Наконец я нашарил окно и поздравил себя с благополучным разрешением своих тревог. Однако я слишком поторопился радоваться. Комната находилась на первом этаже. Хотя ее окна были расположены довольно высоко над землей, я подумал, что для меня не составит труда выпрыгнуть из окна в сад, но когда я проскользнул за тяжелую гардину, то столкнулся с новым препятствием.
Окно, которое открывалось посередине, как и большинство окон во Франции,[16] было плотно закрыто и заперто на задвижку. Я медленно, осторожно повернул головку шпингалета и сразу почувствовал, что обе половинки окна основательно заело; они словно склеились одна с другой, возможно, были недавно покрашены, и краска подсохла, а может быть, разбухли от дождя. Во всяком случае, если их начать разъединять, они заявят громкий протест…
После первого предупреждающего скрипа я остановился и прислушался; в соседней комнате Максина рассмеялась и повысила голос, вероятно, для того, чтобы заглушить произведенный мною шум. Это было еще хуже, чем я предполагал, и я не осмелился повторить попытку.
Я еще раз ощупал все вокруг – нельзя ли найти другой путь к бегству, который я, возможно, не заметил в темноте?..
Нет, ничего подходящего не было, окно в спальне было единственным, если не считать еще одного, небольшого, которое, очевидно, вело в комнату горничной и было слишком мало, чтобы пролезть через него.
Вдобавок, мне мешал мой плащ, который я так и не снял, придя к Максине: в тот момент нам было не до этикета. И слава Богу, что так получилось, – снятый плащ мог бы выдать меня!
…Я не знал, что делать. Для Максины было бы гибелью, если б дю Лорье услыхал шум и настоял на том, чтобы открыть дверь, после того, как она с таким трудом заверила его, что в доме нет посторонних.
Возможно, она надеялась, что я уже ушел, но как мог я уйти? Я чувствовал себя как крыса в ловушке, мне стало казаться, что я упакован в тесную коробку без окон и дверей.
Это было неприятное ощущение. Мой лоб покрылся испариной, как в турецкой бане, я стал рассеянно шарить по карманам в поисках носового платка. Но его не было. Вероятно, я оставил его в отеле или на квартире у сыщика Жирара, а может быть, в кэбе. Зато в наружном верхнем кармане пиджака я обнаружил нечто странное. Это был небольшой комочек бумаги, туго сложенный в несколько раз, так плотно, что на ощупь казался почти шариком. И я вспомнил, что этот самый комочек выпал из моего кармана во время обыска в «Елисейском Дворце», был поднят с пола жандармом и вручен мне, а я небрежно засунул его обратно, так как мои мысли были в то время заняты совсем другим.
Возможно, я и сейчас не обратил бы на него внимания, но в эту дьявольскую ночь ничто необычное не должно было оставаться без тщательного рассмотрения. А вдруг в нем что-нибудь завернуто?
Я развернул его, но внутри ничего не оказалось. Это был просто небольшой клочок бумаги. В темноте нельзя было разобрать, что на нем написано, и написано ли вообще что-либо. Поэтому я скомкал его и поспешно запихал обратно в карман, так как в этот самый момент услыхал горестный возглас Максины. Мне показалось, что она произнесла какую-то фразу, из которой я уловил лишь одно слово: бриллианты.
После этого она и дю Лорье о чем-то заговорили так громко и возбужденно, что я подумал: не попытаться ли мне предпринять еще одну атаку на проклятое окно, не рискуя быть услышанным. Но прежде чем я на это решился, голоса умолкли. Хлопнула дверь в соседней комнате, и наступила тишина, прерываемая лишь тяжелыми шагами наверху, над моей головой. Вероятно, это ходила прислуга.
Несколько секунд я стоял тихо, выжидая. Но из гостиной не доносилось ни одного звука, и я решил сделать попытку, пока не поздно.
Я сильно налег на оконные створки, и они подались с таким треском, что, конечно, выдали бы мое присутствие, если б в соседних комнатах находился кто-либо. Но все было тихо, в гостиной не было ни души, и я выпрыгнул из окна прямо на цветочную клумбу с высоты нескольких футов. Затем я обогнул фасад дома, осторожно ступая по мягкой мокрой траве, и уже хотел сделать бесшумный рывок к воротам, как вдруг дверь дома открылась, поток света упал на лужайку.
Я вовремя отпрянул назад в тень и увидел Максину и мужчину в макинтоше, которые медленно пошли по тропинке, молча опустив голову, как будто разглядывая что-то под ногами. Поглощенные этим, они не заметили меня, подошли к воротам, открыли калитку и вышли на улицу, не закрыв калитку за собой; я понял, что они скоро вернутся.
Я страстно желал удрать, но опасность столкнуться с ними лицом к лицу была слишком велика. Поэтому я стал ждать – и хорошо сделал, так как через три или четыре минуты они появились вновь; вероятно, они не отходили далеко и, конечно, увидели бы, как я выхожу из ворот.
