полагается произвести его разбор. Зачем? Похвалить летчиков? Но сам успешно проведенный парадный полет выше любых лестных слов. Это все чувствуют. И я решил поговорить с летчиками и техниками полка после получения от генерала Сбытова особых указаний, о которых он сказал мне после генеральной репетиции. На характер указаний он тогда даже не намекнул. Все стало ясно вечером, когда командующий позвонил по телефону:
— Напишите на всех летчиков, участвовавших в параде, представления к награждению орденами. Из технического состава отберите тех, кто особенно хорошо работал. С сегодняшнего дня до десяти часов третьего мая личному составу полка предоставьте отгул, а к пятнадцати часам того же дня всем летчикам быть готовыми к отъезду на прием в Кремль. Из технического состава приглашаются инженер полка Косицкий, начальник штаба Иванов и по вашему усмотрению один техник. И еще. Летному и техническому составу надо подготовиться к конференции по реактивным самолетам. Время и место проведения сообщу дополнительно. Вопросы и просьбы есть?
