Не удивительно, что об этих свободолюбивых идеалах в сочинениях и лекциях Грановский мог говорить весьма глухо.
Мы далеки от того, чтобы на основании этих в общем-то давно известных и введенных в литературу сведений делать далеко идущие выводы о том, что около 1848 г. Грановский примыкал к числу русских утопических социалистов.
Но в контексте изучения теоретического развития Грановского мы не можем игнорировать эти сведения, поскольку они наряду с другими, только что рассмотренными показывают нам, что в важнейшем разделе философии истории — учении о цели исторического развития, об идеале общественного устройства и средствах его достижения — Грановский в этот второй период своего развития существенно конкретизирует представления и что эта конкретизация идет по линии учета интересов угнетенных народных масс, основывается на оправдании их освободительной борьбы.
Претерпело изменения и одно из самых коренных понятий органической теории — понятие народа и специфики народов относительно друг друга. Мы помним, что в основании объяснения особенности каждого народа лежала концепция «духа народа». В это идеалистическое, мистическое решение вопроса теперь проникает новая мысль.
Грановский утверждает, что в пределах самой истории и философии истории решение вопроса о народах, их специфике, «различии пород человеческих» невозможно, что это решение должно быть основано на данных естественных наук. Закон, объясняющий «начало национальностей», лишь предположительно может быть решен «историком», его догадки могут быть возведены в ранг закона только на основании физиологии, антропологии, геологии и других естественных наук (см. 3, 438). Здесь мы подходим к очень важной черте эволюции философии истории Грановского. Мы видели, что в характеристике исходной позиции Грановский провозглашал необходимость единения философии истории с естествознанием, но никакой конкретизации это положение не получало, более того, оно противоречило общей установке органической теории, трактовке понятия «народ» в частности.
Теперь, когда роль природы в истории человечества и роль естествознания в философии истории конкретизируются, это противоречие обостряется, расшатываются сами основы идеалистической философии истории, поскольку в арсенал аргументов, объясняющих ход исторического процесса, вводится природа как одно из условий материальной жизни человеческого общества. Грановский конкретнее отдает себе отчет в том, что же, собственно, может дать естествознание философии истории, в чем оно может помочь ему уяснить закономерности исторического процесса. Он отвечал на этот вопрос так: поскольку природа служит основой жизни человека, то и его история должна быть изучена также и в аспекте изучения истории природы. Изучение естественных наук кроме возможности бесконечных улучшений во внешнем быте общества дает решение вопросов, не разрешаемых в других сферах. Речь прежде всего идет об антропологии и геологии. Говоря о «богатых заимствованиях» исторических и вообще гуманитарных наук «из области естествознания», Грановский писал: «Для историка, например, различие пород человеческих существует, как нечто данное природою, роковое, необъяснимое ни в причинах, ни в следствиях. Можно догадываться, что это различие находится в тесной связи с началом национальностей, что оно, как тайный деятель, участвует в бесконечном множестве явлений; но одна физиология в состоянии в этом случае перевести от догадки к уразумению самого закона. Во многих недавно вышедших учебных книгах истории уже находятся предварительные сведения о переворотах и состоянии самой планеты нашей, с указанием на новые открытия геологии и т. д.» (3, 438).
Развитие взглядов Грановского на естественное «различие человеческих пород» укрепляло его в гуманистической позиции относительно равноправия наций, народов и давало новые аргументы для критики национализма, которую он вел в первый период. Он вновь подвергает критике романтическую историческую школу права, шовинистических немецких историков, русских славянофилов (см. 3,445; 520–521).
Такой естественной наукой, как география, Грановский-историк давно уже пользовался и широко применял географический аргумент при объяснении исторических явлений. И теперь он, например, объясняет поселение племен в устье Одера выгодами близости моря и безопасностью от скандинавских нападений ввиду мелководья моря в этом районе (см. 3, 136–138). Впрочем, и это важно подчеркнуть, Грановский далек от стирания граней, от отождествления закономерностей природы и истории. Связь — да, опора на естествознание — да, но не отрицание специфики закономерностей этих двух сфер действительности.
Признавая роль естественных наук в образовании юношества, он не выводил из этого (подобно сторонникам «реального» образования, с которыми Грановский вел полемику) необходимости умаления роли и значения наук гуманитарных, ибо природа «есть только подножие истории, в сфере которой совершается главный подвиг человека, где он сам является зодчим и матерьялом» (3, 439). Та же защита специфики истории по сравнению с естествознанием одушевляет его и в спорах с Герценом и Огаревым; в письме к последнему (январь 1849 г.) он пишет: «Да, история великая наука, и, что бы вы ни говорили о естественных науках, они никогда не дадут человеку той нравственной силы, какую она дает» (8, 449). Здесь мы уже коснулись проблемы эволюции Грановского в методологической интерпретации органической теории.
2. МЕТОДОЛОГИЯ ОРГАНИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
Помимо проблемы отношения естественнонаучного и специфически исторического методов исследования истории человечества его занимают две методологические проблемы, которые и до сих пор сохраняют свое значение. Первая проблема — практической пользы исторической науки занимает Грановского всю жизнь.
Гегель, а вслед за ним Станкевич утверждали, что история не может быть руководителем при решении современных вопросов. Грановский не соглашался с этим мнением. Однако в его позиции не было достаточной ясности: он не отчленил две стороны этой проблемы, не выяснил двойственности самого употребления понятия «практическая польза». Поэтому полемика его оказалась в известной мере мнимой, и он был прав лишь в том смысле, в каком против практического значения истории не возражали ни Гегель, ни Станкевич.
Практическую пользу истории можно понимать в двух смыслах: 1) знание истории, исторических ситуаций и решений деятелей прошлого дает основание для решения подобных же современных проблем; 2) знание истории вырабатывает способность ориентации в исторических событиях, воспитывает жизненный оптимизм, поскольку показывает, что человечество выходило в конце концов из любых положений, и притом в целом, в резюмирующем ее осмыслении шло по пути прогресса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
