— Так ты тут лежишь под чужой фамилией, Всеволод Юрьевич! Ты же Гаранин у нас. А записали тебя как? Дергайкин!
— Это тоже наша фамилия, — смеюсь тихонечко. — Родовая. По деду…
— Ну, так не знала я… думала, шифруешься. Давай тебя бульончиком покормлю, Севочка…
— Я сам, Васильевна, — прошу твердо. — Ты мне только подушки подложи поудобней.
Чувствую, как заскорузлые крепкие руки торопливо подсовывают подушки. Сажусь, стараясь меньше двигать перебинтованной шеей. Бомбануло меня знатно. Теперь как гусь лежу, с белой шеей. И Тайка моя в Париже страдает. А я ей даже через Сеньку передать привет не могу. Хлебаю бульон с яйцом и пытаюсь сообразить, что делать дальше. В ближайшее время меня отсюда не выпишут. Да и Таечка приехать не сможет. Во-первых, ее ко мне не отпустят, а во-вторых, сам не хочу. Ни к чему девочке видеть меня полудохлым. Пусть думает, что ее жених красив, умен и удачлив. А не вот это полосатое чмо с раненой шеей. Как же меня угораздило, блин!
Хлебаю унылую больничную юшку, а сам пытаюсь понять, почему мое семейство восстало против меня, да еще и помогло Мишелю из-под носа выкрасть Тайку. Неспроста на меня отец орал. И повод сам по себе ничтожный. Вернее, не так… Этот вопрос меня совершенно не касался. Не моя компетенция. Но милый папа перепутал меня с замом по логистике. С чего бы это?
Пытаюсь понять, как быть дальше. Лететь в Париж? Стоять под окнами общаги на Елесеевской? Орать дурниной, вызывая Тайку? Там она, или перевезли куда подальше? Сколько времени прошло, как она уехала с Мишелем? Неделя, кажется. За это время могли и замуж выдать за сыночка Хуаны. Нет, я не держу на них зла. Одно знаю точно — Тайка моя! И я отобью ее у этих напыщенных снобов.
«Нужно как-то связаться с ними… С Арсением, например. И пусть Светка плюется ядом, но мне нужно ее перетянуть на свою сторону. Обязательно! Она должна мне поверить и уговорить остальных хотя бы выслушать меня. И где этот придурок, укушенный пингвином? Почему он молчит? Не хочет ссориться с Арменом? Передумал Тайку за меня отдавать?
Чувствую, как в груди клокочет обида. За себя, за нас, за Тайку. Но ничего не поделать. Придется тащиться в Париж за моей девочкой.
Смотрю в окно, за которым немилосердно льет дождь, и пытаюсь сообразить, когда можно рассчитывать на выписку. Оперировал меня профессор Виленский, старинный знакомый Бека. Тот уже на себе все волосы выдрал. Никак не может успокоиться, что допустил меня к операции без всякой подготовки. Пока я в реанимации валялся, ему удалось туда просочиться. Генерал — одно слово. Вроде только бровью повел, а уже все бегут исполнять. Обещал меня сразу навестить, как только в палату переведут. Может, у него про мой айфон спросить? Хотя какой с него толк, если Таисия не отвечает…
Отставив пустую тарелку на тумбочку, еле-еле поднимаюсь с постели, потихоньку по-над стеночкой бреду в ванную. Зубы хоть надо почистить перед приходом Кирсанова, и умыться бы не помешало. Облокотившись обеими руками об раковину, смотрю на свою морду в мутное зеркало.
Небритая угрюмая харя. С Мишелем явно даже сравнивать нельзя. Того хоть на обложку журнала фотографируй. Молод, красив и богат. Спит в костюме от Бриони с портфельчиком Луи Виттона под мышкой. В ладонь встроен калькулятор, а в башку — многоядерный процессор. Говорят, его родной папаша еще тот умник был…
Может, и права безумная Хуана, ну на фиг дитятко за такого урода, как я, отдавать? Вон мешки под глазами, морщины… и шея не двигается. Терминатор, блин! Или Робокоп… Старый, никому не нужный экспонат.
«Оставь, как есть… не тревожь ее, — мелькает в башке досадная мыслишка. — Как бы не так! — ухмыляюсь недовольно. — Щаз! Я, конечно, дурак, но своей единственной любовью делиться ни с кем не желаю. Тайка моя. Точка!»
Ополаскиваю лицо чуть теплой водой. Вытираюсь маленьким махровым полотенцем и, заслышав, как открывается дверь в палату, и бас генерала, плетусь на нетвердых ногах навстречу.
— А тебе кто вставать позволил, Ган? — удивленно смотрит на меня Кирсанов. — Велено лежать и докторов слушать. А другой команды не поступало.
