* * *
За пять минут до начала спектакля в зрительном зале не осталось свободных мест. Я невольно прикинул несколько вариантов того, как именно лейтенант Елизаров раздобыл наши билеты — некоторые были вполне в духе историй о «кровавой гэбне». Заметил, с каким нетерпением зрители посматривали на кулисы. Слушал Настин шёпот — Бурцева мне подсказывала, какие моменты следовало приметить в начале спектакля. Я кивал, будто китайский болванчик. Но большую часть Настиных наставлений пропустил мимо ушей. С интересом впитывал в себя царившую в зале атмосферу, разглядывал лица и наряды сидевших рядом со мной людей.
Начало представление мне запомнилось тем, что Настя Бурцева замолчала. Сидя в притихшем зале, я слушал музыку и смотрел на яркие декорации. Пока на сцене не появился наряженный в украшенный серебряной вышивкой светлый костюм Фигаро (в исполнении Андрея Александровича Миронова). Он принял из рук слуги искусственную красную розу, улыбнулся. Уселся на сцену и будто бы загрустил. С этого момента я позабыл о сидевшей рядом со мной Бурцевой — смотрел только на сцену. В прошлой жизни я Андрея Миронова видел только в кино. Театр я посещал нечасто. Да и было это уже в двухтысячных годах, когда крутил роман с актрисой.
На вид Миронову сейчас было лет тридцать. На сцене он смотрелся естественно. Я следил за его действиями, слушал его реплики — чувствовал, что на моём лице то и дело появлялась улыбка. За сюжетом спектакля я не следил. Благодаря Настиным рассказам я его примерно представлял. Но за игрой актёров наблюдал с удовольствием. Наблюдал за Андреем Мироновым, за Александром Ширвиндтом, за Ниной Корниенко, за Верой Васильевой, за Татьяной Пельтцер. Будто смотрел старый советский кинофильм. После просмотра первой части признался Насте, что разделяю мнение её отца: Ширвиндт в роли графа Альмавива смотрелся великолепно.
В начале второй части спектакля Фигаро появился на сцене в красном костюме и в забавной широкополой шляпе. Я почувствовал, как на мою руку легли холодные Настины пальцы — никак на это не отреагировал. А уже через пару минут пальцы оставили мою руку в покое (на сцене в это время началось «судебное заседание»). Я смотрел, как Фигаро с ловкостью танцора перемещался по сцене. И как малоподвижный граф Альмавива будто с ленцой произносил свои реплики. То и дело я слышал смешки в зрительном зале. Несколько раз хохотнула и сидевшая рядом со мной Бурцева — она заворожено смотрела на сцену (точно смотрела спектакль впервые).
По окончании спектакля зрительский зал бурно благодарил актёров овациями, долго не отпускал их со сцены. Я охотно присоединил свои аплодисменты к прочим. Почувствовал, как Настя дёрнула меня за рукав пиджака — увидел, что Бурцева улыбалась. Я не расслышал дословно, что именно она мне сказала. Но общий смысл фразы понял — улыбнулся Насте в ответ, кивнул головой и заверил, что спектакль мне тоже очень понравился. Зрители неохотно вставали со своих мест. Поднялись и мы. Но проследовали не к выходу из зала — Бурцева повела меня к дверце около сцены: мы с ней ещё в машине договорились, что она проведёт меня к гримёркам актёров.
* * *
Минут пять мы брели по плохо освещённым коридорам. Встречали по пути людей — те нас словно не замечали: будто мы были обычной частью суеты, царившей в театре после спектакля (за пределами сцены). Настя с кем-то здоровалась — те люди ей отвечали, и деловито спешили по своим делам (они вряд ли понимали, кого именно приветствовали). В воздухе витали запахи свежей древесины, гуталина, плесени и табачного дыма. Что-то где-то скрипело, падало и трещало; звучали мужские и женские голоса: споры, ругань, смех. Мне показалось, что я очутился не в театре, а на рынке. Настя указывала дорогу — я шёл за Бурцевой, будто ледокол: все прочие, кто оказывался у нас на пути, сворачивали в стороны, обходили нас (протискивались впритирку к стенам).
