Восьмого июня настал скорбный день. Один из матросов, Портер, в полдень испустил последний вздох. Состоялась грустная церемония почестей, оказанных несчастному товарищу. На невысокой мачте лодки, закрепленной на санях, наполовину приспустили флаг; британский стяг прикрыл тело бедняги, и похоронная процессия моряков, за исключением четверых самых больных, покинула палатку в девять часов; прочитали заупокойную молитву и закопали бренные останки в лед арктической пустыни. На могилу водрузили сделанный из весел большой крест с табличкой, напоминавшей имя, возраст и дату смерти бедняги.
Девятого июня поднялся сильный северный ветер; больные, угнетенные смертью и похоронами Портера, впали в прострацию. Предстояла новая, куда более страшная катастрофа; Маркем не находит себе места. И вдруг появляются сани с упряжкой собак, прибывшие с «Алерта», нагруженные всем необходимым для помощи! Лейтенант Парр благополучно добрался до корабля! Отряд Маркема спасен!
Пять дней спустя он ступил на борт корабля.
Вот заключение бесстрашного офицера относительно своей экспедиции:
«…По этому поводу у меня сложилось окончательное мнение. Я считаю невозможным дойти до Северного полюса через паковые льды в этом регионе; лейтенант Парр абсолютно согласен со мной. Даже сконцентрировав все силы и средства экспедиции на одном направлении, используя легкие сани без лодок и предположив, что все участники будут в добром здравии, я уверен, ни одна экспедиция не сможет превзойти ни на градус широты, достигнутой людьми, которыми я имел честь командовать».
Никто не стал бы подвергать сомнению эти убедительные доводы, опиравшиеся на достоверные данные. Но как примирить абсолютно бесспорное резкое суждение лейтенанта со взглядами доктора Хейса, обнаружившего бескрайнее Свободное море несколькими минутами южнее места зимовки «Алерта»?
К тому же мнение капитана Нэрса совпадает по всем пунктам с мнением лейтенанта Маркема. В своем донесении он отмечает, что, проводя наблюдения с вершины мыса Джозеф-Генри, пользуясь прекрасной видимостью и самыми совершенными оптическими приборами, он ни разу не обнаружил ничего похожего на сушу на расстоянии в сто сорок километров. А также ни одной полыньи, ни малейшего признака воды на всем этом огромном пространстве. Только чудовищный хаос льдин и огромных ледовых гор, возраст которых невозможно определить точно, но наверняка он исчисляется не одной сотней лет. Итак, полярное море, недвусмысленно заявляет капитан Нэрс, полностью закрыто слоем льдин неслыханной толщины. Чтобы лучше изучить этот своеобразный вопрос, он назвал северный океан Палеокристическим, то есть морем Старых Льдов. Движение льдов на юг приостанавливается, но они никогда не растапливаются полностью, и каждый год новые пласты намерзают поверх старых. Он подводит итог следующими словами: «Мы считаем несомненным тот факт, что у берегов земли Гриннела, от восемьдесят третьей до восемьдесят четвертой параллели, простирается громадный массив паковых льдов, на приступ которого отважился Маркем и его товарищи. Существуют или не существуют земли к северу от исследованного нами пространства — не имеет никакого отношения к вопросу о путешествиях на санях. Шестьдесят морских миль (сто десять километров) льдов, которые, как мы теперь знаем, расположены к северу от мыса Джозеф-Генри, представляют собой преграду, непроходимую современными методами, а потому я без всяких сомнений могу заявить, что никто никогда не сможет пройти к Северному полюсу через пролив Смит».
Невозможно сказать более определенно и категорично. Тем не менее между гипотезами о совершенно свободном море доктора Хейса и абсолютно ледовитом океане капитана Нэрса осталось место для третьей концепции. Пройдет несколько лет, и лейтенант Локвуд[100] из американской экспедиции Грили[101] превзойдет на треть градуса достижение Маркема; он становится перед Свободным морем почти там, откуда начал отступление Маркем, и именно там, где, по представлениям капитана Нэрса, должно простираться скованное льдами полярное море.
…Пока Маркем штурмовал полюс, лейтенант Олдрич продолжил исследования Земли Гранта. Самая отдаленная точка, достигнутая им, находится на широте в восемьдесят градусов шестнадцать минут и в восьмидесяти пяти градусах тридцати трех минутах к западу от Гринвича, напротив мыса, который он назвал по имени «Алерта», в заливе, нареченном также им заливом Йелвертона.
В то же время состоялась еще одна экспедиция, но отправленная не с «Алерта», а с «Дискавери», под командованием лейтенанта Бомона. Она оказалась самой несчастливой. Цинга застигла и этот отряд. Двое моряков умерли. Из одиннадцати остальных только четверо сохраняли какие-то силы, а семеро были бы уже на грани смерти, если бы не заботы доктора и, самое главное, не свежее мясо, добытое Хансом, эскимосом, охотником на тюленей…
«Участники экспедиций с “Алерта”, — говорит капитан Кэрс, — вернулись совершенно “убитыми”. Я был в большом замешательстве. Из пятидесяти трех человек команды двадцать семь жестоко страдали от цинги, и еще четверо затронуты болезнью слегка; еще пятеро плохо себя чувствовали, а восемь едва выздоровели. В сущности, не считая офицеров, я располагал только восемью здоровыми людьми.
Конечно, с возвращением в нормальную обстановку, к питанию свежими продуктами и с приходом лета команда постепенно должна прийти в себя. Но учитывая, с какой силой обрушилась на нас эта беда, я понимал, что мой первейший долг — избежать повторной атаки. Поэтому я решил взять курс на юг, как только льды соблаговолят освободить нас от своих тяжелых объятий. Результаты наших санных экспедиций только укрепляли меня в этом решении — никаких земель дальше на север, только непроходимый полярный паковый лед! Мне казалось очевидным, что “Алерт” даже в наилучших погодных условиях пройдет только крайне незначительное расстояние и такой маленький выигрыш никак не поможет саням достигнуть полюса.
Какую пользу принес бы нам еще один год, проведенный в этих краях? Ну, еще несколько, от силы — пятьдесят миль (меньше ста километров), к востоку или западу от уже достигнутых пунктов, и то при условии, что новый год все мои люди встретят в добром здравии! Северный полюс недосягаем по льдам, что лежат перед нами, и я не хотел испытывать милости еще одной зимы ценой не знаю скольких человеческих жизней. Но когда ледяные тиски разожмутся и позволят нам уйти?»
Первого июля по оврагам и ложбинкам зажурчали ручьи. Какое счастье слышать их ласковый шепот после морозного безмолвия и страшного грохота зимних льдов! А мелодии весенних птиц! Больные потихоньку приходили в себя. 18 числа доктор насчитывал только двадцать два нетрудоспособных, из которых восемь — на постельном режиме. Зимовщики на глазах возвращались к жизни. Зимняя бледность лиц сменилась легким загаром, который приписывался действию «тропического» солнца. Яркое дневное светило слепяще отражалось во льдах. Температура поднялась до плюс четырех с половиной градусов в тени. Лед непрерывно таял. Но через две недели теплая пора закончилась. Пурпурный ковер камнеломок уступил место сверкающей желтизне лютиков и драб, нежным тонам цветущего полярного мака, трав Святого Бенуа[102] и маленьких желтых камнеломок. Среди трав и мхов появился очаровательный белый цветок — cerastium alpinum[103].
