уже тогда? И замечала ли миссис Эшби его? Наверняка. Она из тех женщин, которые многое видят.
– Станислав сам все оборудовал… именно он учил Деккера. Вы ведь с ним знакомы? Он фото даже в Нью-Йорк отправлял. И некоторые печатали. А наши умники так и вовсе заказы делают. У него отлично получается снимать драконов. Людей, к слову, тоже, но кому интересны люди.
И опять новая страница.
Лукреция опирается на руку мужа. Она стоит вполоборота к нему, с тонкой сигаретой в тонком же мундштуке. Идеальная. Совершенная. Равнодушная.
И создается ощущение, что эти двое, стоящие рядом, безнадежно далеки друг от друга.
– Это самые удачные. Сперва у меня не слишком получалось. С полдюжины пленок я вообще безнадежно испортила. С печатью тоже… сколько я намаялась с выдержкой! Это у Деккера талант, он все ухватил с ходу, а я… я старалась.
Дети перед школой. Маленькие и большие. Кто-то выделяется одеждой, кто-то – ростом. Черная доска и буквы.
– Один из первых уроков. Господи, как я волновалась.
Церковь. Цветы. И женщины с цветами.
– Наш городской комитет благочестия. – Мисс Уильямс поморщилась. Кажется, эти отношения у нее не складывались. – Моя семья никогда не отличалась особой религиозностью, да и я, уж простите, не слишком верю в высшие силы. Здесь же оказалось, что верить должны все. Не представляете, сколько нервов потрачено. Они даже собирали подписи, требуя отослать меня ввиду недостаточной крепости веры.
Женщины незнакомы, но почему-то создается ощущение, что если снять нынешний комитет, то изменятся лишь платья. Станут чуть короче. Чуть пышнее. И цветов на шляпках поубавится.
– Станислав послал их в бездну. Сказал, что если я не устраиваю, то они могут найти того учителя, который будет их устраивать, но платить ему они должны будут сами.
– И вы остались?
– У меня неплохое жалованье. Но… в церковь пришлось ходить. Не потому, что я вдруг уверовала или испугалась, но я не хотела доставлять беспокойство Станиславу.
И имя его мисс Уильямс произносит с нежностью.
– Несколько раз школа поучаствовала в благотворительной ярмарке, на этом все и утихло. Разве что Джорджина так и не успокоилась… она запретила сыну ходить в школу. А Станислав решил не ссориться. Может, и к лучшему… Клайв всегда был сложным мальчиком.
Снова снимки. Лица. И тихая городская жизнь, которая проходит мимо Милдред. Люди, люди и снова люди. Удивленные. Растерянные. Серьезные. Осознающие важность момента. Искусственные позы и случайные фото, сделанные, когда те, кого снимают, не подозревают о том. И здесь люди живые, настоящие.
– У вас талант.
– Да нет… случается, что из одной пленки и отпечатать можно кадр-другой, не более. А вот у Деккера действительно талант. Мальчик сердцем прикипел к нашей лаборатории. Очень переживал, когда она сгорела.
Милдред подобралась.
– Нет, ничего такого… лето выдалось на редкость сухим. Вспыхнула трава, а когда начинается огненная поземка, то достается всем. Школа-то защищена была, Станислав изначально настоял на этом, а вот пристройка вспыхнула. Сгорело все оборудование, и не только. Архив пленок, который там хранился. Отпечатанные снимки. И бумаги… совсем новые наборы для изучения радиоактивности. Пятьдесят долларов за один! Помню, их привезли буквально накануне, а с ними и реактивы для химических экспериментов. Станислав желал, чтобы наша школа была не хуже, чем в Тампеске.
– А вы?
– А я была рада. Но… – Мисс Уильямс закрыла альбом и прижала к худой груди. – Это был нехороший год, очень нехороший… Много всего случилось, и как-то сразу. Смешно жалеть о лаборатории, когда погибли люди.
Она замолчала, спохватившись, что явно сказала лишнего. Но тут же вздохнула, спрятала альбом на полку, чтобы вытащить другой.
– Вот… это Элисон. Официанткой работала… и не только ею. Поговаривали, что она охотно оказывала мужчинам услуги определенного толка. Вы понимаете?
Милдред кивнула.
– Глупый случай, конечно. Нелепый, я бы даже сказала, беспрецедентный по глупости. Элисон постоянно заводила романы не с теми мужчинами. Ссорилась. И потом случалось… всякое. Новый приятель ее избил так, что сломал ногу, но потом они помирились и выпили. Много выпили. Элисон в принципе злоупотребляла. И когда они протрезвели достаточно, чтобы осознать случившееся и пригласить Станислава, было поздно. Раны загноились. Ногу пришлось отнять…
Женщина смотрела исподлобья. Возможно, она была когда-то красива, но возраст и дурные привычки не оставили красоте шанса. Она стояла, глядя исподлобья. Морщины. Потекшие щеки. Полная шея. И отвисшая губа, к которой прилипла сигарета. Светлые локоны собраны в небрежную прическу.
– Она умерла не сразу, верно? – Милдред потянулась к снимку, но вынимать из тонких полосок, которыми он крепился к листу, не стала.
– Верно. Сперва даже показалось, что Элисон поправится. Ее перевезли из Тампески. Станислав нанял сиделку на первое время. Он часто помогал местным в подобных вопросах. Помог приобрести кресло. И даже работу какую-то дал, чтобы они с сыном не погибли.
Сын?
Милдред перелистнула страницу.
– Нет, вот он. Деккер. Я же говорила, – мисс Уильямс поняла все верно. – Он хороший и милый мальчик.
В одежде явно с чужого плеча. Впрочем, здесь многие одевались так, как выходило, но эта бедность особенно бросалась в глаза. Рубашку даже не пытались подшить, а штаны висели. И в дыры на коленях проглядывали эти самые колени.
– Сколько ему было?
– Ему… погодите. На пару лет старше Ника… в тот год, стало быть, пятнадцать исполнилось. А это Альберт Хендриксон. – Палец учительницы остановился на другом мальчишке, который стоял будто бы в стороне и изо всех сил старался выглядеть старше прочих. Кожанка на плечах. Кепка, съехавшая набок. Выражение лица нарочито равнодушное, независимое. Во рту – сигарета, но это нормально. Сколько ему? Тоже около пятнадцати. – Он утонул. Здесь, на Драконьем берегу.
Стало быть, парень из списка Луки, по которому только и удалось выяснить, что дети и вправду погибали. От инсульта ли, по иным обстоятельствам, как знать.
– А это Томми.
Агент Хендриксон выглядел раздолбаем. Светловолосым, с огромными глазищами, в которых читалось любопытство, и с оттопыренными ушами. Он стоял, вцепившись в метлу, и пялился в камеру то ли с восторгом, то ли с ужасом.
– Очень живой был мальчик. До того происшествия… оно сильно на него повлияло. А это Ник.
Хмурый толстяк в слишком хорошем костюме, чтобы сойти за своего. Три подбородка упирались в белоснежный воротничок, из-под которого выглядывал змеиный хвост галстука. Ребенок выглядел недовольным и раздраженным, что немудрено. Пиджак натянулся на его груди, того и гляди пуговицы треснут.
– Вихо…
А этот вполне в своей стихии. Не стоит, сидит на корточках, повернувшись так, чтобы всем были видны явно новые и красивые сапоги.
Высокое голенище. Узоры. И
