одинъ изъ братьевъ Сорванцовыхъ сдѣлался жертвой его пьянаго гнѣва. Гришенька задѣлъ его полѣномъ такъ, что тотъ упалъ. Тутъ приняты были сильныя мѣры. Двужилинъ, какъ самый старшій изъ всей компаніи, отправился сейчасъ же внизъ, во второй этажъ, гдѣ жилъ портной Мельниковъ, и привелъ съ собою человѣкъ шесть молодцовъ. Эта дружина зашла непріятелю съ тылу и наконецъ обезоружила его. Гришеньку связали по рукамъ и по ногамъ. Попойка опять началась, но такъ какъ всѣ были утомлены, то походъ на Палермо отложенъ былъ до другаго раза.
XXV.
Пришло воскресенье, и Борисъ отправился обѣдать къ М. — новой. Онъ нашелъ ее опять въ угольной комнатѣ на диванѣ.
— Пойдемте къ мужу, сказала она вставая, и повела его въ кабинетъ.
Въ кабинетѣ сидѣли два господина. Одинъ — толстый, маленькаго роста, съ курчавыми волосами; другой — худой съ улыбающимся лицемъ, въ вицмундирѣ. Обоимъ было лѣтъ подъ пятьдесятъ. Когда Борисъ взошелъ вслѣдъ за хозяйкой, толстякъ что-то такое горячо разсказывалъ своему собесѣднику, размахивая руками.
— Вотъ, мой другъ, начала Ольга Ивановна, обращаясь къ толстяку, я тебѣ представляю моего знакомаго, Бориса Николаевича Телепнева.
Телепневъ поклонился молча. Хозяинъ вскочилъ съ кушетки, и очень радушно протянулъ ему обѣ руки, круглыя и пухлыя.
— Весьма пріятно, повторилъ онъ раза три, суетясь и приглашая Телепнева садиться.
Ольга Ивановна помѣстилась поодаль на кушеткѣ, возлѣ шкафа съ книгами. Въ этотъ день она была очень Эфектпа. Румянецъ такъ и игралъ на щекахъ, въ волосахъ блестѣли двѣ большія булавки. Широкіе рукава легкаго свѣтлаго платья открывали по локоть ея прекрасныя руки.
— Вы изъ Н? спросилъ хозяинъ Телепнева.
— Да-съ.
— А вѣдь вчшъ бывшій директоръ въ одинъ годъ со мной вышелъ изъ университета. На филологическомъ были вмѣстѣ.
— Кто такой? спросилъ гость въ вицмундирѣ.
— Геліантовъ, Іонъ Петровичъ. Облѣнился, говорятъ, теперь. Таковъ ужъ удѣлъ, видно, русскаго человѣка! И толстякъ захохоталъ
Тема объ Іонѣ Петровичѣ была довольно богата, но Телепневъ не воспользовался ею, — ему не хотѣлось перерывать опять старое гимназическое бѣлье.
— Ну, какъ вамъ нашъ университетъ понравился? спросилъ его М-новъ съ добродушной, полуотцовской улыбкой.
— Я еще все присматриваюсь, отвѣчалъ Телепневъ.
— И прекрасно-съ, перебилъ его хозяинъ. Присмотритесь. Наука дѣло святое. А на какой факультетъ поступили?
— На камеральный, проговорилъ Телепневъ, и подумалъ: „что это онъ меня экзаменуетъ?“
— Что же, доброе дѣло-съ, заговорилъ опять хозяинъ. Вы, значитъ, человѣкъ новый — Homo novus, посвящаете себя реальному знанію. Всякому свое-съ. Теперь ужъ наша филологія не въ ходу, хотя мы не жалѣемъ, что учились ей, сказалъ онъ, подмигнувъ глазомъ гостю въ вицмундирѣ. Вотъ мой коллега, Владиміръ Ивановичъ, профессоръ здѣшняго университета, и онъ указалъ на вицмундиръ, — помнитъ, какое у насъ время было. Мы вѣру имѣли въ слово человѣческое… цѣлый горизонтъ для насъ открывался. Такъ ли я говорю Владиміръ Ивановичъ?
— Да, да, отвѣчалъ Владиміръ Ивановичъ, многозначительно улыбаясь.
— А все-таки я скажу, что таково, видно, ужъ ваше время, — реальнаго знанія ищете, торжество положительности наступаетъ.
— Я признаюсь, началъ Телепневъ, еще хорошенько не знаю чѣмъ буду заниматься.
— Какъ же это такъ? вскричалъ хозяинъ. Гдѣ же благородный юношескій жаръ? Нѣтъ, мы въ наше время не такъ были. Мы со страхомъ и трепетомъ приступали…
— Другое, видно, время было, промолвилъ Телепневъ.
