Едва заметив Вареньку, Ольшанский поднялся со скамейки и встретил ее внимательным и горячим взглядом. Одет он был в летнее пальто, а в руках держал маленький букетик полевых цветов.
– Вы пришли… – выдохнул он облегченно. – Спасибо вам… Я так вас ждал.
– Зачем вы хотели меня видеть? – вполне твердо поинтересовалась Варенька, хотя внутри у нее был настоящий переворот. – У меня мало времени. Говорите.
– Да, да, конечно, – заторопился Ольшанский. – Но может быть, присядем?
– Non, mersi, – отклонила она его предложение. – Говорите же.
Ольшанский с минуту молчал, не сводя с Вареньки своего горячего взгляда, под которым она ощущала себя совершенно беззащитной.
– Хорошо… – наконец вздохнул он. – Все дело в вас, Варвара Андреевна, – как-то обреченно проговорил Ольшанский. – Да, да, я совершенно потерял голову, увидев вас три месяца назад. – Варенька вспыхнула. – Нет, пожалуйста, не бойтесь меня… Я не сделаю вам ничего дурного… Я прекрасно понимаю, кто вы и кто я… У меня и в мыслях нет навредить вам…
– Что же вы хотите? – пробормотала совершенно потерянная от его откровенностей Варенька.
– Мне ничего не нужно, только видеть вас, – выдохнул он. – Пусть редко, но иметь возможность с вами говорить. Я знаю, положение мое здесь таково, что вряд ли ваша маменька согласиться принять меня, но… Дайте мне время, Варвара Андреевна. Клянусь вам, я сделаю все, что в моих силах, чтобы заслужить вас. Конечно, вы можете мне не верить, но я докажу вам, что я не такой дурной человек, как обо мне говорят. Не для вас, Варвара Андреевна… Не отказывайте мне…
Варенька совершенно потеряла голову от его признаний, а потому не могла ни остановить его, ни уйти от него. «Боже мой! – думала бедняжка. – Как он красив! Могла ли я когда-то предположить… Ему нужно время? Господи, да сколько угодно! Я согласна ждать его хотя бы всю свою жизнь!»
– Не молчите, – проговорил наконец Ольшанский нежно, все еще не решаясь приблизиться к Вареньке. – Скажите же мне мой приговор…
– Но как? – только и смогла выдавить из себя Варенька.
– О, это легко устроить! – воскликнул он и его глаза вспыхнули с новой силой. – Просто приходите сюда раз в неделю, в это время. Если вдруг я сам не смогу прийти, то вот здесь, – он метнулся к старому тополю, – вот здесь, в щели между веток, вы всегда найдете мое письмо… Вы так же… Впрочем, нет, нет, я ни на чем не настаиваю, – тотчас спохватился он, заметив как побледнела Варенька. – Но это правда? Вы не отказываете мне? Нет? – и тут только он приблизился к ней и заглянул ей в глаза долгим испытующим взглядом. – Нет, я не ослышался? Вы согласны?
– Да, – прошептала Варенька, окончательно теряя голову и ощущая только одно, что судьба ее отныне решена и она сама, сейчас, в это мгновение, отдала ее в руки этого человека.
Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, а потом Ольшанский, еще заметнее побледнев, вымолвил:
– Клянусь вам, что вы никогда не пожалеете об этом, – и, не успела Варенька ничего толком сообразить, как он, снова оставив горячий поцелуй на ее руке, скрылся за деревьями. – Через неделю! – услышала она его последние слова.
«Господи! – прошептала она, опускаясь на скамейку. – Господи, что же это? Неужели я…» Но она не смогла тогда признаться себе в том, что влюбилась, а только бережно взяла в руки оставленный им на скамейке букетик.
