Мои теплые отношения с мамой закончились. Мы начали общаться, как посторонние люди. Это продолжалось вот уже два года после того, как мама сообщила мне о своем диагнозе. Я ни с кем не обсуждала то, что мама мне тогда сказала. Иногда мне казалось, что тот разговор мне приснился. Я думаю, что она ничего не рассказала Лизе, потому что сестра не поднимала со мной этот вопрос. Было ощущение, что у нас с мамой есть общий грязненький секрет и от этого она начала меня сторониться. Накопилось слишком много неозвученных вопросов, поэтому нам стало сложно общаться.
Папа «втер» маму первой, и она начала шмыгать носом. Следующим «пошел» Леонард Мон. Папа укололся в ванной, как он теперь часто делал. Я встала и пошла на встречу с Риком в тот момент, когда Леонард начал нести всякую чушь «на приходе».
Знание, что у мамы ВИЧ, не сделало наше с ней общение проще. Мне было горестно сознавать, что она больна, и мне было точно так же горестно, что она забыла нас. Если быть до конца честной, знание о том, что она больна, гнало меня от нее. Я понимала: если нахожусь рядом с мамой, то нахожусь рядом с ее болезнью. Понимание, что я теряю мать, было таким невыносимым, что его хотелось всеми силами избежать.
Я взяла рюкзак и прошла мимо открытой двери на кухню, в которой ныл Леонард: «Ой, Джини, сердце так бьется! Возьми меня за руку!»
Мама схватила его за руку, и это показалось мне омерзительным. Я быстро вышла, чтобы не слышать ужасных разговоров, которые я знала наизусть.
* * *
Я познакомилась с Бриком приблизительно через неделю после этих событий. Был будний день, мама разрешила мне прогулять школу, и мы вдвоем отправились в галерею, в которой он работал. Мама сказала, что он хочет угостить нас обедом. Мы вышли из метро на 23‑й улице, и мама начала волноваться по поводу своего внешнего вида.
– Лиззи, я нормально выгляжу? Как думаешь, свитер сидит нормально?
На ней был розовый свитер с V‑образным вырезом на шее, и она с утра не пила и не кололась. Длинные кудрявые волосы были аккуратно скреплены заколкой. Я уже давно не видела маму в чем-то другом, кроме грязных джинсов и маек.
– Мама, ты отлично выглядишь, не паникуй. Почему ты так переживаешь, что он о тебе подумает? Какая тебе разница? – спросила я.
– Для меня это важно. Он мне нравится. – Меня шокировала прямота ее слов. Мы с ней уже давно не общались начистоту. – Твоей маме нравится один мужчина. Я уже очень давно не влюблялась.
Она нервно улыбнулась. Папы словно никогда и не существовало.
Признаться, я и сама сильно волновалась. После того, как Лиза ушла в школу, а папа – в город, я долго убеждала маму взять меня на встречу с Бриком. Мы уже давно не были с ней вдвоем и не говорили по душам. Я чувствовала себя не очень уверенно. Несмотря на то что я спорила с матерью, в глубине души я хотела, чтобы она взяла меня за руку и откровенно со мной поговорила. Я хотела, чтобы мама спросила моего совета, поинтересовалась, как я вижу всю эту ситуацию. Вместо этого мама говорила только о Брике: как для него важна его работа и продвижение по службе, какой он положительный и практически семейный человек.
В моей голове возник следующий план: я познакомлюсь с Бриком, выскажу маме свое «фи», и она увидит в нем кучу недостатков. Так я сохраню нашу семью.
Потом по пути от метро мама долго распиналась о замечательной репутации галереи, словно эта репутация является гарантией того, что Брик хороший человек. Мы перебрались на другую сторону улицы и подошли к высокому и узкому зданию, через огромные окна которого на разных этажах я заметила скульптуры и картины. Мама подвела меня к входу для сотрудников, мы вошли внутрь и двинулись к гардеробу, в котором с девяти до пяти работал Брик, забирая и выдавая посетителям верхнюю одежду и совмещая это с функциями смотрителя залов и охранника.
– Во время выставки посетители покупают билеты, но Брик нас проведет бесплатно, – сказала мама.
Она с гордостью произнесла эти слова. Мне показалось, чем с большей теплотой она о нем говорит, тем более чужой она мне становится. Я пожалела о том, что так долго держалась от мамы на расстоянии. Я начала паниковать при мысли, что мама нашла что-то поинтереснее, чем ее собственные дети и семья. Ведь она же никогда с такой гордостью не отзывалась о нас с Лизой и не говорила, как много и упорно мы работаем. Мама знала все внутренние коридоры галереи, и я поняла, что она уже неоднократно здесь бывала. От этого у меня появилось чувство, что меня предали.