До гримёрок актёров мы не дошли. Потому обнаружили истинную цель нашей вылазки за театральные кулисы в коридоре около небольшого окошка. Андрей Александрович Миронов стоял ко мне спиной — но я узнал костюм, в котором «Фигаро» покинул сцену. Лицо Александра Анатольевича Ширвиндта я рассмотрел хорошо, несмотря на плохое освещение и на облако табачного дыма, что зависло в воздухе над актёрами (Ширвиндт курил трубку, а в руке Миронова я заметил сигарету). Раньше я считал, что Андрей Миронов невысокий: метр семьдесят пять, не выше. А Александра Ширвиндта представлял эдаким баскетболистом. Но сейчас обнаружил, что у актёров примерно одинаковый рост: они оба были сантиметров на десять-пятнадцать ниже меня.
— Анастасия Евгеньевна! — воскликнул Ширвиндт при виде нас. — Здравствуйте!
Он развёл руками, словно для объятий.
— Я ещё со сцены увидел вас в зале. Гадал, заглянете ли с нами поздороваться.
Миронов обернулся — я лишь мгновенье видел усталость в его взгляде, пока та не уступила место радостному блеску (будто за это мгновение актёр надел маску для новой роли).
— Анастасия Евгеньевна, голубушка! — сказал Миронов. — Рад вас видеть. Прекрасно выглядите.
Бурцева поздоровалась с актёрами — приветливо и буднично, словно со своими университетскими приятелями. Представила им меня, ответила на вопрос «как здоровье маминьки».
Сообщила, что мы явились за кулисы «не из праздного любопытства», а за автографами «любимых актёров».
Миронов снова улыбнулся, прижал к груди ладонь.
— Анастасия Евгеньевна, вы же знаете: для вас — всё, что угодно, — сказал он. — Хоть звезду с неба достанем.
— Александр Анатольевич, Андрей Александрович, вы напишете пару слов для своей большой поклонницы? — спросила Настя.
— Без проблем! — заявил Ширвиндт и махнул трубкой.
Бурцева раскрыла сумку, вынула оттуда шариковую ручку. Взглянула на меня — я заметил растерянность в её взгляде.
— Серёжа, я блокнот не взяла.
Я повернул голову — увидел на стене уже слегка пожелтевший от времени и от табачного дыма плакат-афишу. Шагнул к нему, подцепил край плаката пальцем. Резко дёрнул его — оторвал от афиши клочок размером с две мои ладони, протянул его Миронову.
Андрей Александрович задумчиво взглянул на обрывок плаката. Озадаченно хмыкнул. Взмахнул над клочком бумаги дымящейся сигаретой, словно волшебной палочкой. Посмотрел сперва на меня, затем на Настю. Застенчиво улыбнулся.
— Знаете, друзья, у меня есть идея получше, — сказал он. — Один момент. Я сейчас вернусь.
Миронов положил сигарету в стоявшую на узком подоконнике пепельницу и поспешил мимо меня по коридору. Ширвиндт вынул изо рта трубку и отвлёк Настю очередным вопросом. Он спросил, понравилось ли Бурцевой сегодняшнее представление. Настя закурила, с видом бывалого театрального критика перечислила только ей очевидные достоинства и недостатки сегодняшнего спектакля. Александр Анатольевич кивал головой, пыхтел табачным дымом. Поглядывал мимо моего левого плеча. Шаги Миронова я не услышал — заметил радостное облегчение во взгляде Ширвиндта (Александр Анатольевич уже несколько минут кивал в ответ на критические высказывания и похвалы Бурцевой). Настя замолчала, обернулась. Я последовал её примеру: тоже повернул голову.
— Вот, нашёл! — заявил спешивший к нам Миронов.
Андрей Александрович взмахнул чёрно-белой фотографией формата восемнадцать на двадцать четыре сантиметра.
— Это фото с нашей репетиции, — сообщил он. — Мне его ещё на прошлой неделе принесли. Так и не унёс домой: будто знал, что пригодится. Тут и я, и Саша. Мне кажется, что это лучший материал для написания дружеского послания.
Бурцева взмахнула руками.
— Андрей Александрович! — воскликнула она. — Гений — он гений во всём! Вы — гений!
Миронов скромно опустил взгляд. Взял из Настиных рук ручку и сказал:
— Мне написать импровизацию, или вы продиктуете послание?
— Продиктую, — ответил я.
Андрей Александрович перевёл взгляд на меня — его улыбка не угасла. Кивнул.
— Говорите, Сергей, — сказал Миронов. — Только, будьте добры, помедленнее: я записываю.