С этого дня и начался этот роман, что привел после к таким страшным последствиям.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Всю неделю Варенька с замиранием сердца вспоминала свое первое свидание, вследствие чего была заметно рассеянна, что даже вынудило Зинаиду Павловну всерьез озаботится здоровьем дочери. Однако на все расспросы Варенька отвечала, что не больна, а рассеянна только от того, что все еще вспоминает прекрасный бал, который маменька устроила в ее честь. «Уж не объяснился ли с ней кто из молодых людей? – спрашивала себя Зинаида Павловна. – Но кто же?» И она в уме перебирала все возможные кандидатуры. Кстати сказать, двое из Варенькиных кавалеров – тот самый офицер Корнеев и тот самый помещик Лиговский – навестили Черниговых на этой же неделе. Но как ни приглядывалась к ним и к дочери Зинаида Павловна, так ничего обнаружить и не смогла. Варенька была ровна в общении, мила, приветлива, но, увы, – не больше, чем обычно. Ни один ее взгляд, ни одно движение не выдали ни малейшего внутреннего смятения, хотя молодые люди были явно влюбленны и ничуть не скрывали этого. «Значит, кто-то другой», – недовольно констатировала Зинаида Павловна. Но, конечно, она и представить не могла, кто это на самом деле…
В воскресенье, как обычно, Черниговы поехали в N-ск, намереваясь после обедни нанести визиты родным. Церковь была привычно полна народу, но среди прочих Варенька заметила-таки высокую фигуру Николая Константиновича Ольшанского, впрочем, не одна Варенька заметила. Ольшанский, слывший до этого атеистом, появившись в церкви впервые, не мог не привлечь внимание всего N-ского общества. Он стоял справа от Вареньки и та, вместо того, чтобы следить за церковной службой, чувствуя на себе его взгляд, то краснела, то бледнела и опускала глаза. Когда священник вынес крест для целования, Варенька, продвигаясь в числе прочих прихожан, ощутила легкое прикосновение к своей руке, вспыхнула и потупилась. Ольшанский вложил ей в руку записку, которую она быстро спрятала в рукав платья и вышла из церкви, так и не обменявшись с ним взглядом.
Уже в карете Зинаида Павловна проговорила удивленно и недовольно:
– Ты заметила Ольшанского? – она посмотрела на кивнувшую в ответ Вареньку и как бы спохватилась, прикусила себе язык и подумала, что это не тот человек, о котором следует говорить со своей дочерью. – Ну да Бог с ним, – добавила она, внимательно приглядываясь к Вареньке.
Заехали к tante Евдокии Тихоновне, затем к cusine Ольге Петровне, а после уж и к Михеевым. Визиты длились, по обычаю, не более пятнадцати минут, поэтому записку Варенька смогла прочесть только дома. Она с трепетом развернула лист бумаги, едва только Зинаида Павловна отпустила ее к себе на полчасика перед чаем. Вот что она прочла:
"Милая, милая, несказанно дорогая Варвара Андреевна! Говорят, что безумие есть зло; ошибаются – оно благо… Не помню, кто это сказал, но как же верно замечено! Верно, если безумие – любовь… Я безумен, я люблю! Люблю и не могу молчать! Боже, как трудно сдерживать себя! Простите, простите меня, милая Варвара Андреевна, я приступил к письму вовсе не с мыслью о признании – Вы и так знаете, что я Вас люблю. Но я хотел написать вот что.
Мне нужно уехать, это ненадолго. Может быть, несколько дней, может быть, даже неделя. Это дела, которые не терпят отлагательств, увы! Тем не менее, я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вернуться как можно скорее, о чем постараюсь Вас каким-нибудь образом известить.
Вечно Ваш Н."
Вот такая была записка. Из нее Варенька заключила, что второе свидание не состоится, по крайней мере, будет перенесено. Она погрустила положенное время – несколько часов, но на следующий день уже была куда оживленнее и веселее. А на дне рождения у Poline от ее меланхолии и вовсе не осталось следа. Таковы, впрочем, все молоденькие девушки. Варенька с удовольствием танцевала и с Лиговским, и с Корнеевым, чем успокоила Зинаиду Павловну, а под самый конец праздника кое-что произошло.
Полина Евгеньевна Ненашева приходилась Ольшанскому дальней родственницей и, естественно, он не мог не прийти на ее день рождения, тем более что знал наверняка о том, что там будет и Варенька. Итак, Николай Константинович, можно сказать, попал прямо с корабля на бал, так как появился у Ненашевых, едва только заехав к себе, чтобы переодеться.
Только он вошел в большую залу, где танцы были в самом разгаре, все взгляды присутствующих обратились на него. Он вежливо раскланялся с хозяйкой, вручил Poline небольшую коробочку и занял место в углу, не присоединяясь ни к одной компании. Это вызвало недовольство в обществе, так как многие усмотрели в этом вызов, а некоторые даже намерение оскорбить, что, конечно же, вовсе не соответствовало истине, так как уже через некоторое время, отыскав среди танцующих Вареньку, Ольшанский изменил своей манере держаться особняком и каким-то фантастическим образом уговорил Наталью Сергеевну Ненашеву представить его Зинаиде Павловне и еще нескольким матронам. А потом случилось и вовсе невиданное – Ольшанский пригласил на вальс Ольгу Петровну Загорскую, слывшую, можно сказать, идеалом добродетели. И что же? Эта благовоспитанная и всеми уважаемая дама пошла с ним танцевать, и все в обществе решили, что Ольшанский вполне раскаялся и отрекся от прежних своих убеждений, и что теперь его уже следует принять, как родного, и простить ему его заблуждения, происходящие, конечно, только по молодости лет. К тому же, он прекрасно танцевал.
