заросла. Перед ним простиралась припорошенная жидкими пока снегами никем не хоженая долина. Река, вяло сбегающая вниз с холма, приглушенно журчала, покрывшись тонким, ледяным панцирем.
Макс сел под «свадебный дуб» и разрыдался. Нет здесь никаких червоточин. А если и есть, то они слишком малы, чтобы в них мог протиснуться высокий, крепкий, хоть и поджарый мужчина. Или находятся слишком высоко, что не допрыгнуть, а крыльев у него нет… Он задрал голову к вечереющему серому небу.
И что теперь? Обратно? Как сказать Анке, что выход он не нашел?
Он поднялся, высморкался, по-босяцки зажав большим пальцем сперва одну, потом другую ноздрю, вытер палец о тулуп и двинулся в деревню. Ноги сами, даже не запнувшись, пронесли его мимо дома. Завтра, все завтра…
Акулина не выразила ни радости, ни удивления, увидев его, неуверенно переминающегося, на пороге. Посторонилась, пропуская в избу, и вернулась к прерванному чаепитию, поставив и перед ним стакан.
- Есть?.. – его голос сорвался.
Макс прокашлялся, хотел попробовать снова, но Акулина и так поняла, о чем он. Лениво покачивая бедрами, пошарилась за выцветшей занавеской в углу и достала. Здоровенный кусок вареного мяса, мелко нарезанную пареную свеклу… и… её! Большую глиняную бутыль.
В последний раз он пил еще до прибытия в эту глушь. А здесь было как-то не до этого, хоть он и подметил, что алкоголь в этой дыре все же есть. Как они справляются без сахара, одному Богу вестимо, но ведь справляются, о чем заявлял резкий запах спирта, исходящий от бутыли. Он тряхнул головой и плеснул немного в щербатый стакан. Он старался не размышлять о бытовых затруднениях этих людей. Ему казалось, если он начнет размышлять, как они до сих пор функционируют без электричества, соли, сахара и элементарной медицинской помощи, то признает свое поражение, начнет подстраиваться, вживаться и выживать и даже не заметит, как… превратится в Степана.
- Ты будешь?
Девушка коротко мотнула головой, не спуская с него глаз, пока он в несколько глотков осушал стакан и, кривясь, закусывал безвкусным мясом. К отсутствию сахара он отнесся философски, никогда им до этого не злоупотребляя, но соль… Как можно жрать мясо без соли?! Как вообще можно что-то готовить без соли?
Самогон, оказавшись на удивление мягким и, одновременно, ядреным, мгновенно ударил в голову. Девушка перед ним поплыла, похорошела. Разговаривать, в общем-то, было не о чем, и он пробормотал пересохшими губами:
- Ну, давай… иди сюда…
Акулина пару секунд молча смотрела на него, потом подкинула дров в печку и скинула на пол свою вязаную шаль.
…
Наполовину пьяный, совершенно дезориентированный и до чертиков напуганный содеянным, он еще затемно сбежал. Чувствуя себя преступником, он пробрался огородами к своей избе и, трясясь на утреннем морозе, принялся приводить себя в порядок. То и дело он виновато поглядывал на облупившуюся печную трубу, из которой не шел привычный, уютный дымок. Как давно прогорела печь? Что если…?
Он потянул на себя дверь, вошел, сбивчиво бормоча:
- Прости, я… небольшой форс-мажор… Сейчас затоплю. Замерзла?
Лучина не горела. Он не различал ни зги и был безмерно рад этому. Было время «сгруппироваться», ведь первые секунды самые трудные. Он разделся и наощупь полез разжигать печку. Спички у них еще были, и они их страшно берегли, никому не показывая и используя только в случае крайней необходимости.
В бледных сполохах огня он кидал быстрые испуганные взгляды на угрожающе неподвижную кучу тряпья в углу. О том, что Анка прознает о его неверности, он мало переживал. За истекшие месяцы она совершенно растеряла интерес к чему бы то ни было, словно постоянные недомогания выпотрошили её изнутри. Чувство вины было лишь за то, что он бросил ее, беспомощную, на ночь в холодной избе.
«Что, если? Что, если…!» - билась в голове единственная, полная панической незавершенности мысль, а когда разгорелась печка, он ее увидел. Куча тряпья не шевелилась, потому что девушки под ней не было. Анка, едва различимой тенью, сидела, завернувшись в одеяло, у грубо сколоченного стола. В огненных бликах он смог различить тусклый блеск ее зубов. Улыбалась?
- Тебе… лучше? – неуверенно спросил он, пряча глаза и пытаясь определить ее настроение.
Она кивнула. Даже теплый печной свет не смог вернуть на ее лицо жизнь. Осунувшаяся и одновременно отекшая, отливающая зеленью, она напоминала… Он отогнал воспоминания об Анисье – неудавшейся вещунье.
- Я… мне…, - он отвернулся, гоняя невесть с каких пор уцелевшей кочергой в печи поленья, - Словом, я не…
- Я беременна…, - прервала она его и улыбнулась еще шире.
- Беременна? – тупо переспросил он, тут же позабыв про свое маленькое приключение в чужой постели…
- Другого объяснения нет! – Анка, кряхтя и охая, перебралась к нему на пол и уселась рядом, протягивая озябшие руки к огню, - До меня только вчера, наконец, дошло.
Макс невольно отодвинулся, не в силах выдерживать ее запах, но постарался обставить это так, будто всего лишь подпускает ее ближе к огню.
- Ты шутишь?
- Я думала, что это болезнь. Нет менструаций, общая вялость, тошнота, отсутствие аппетита, тремор, отеки… А вчера я почувствовала! И сразу все встало на свои места! Это всего лишь токсикоз!
- Что… почувствовала? – Макс отодвинулся еще дальше, разглядывая ее отекшее, с заострившимся носом и, одновременно, мясистыми, тяжелыми подглазьями лицо.
- Движение! Он двигается. Ребенок! И тогда я вспомнила Ленку Федотову. Помнишь ее?
Макс кивнул, хотя никакую Федотову он не помнил. Анка кивнула в ответ.
- Она всю беременность – от первого до последнего дня – мучилась от страшнейшего токсикоза. Девять месяцев ходила с баночкой, пуская в нее слюни, без конца блевала и не могла есть. Вплоть до того, что в третьем триместре ее госпитализировали и кормили исключительно капельницей. Родила здорового малыша. Он уже в школу ходит. Помнишь?
Макс снова кивнул.
- Здесь, конечно, нет питательных растворов, а капельница… Словом, я сегодня заставила себя поесть. И меня не вырвало! Да, психосоматика, скажешь, но… Ты мне не веришь?
Макс ошарашенно глядел на ее возбужденное лицо и не знал, кивнуть ему или покачать головой. И то, и другое будет отрицательным ответом.
- Как это могло произойти? Ты помнишь, когда мы в последний раз спали?