Брик оказался лысым плотным мужчиной, который много курил, говорил очень мало и часто кивал в знак согласия с мамой. Он ее хотел, это я увидела сразу. Брик смотрел на маму бесстыдно, словно раздевая. У меня мгновенно возникло к нему чувство недоверия. Я с подозрением относилась к мужчинам, которые покупают нам вещи. Я понимала, что таким мужчинам что-то от нас надо, как было в случае с Роном.
Втроем мы поели в ближайшей кафешке. Брик разрешил мне выбрать суп. Я болтала ложкой в моем супе с протертыми грибами и наблюдала, как они флиртуют. Брик взял маму за руку и прямо у меня на глазах начал ее ласкать. У него были короткие, желтые и сильно обгрызенные ногти. Казалось даже, что ему было мало ногтей, и он грыз кончики своих пальцев.
Мама с вожделением смотрела в его глаза. Она так долго не отрывала взгляда, и я подумала, что не ожидала от нее такой концентрации внимания.
– Я уже рассказала Лиззи о том, какая у тебя большая квартира и как тебе в ней одиноко, – заявила мама.
Брик смущенно посмотрел на маму и ответил ей голосом курильщика, уничтожающего в день четыре пачки сигарет:
– Да нет, Джин, у меня все нормально.
Она игриво ударила его по плечу.
– Ой, да ладно, Брик! Конечно, тебе одиноко. Он мне это сам говорил, Лиззи, – бросила она мне. И нервно рассмеялась.
Когда мы вошли в галерею, я ошибочно приняла за Брика одного слегка смазливого молодого темноволосого парня, который стоял с ним рядом. Свою ошибку я поняла тогда, когда мама подошла к Брику и с любовью обняла его за толстую шею. Это произошло в момент, когда тот запихивал в карман чаевые. Брик заговорщически посмотрел на меня, сказал: «Шшш!», подмигнул, улыбнулся, обнажив желтоватые зубы, и показал пальцем на небольшую табличку над гардеробом с надписью «Никаких чаевых, пожалуйста». Мама долго не могла отпустить его из своих объятий, пока я терпеливо ждала, переминаясь с ноги на ногу.
Перед уходом на обед мама попросила меня «постоять на стреме». Я увидела, как Брик достал спрятанную за мусорным ведром большую бутылку пива и пошел в туалет, чтобы ее выпить. Пока он расправлялся со своим пивом, мама объяснила:
– Он только иногда пьет, чтобы нервы успокоить. У него как-никак напряженная работа. Сплошной стресс.
Сидя за столом в кафе, я с неприязнью смотрела, как они вцепились друг в друга. Мама положила руку на его толстое бедро в форменных штанах. Неожиданно я осознала, что всего два раза в жизни видела, как родители целуются. И оба этих раза я видела их поцелуи очень быстро и мельком. Теперь мама шарила руками по всему телу Брика, и это казалось мне не просто надругательством над папой, а надругательством над истинной природой мамы. Я почувствовала себя ужасно одинокой. Я чуть не подпрыгнула на стуле, когда мама снова вернулась к обсуждению размеров квартиры Брика. Тут я не выдержала:
– Мама, не пора ли нам идти?
Обеденный перерыв закончился, и втроем мы снова вернулись в галерею. Мама поцеловала Брика долго и страстно. После этого мы вдвоем бродили по галерее, рассматривая произведения искусства. Я старалась не смотреть на маму, а глядела на картины. Мама пыталась со мной заговорить, но я делала вид, что не слышу. Когда мы подошли к части экспозиции, которую сотрудник галереи назвал «современным искусством» и которая состояла главным образом из бессистемных сгустков краски на больших ярко-белых холстах, мама в очередной раз завела свою песню о том, какой Брик замечательный и мне надо узнать его поближе.
Я продолжала делать вид, что не слышу, но когда мы поднялись с первого этажа на второй и вошли в зал, в котором были собраны современные интерпретации древнеегипетского искусства, я не выдержала и огрызнулась:
– Мам, извини, но, честное слово, у меня нет никакого желания близко знакомиться с Бриком. Я бы лучше его вообще не знала. – Я стояла, повернувшись к ней спиной, и рассматривала имитацию египетского саркофага. – Я понимаю, что он твой друг, но, может быть, тебе не стоит проводить с ним так много времени.
Мама замолчала и потом спросила у какого-то посетителя, который час. Мы вошли в имитацию небольшой гробницы, стены которой были покрыты розовыми иероглифами, в свете электрических ламп казавшимися оранжевыми.