— Другое, другое-съ. Вамъ теперь не нужны классическія науки, вы надъ этимъ смѣетесь. И надъ греками, и надъ латынью. А безъ филологіи ни какъ нельзя-съ!
Телепневъ не возражалъ добродушному толстяку; онъ только изрѣдка поглядывалъ на Ольгу Ивановну, а Ольга Ивановна, не вмѣшиваясь въ разговоръ, посматривала на своего эупруга съ какой-то двусмысленной улыбкой, не то ласко-вой, не то насмѣшливой. Теченію рѣчей хозяина дома воспрепятствовалъ приходъ человѣка, объявившаго, что кушать подано. Всѣ отправились въ столовую. Ольга Ивановна помѣстила Телепнева по правую руку отъ себя, противъ него сѣлъ хозяинъ и пріятель его профессоръ. Изъ заднихъ дверей показалась какая — то неопредѣленная фигура женскаго пола и весьма печальнаго вида, а за ней особа болѣе опредѣленнаго характера, по всѣмъ признакамъ гувернантка, и за нею двѣ дѣвочки и мальчикъ. Старшая дѣвочка была уже лѣтъ девяти — рыженькая и краснощекая, мальчикъ также съ рыжеватыми волосами, въ синей курточкѣ — очень шустрый и подвижной. Дѣти смотрѣли бойко, и за столомъ шушукали между собой. Видно было, что Ольга Ивановна, ихъ не муштровала. Они безъ всякой боязни въ глазахъ смотрѣли и на отца съ матерью, и на гостей. Телепневъ замѣтилъ, что мужъ жену звалъ Оляша, а она его Павелъ Семеновичъ. Павелъ Семеновичъ продолжалъ было трактовать о филологіи; но потомъ свелъ рѣчь на то, какъ онъ ѣздилъ въ какой-то монастырь къ старому знакомому своему, архіерею, который жилъ тамъ на покоѣ.
Мой мужъ, обратилась Ольга Ивановна къ Телепневу, имѣетъ слабость къ архіереямъ и архимандритамъ, и по монастырямъ отыскиваетъ все старые манускрипты.
Да-съ, почтеннѣйшій коллега, заговорилъ хозяинъ съ гостемъ, видѣлъ я экземплярчикъ стоглава — пальчики оближешь! ужъ я какъ-нибудь пріобрѣту его.
— Какимъ же способомъ? спросилъ профессоръ, добродушно улыбаясь.
— Ужъ какимъ-нибудь нужно будетъ ухитриться.
— Что яге ты, похищеніе что ли хочешь сдѣлать? спросила его жена.
Да ужъ какъ-нибудь умудрюсь. Вотъ вы молодой человѣкъ, обратился онъ къ Телепневу, вы этой страсти не знаете! Для васъ, для молодежи, всякій манускриптъ просто старая, грязная бумага, годная на растопку печи, — а для насъ въ ней цѣлая жизнь! Мы въ каждой буквѣ, въ каждомъ крючькѣ видимъ смыслъ, торжество духа человѣческаго.
Разглагольствуя такимъ образомъ, толстый дилетантъ ѣлъ за двоихъ и очень громко причмокивалъ. Послѣ каждой фразы, онъ обращалъ взоръ къ своему коллегѣ, точно желая сказать: каково мы юношеству-то внушаемъ! А коллега только наивно улыбался. Это была добродушнѣйшая фигура, должно быть, простой, душевный человѣкъ. Телепневу пафосъ Павла Семеновича казался не много смѣшонъ, хотя вся его особа была для него нова и занимательна.
Отъ рукописей и архіереевъ разговоръ перешелъ на столоверченіе, которое въ ту пору было въ страшномъ ходу.
— Вы вертите столы? спросила Ольга Ивановна Телепнева.
— Нѣтъ, и не пробовалъ.
— Я васъ научу, сказала она улыбаясь.
— Не вертите пожалуйста, вскричалъ Павелъ Семеновичъ, умъ за разумъ зайдетъ, да и глупость какая! электричество, говорятъ, а по моему — просто надувательство.
— Ахъ, какой ты смѣшной! сказала Ольга Ивановна. Изъ чего тутъ горячиться?
— Изъ того, матушка, что это признакъ общественнаго растлѣнія! Это даромъ такъ не является. На это нужно смотрѣть, какъ на предвѣстника всякихъ золъ.
— Какихъ же это? спросила съ комическою наивностью Ольга Ивановна.
— А такихъ, воскликнулъ Павелъ Семеновичъ, что просто не уявися, что будетъ.
— Ну, коли это такъ далеко, возразила подсмѣиваясь Ольга Ивановна, такъ пока нечего хлопотать.
