Не подлежит сомнению, что человек, как только стал таковым, захотел, чтобы его стало больше. Все формы верований, мифы, ритуалы и церемонии исполнены этим желанием. Примеров множество. С некоторыми из них мы познакомимся в ходе исследования. Поскольку все, что нацелено на умножение численности, носило стихийный характер, можно удивиться, почему в начале этой главы подчеркнута сложность умножающей стаи. По размышлении, однако, станет ясно, почему она выступает во множестве разных форм. Она есть повсюду, особенно там, где это естественно предположить. Но есть у нее и свои особые укрытия, откуда она вдруг является, когда ее меньше всего ждут. Ибо свое умножение человек первоначально понимал вне отрыва от умножения других существ. Свое стремление к нему он распространял на все, что его окружало. Оно заставляло его думать об увеличении численности своего племени; для этого разумеется, нужно было лучше кормить детей, для чего, в свою очередь, требовалось больше дичи и плодов, больше стад и зерна, и всего прочего, что необходимо для пропитания. Для того чтобы человек умножался и рос, должно быть налицо все, что нужно для жизни.
Там, где редки дожди, он сосредоточивается на вызывании дождя Все существа, как и он сам, не живут без воды. Поэтому во многих областях Земли ритуалы вызывания дождя и ритуалы умножения слились воедино. Исполняет ли танец дождя все племя или, как у индейцев пуэбло, все толпятся вокруг наколдовывающего дождь шамана, — состояние группы в любом подобном случае есть состояние умножающей стаи. Чтобы увидеть тесную взаимосвязь между умножением и превращением, надо подробнее разобрать ритуалы австралийцев. О них имеются точные данные, охватывающие более чем полстолетия исследований.
Предки о которых сообщают космогонические мифы австралийцев, — замечательные создания: это двойные существа частью животные, частью люди, точнее сказать, и то, и другое Ими были введены ритуалы, которых люди держатся, поскольку таков наказ предков. Замечательно, что каждый из предков связывает человека с одним вполне определенным родом животных или растений. Так, предок-кенгуру — одновременно и кенгуру, и человек, предок-эму — одновременно человек и эму. Не бывает так, чтобы в одном предке были представлены два разных животных. Всегда присутствует человек — одна, так сказать, половина, другая же половина — определенное животное. Только никак нельзя убедительно доказать, что оба одновременно представлены в одном образе: свойства обоих, с нашей точки зрения, наивнейшим и удивительнейшим образом перемешаны.
Ясно что эти предки представляют собой не что иное, как результаты превращений. Человек, которому всегда удавалось чувствовать себя кенгуру и выглядеть кенгуру, стал тотемом кенгуру Это превращение, которое часто производилось и использовалось, обрело характер окончательности и благодаря мифам, находящим драматическое воплощение, передавалось от рода к роду.
Предок кенгуру, которые были повсюду вокруг, становился одновременно предком той группы людей, которые называли себя кенгуру. Превращение, лежащее в корне этого двоякого потомства, разыгрывалось на общих собраниях племени. Один или два человека изображали собой кенгуру, другие участвовали как зрители в воспроизводящемся превращении. В следующий раз они могли сами танцевать кенгуру, их предка. Удовольствие, получаемое от того или иного превращения, особый вес, который оно приобретало с течением времени, его ценность для новых поколений выразились в священном характере церемоний, во время которых оно совершалось. Удавшееся и утвердившееся превращение становилось своего рода даром: оно сохранялось точно так же, как богатство слов, составляющих тот или иной язык, или иное богатство, состоящее из вещей, которые мы обозначаем и воспринимаем как материальные, — оружие, драгоценности и разного рода священные предметы.
Это превращение, которое, как заботливо охраняемая традиция, как тотем, знаменовало родство определенных людей и кенгуру, содержало в себе также связь с количеством последних. Их всегда было больше, чем людей, и прирост их был желателен, поскольку был связан с ростом численности человека. Если они приумножались, приумножался и он. Приумножение тотемных животных тождественно его собственному.