— Это… Бек… — тяну к бате слабую руку. Но он, шагнув ко мне, стискивает в объятиях.
— Живучий ты, Ган… Но напугал меня знатно… — бурчит мне на ухо Кирсанов.
«Вот он любит эти суровые обнимашки», — мысленно фыркаю я. Вот только раньше обдавал ядреным запахом пота, а теперь — селективным парфюмом.
— А где мой айфон, не знаете? — спрашиваю, обретая свободу. — Хочу своей девочке позвонить. Может навестит старого раненого придурка.
— Я звонил ей, — морщится Бек. — Сам не знаю как вышло, Ган. Набрал номер и она ответила. Сказал, что ты в больнице. И она встрепенулась такая… Говорит, я сейчас поеду к нему. Адрес больницы спросила… Но не приехала она, Ган. Херня какая-то получилась. А потом я сколько не звонил… Номер не в сети… Пробил по исходящему. Так она со мной из Парижа разговаривала…И все. И тишина. Никто больше не ответил…
Кирсанов неуклюже машет руками. Не генеральское это дело приносить плохие новости, а извиняться тем более.
— Да я уже с дуру решил, что дров наломал по самые помидоры, — вздыхает он. — Но будут еще девчонки…
— Ни хрена, — мотаю башкой. Медленно ковыляю к постели. Усевшись на край, хватаюсь рукой за спинку кровати. — Это ее родня увезла куда подальше. Дед этот… Император хренов… Его жена, идиотка. Аристократы, блин…Все это ерунда, Бек… Я все равно ее найду. Пусть она сама скажет, что я ей не нужен…
— Там вон гляди, — кивает Кирсанов на пакет, стоящий на тумбочке. — Апельсины, шоколад и отбивная с картошкой. Крепс специально для тебя в кабаке заказал. Все переживает, что ты вместо него угодил…
— Вот и хорошо, — бросаю спокойно. — У него семья, дети. А я как перекати-поле. За меня никто убиваться не станет. Вон родственники даже ни разу не поинтересовались.
— Я звонил твоему отцу, — крякает глухо Кирсанов. — Не пожелал разговаривать. Ну мы-то люди не гордые. Я все секретарю пересказал, телефон свой оставил… Но папаша твой так и не перезвонил, — негодующе бубнит он. Садится на стул напротив меня. Смотрит внимательно. — Что-то ты бледный, Ган… Как себя чувствуешь? В обморок не упадешь? Или лучше сестричку позвать?
— Нормально все, — упрямо мотаю головой. Голова идет кругом от странного поведения Таи и предательства семьи. Может и она переметнулась?
— Где айфон? — интересуюсь небрежно.
— В пакете, — кивает Кирсанов. — Насчет работы ты, Сева, не беспокойся. Крепс тебя на работу уже оформил. Больничный Веленский подписал. Выздоравливай и снова вливайся в строй, понял?
— Конечно… А тех уродов нашли, что гранатами кидались?
— Да, сразу взяли, — скупо роняет Кирсанов. — Вам с Асисяем даже ордена положены. Благодаря вам взяли этих засранцев.
— А свидетель этот дал показания?
— Ага, по скайпу. Как будто сразу не могли додуматься…
— А Асисяй, — спрашиваю, стараясь скрыть волнение.
— Да нормально с ним все, — Бек тяжело поднимается. — Давай поправляйся, — хлопает меня по плечу. — У нас дел невпроворот. Юлька ругается, что опять отчеты неверные подали..
— Знакомое дело, — усмехаюсь весело. — Пусть Крепс выдаст мне захудалый ноут и пришлет таблички. Я вечерком гляну.
— Смотри не перетрудись, — весело хмыкает Кирсанов на прощанье.
Как только за генералисимусом закрывается дверь, я хватаюсь за сотовый и быстро тыкаю в контакт брата. Трубку долго никто не берет и, когда я уже собираюсь нажать на кнопку отбоя, слышу недовольный голос брата.
— Чего тебе?
— Помоги мне связаться с Таисией. Христом богом прошу…
— Ты пьяный что ли? — раздраженно хмыкает брат. — Я не пойму, чего ты добиваешься, Сева? Твои выходки всех задрали…
— И что же я такого сотворил, дорогой Арсений Юрьевич? Я просто хочу поговорить с Таей. Если она мне откажет, не стану больше домогаться. И ваше прекрасное общество никогда обо мне не услышит. Но мне нужно услышать ее. А лучше посмотреть в глаза. Тебе, единственному я доверяю. Больше никому из вашей кодлы… Неужели я о многом прошу… Обычная встреча. При тебе или Свете…