– Это какое-то колдовство! – сказала Максина. Она и ее возлюбленный прошли в трех ярдах от того места, где я стоял, притаившись за большим кустом.
Ответа дю Лорье я не расслышал, но голос его звучал угнетенно, подавленно. Как видно, они потеряли какую-то важную вещь, без всякой надежды отыскать ее. Мне было интересно знать, что случилось, и в то же время было жаль Максину: ко всем ее несчастьям на нее навалилась еще какая-то новая беда! Но единственное, чем я мог бы помочь Максине в данный момент, – это удалиться отсюда как можно быстрей.
Дождь уже перестал. Максина и дю Лорье оставили калитку незапертой, и я, наконец, мог облегченно вздохнуть, очутившись по ту сторону забора.
Я поспешил уйти с этой стороны улицы, чтобы случайно не столкнуться с дю Лорье, который, несомненно, вскоре последует за мной.
Моей первой мыслью было немедленно вернуться в отель, где Жирар, возможно, ждет меня с новостями. Я уже готовился окликнуть кэб, еле ползущий невдалеке, как вдруг вспомнил о том мятом клочке бумаги, который выпал при обыске из моего наружного кармана и который я сунул обратно туда же. Меня охватило желание тотчас же взглянуть на него при свете уличного газового фонаря. Почему-то подумалось: «Не в нем ли скрыта разгадка тайны?..»
Я достал его, развернул, тщательно разгладил на ладони. Это был обычный листок, вырванный из блокнота и густо исписанный с обеих сторон карандашом. Почерк был неровный, как будто писали в кэбе, омнибусе или поезде, и читался с трудом. Я не смог разобрать слова при свете фонаря, поэтому достал спички и, загородив огонек ладонью от ветра, зажигая спичку за спичкой, начал читать странное, неожиданное послание:
«Сэр, я очень сильно рискую, но должен написать вам. Это мой единственный шанс. Я доверяюсь вам, вы настоящий джентльмен и спасли мою жизнь, когда вскочили в купе следом за теми двумя молодчиками, которые собирались вытряхнуть вас из поезда. Когда я их увидел, то сразу понял, что мне крышка, но вы спутали их карты. Я – честный человек, помощник лондонского ювелира, и вез с собой весьма ценные ювелирные изделия для нашего парижского клиента. Я знал, что это будет рисковая поездка, но не думал, что негодяи так скоро застукают меня. Если б не вы, они бы ограбили меня и ухлопали прямо в поезде, будьте уверены. Но я знаю, сэр, что вы такой же порядочный благородный джентльмен, как и я. Я знаю ваше имя, потому что недавно видел вашу фотографию в газете.
В молодости я работал в цирке фокусником-иллюзионистом, это мне потом весьма пригодилось в нашем ювелирном деле, так как нам постоянно приходится иметь бизнес с мошенниками, за ними нужен глаз да глаз, да еще ловкость рук. И когда на сходнях началась паника, я воспользовался ею, чтобы перепрятать свои ценности в ваш карман. А у вас взял вашу вещь, не то вы сразу заметили бы мою уловку, подняли шум и сами оказались в опасности: эти негодяи не задумались бы укокошить нас обоих. Сэр, в нашем пакете, были не деньги, а какие-то деловые бумаги. Если они вам очень нужны, то принесите мне сегодня мои ценности, чтобы я мог отдать их нашему клиенту, а я верну вам ваши бумаги. Это будет честная сделка, верно? Вот видите, как я вам доверяю! Я знаю, сэр, что вы не обманете и отдадите мне мою вещь, как благородный человек. Приходите поскорей в дом 218 на улице Филь Соваж, авеню Лотар, верхний этаж, налево по коридору, последняя комната. Скажите консьержу, что вам нужен мосье Буше. Ради Бога, не подведите меня, умоляю вас! Ю. М.»
Да, как я и предполагал, это писал мне мой «альбинос». Послание изобиловало ошибками, а «Ю. М.», очевидно, должно было означать «ювелирный мастер». Эту записку он, по всей вероятности, нацарапал в поезде, а в Париже, на вокзале Гар дю Пор, незаметно сунул мне в карман, когда при расставании подошел ко мне почти вплотную.
…Я закричал бы от радости, если б не был так взбешен на себя за то, что раньше не уделил внимания этому жалкому клочку бумаги, который несколько раз держал в руках! Поэтому я обуздал свой восторг, назвал себя трижды идиотом, и, если б не боязнь встретиться с дю Лорье (я не знал, ушел он от Максины или все еще там), вихрем помчался бы к ней сообщить отрадную новость. Но в сложившихся обстоятельствах я не рискнул сделать это, так как вместо благодарности мог заслужить проклятие Максины; кроме того, было бы неплохо сперва самому проверить, насколько все это реально, дабы избежать потом горького разочарования и нового краха наших надежд.