Поэтому крепость связи между превращением и приумножением невозможно переоценить, оба идут рука об руку. Если превращение утвердилось, и его точный образ воспроизводится в традиции, оно гарантирует приумножение обоего рода созданий, которые в нем едины и нераздельны. Одно из этих созданий — всегда человек. В каждом тотеме он обеспечивает себе приумножение другого животного. Племя, состоящее из многих тотемов, присваивает себе приумножение их всех.
Огромное большинство австралийских тотемов — животные, но есть среди них и растения, и поскольку чаще всего это растения, которые используются человеком, ритуалы, которые служат их приумножению, никого не удивляют. Кажется вполне естественным, что человек заботится о сливах и орехах и хочет, чтобы их стало много. То же справедливо и по отношению к некоторым насекомым — разным гусеницам, термитам, кузнечикам, которые нам отвратительны, а для австралийцев являются лакомствами; они тоже выступают как тотемы. Но что можно сказать, когда обнаруживаются люди, сделавшие своим тотемом скорпионов, вшей, мух или москитов? Здесь о полезности в обычном смысле слова не может быть и речи, эти твари для австралийца такое же бедствие, как и для нас. Его может привлекать лишь невообразимая численность этих существ, и, устанавливая родство с ними, он заботится лишь о том, чтобы обеспечить своему роду такую же численность. Человек из тотема москита хочет, чтобы его род был так же многочислен, как москиты.
Я не могу завершить этот предварительный и очень обобщенный обзор австралийских двойных фигур, не упомянув об еще одном роде тотемов. Их перечень мог бы вызвать удивление, но читатель с ним уже знаком. Среди тотемов австралийцев есть тотемы облаков, дождя и ветра, травы, горящей травы, огня, моря, песка и звезд. Это перечень природных символов массы, которые были детально нами разобраны. Лучше не докажешь их древность и значимость, чем найдя их в числе тотемов австралийцев.
Было бы ошибкой решить, что умножающие стаи всегда связаны с тотемами и всегда столь долговечны, как у австралийцев. Бывают представления более узкого локального характера, когда цель — привлечь нужных животных в конкретное время в конкретном месте. Заранее предполагается наличие больших стад поблизости. Сообщение о знаменитом бизоньем танце манданов — индейского племени из Северной Америки — относится к первой половине прошлого столетия.
«Получилось так, что бизоны собрались огромными массами и бродили по степям в разных направлениях — с запада на восток и с севера на юг, куда им только хочется. А майданам вдруг нечего стало есть. Они — маленькое племя, и поскольку у них много врагов, манданы не рискуют далеко уходить от дома. Так у них начался настоящий голод. Когда такая беда, каждый приносит из своей палатки маску, которую держат наготове для подобных случаев: шкуру с бизоньей головой, увенчанной рогами. Начинается танец, призывающий бизонов. Он должен приманить стада, изменив их направление, повернув их к деревне манданов.
Танец происходит на общественной площади посередине деревни. В нем принимает участие от 10 до 15 манданов, у каждого на голове посажен бизоний череп с рогами, каждый держит в руках лук или копье, которым лучше всего убивать бизонов.
Танец всегда приводит к желаемому результату, он длится и длится, не кончаясь, пока не появятся бизоны. Бьют барабаны, тарахтят погремушки, звучат нескончаемые песнопения, взвиваются крики. Зрители стоят вокруг с масками на головах и с оружием, готовые заменить любого, кто устал и покинул круг.
В это время общего возбуждения на холмах вокруг деревни стоят наблюдатели. Увидев приближающихся бизонов, они дают условный сигнал, который сразу замечают в деревне. Танец может длиться без перерыва две-три недели. Он всегда приводит к желаемому результату: считается, что бизоны приходят из-за него.
К маске обычно прикреплена еще полоса шкуры во всю длину животного с хвостом на ней; она свисает по спине танцора и волочится по земле. Кто устал, демонстрирует это, сильно наклоняя тело параллельно земле, тогда другой целится в него из лука, пускает тупую стрелу, и он падает, как убитый бизон. Окружающие хватают его, вытаскивают за ноги из круга и размахивают над ним своими ножами. Проделав все движения, имитирующие снятие шкуры и расчленение туши, они его отпускают, и его место сразу занимает новый танцор, врывающийся в круг с маской на голове. Так танец продолжается день за днем и ночь за ночью, пока наблюдатель не просигналит: „бизоны пришли“.
