Мы, как их коллеги по профессии, находились в куда более благоприятном положении, и они, конечно, сердились и иронизировали по этому поводу. Все это вместе взятое делало разговор Довольно острым и сложным. Я волновался и написал свое вступительное слово заранее.
Судя по лежащему передо мной сейчас тексту этого вступительного слова, мне было поручено рассказать главным образом о тех писателях-прозаиках, которые во время войны стали военными корреспондентами центральных газет. Об их работе на газетную полосу...
Но все-таки я был еще и поэтом, и в конце выступления меня прорвало, я заговорил о стихах Ольги Берггольц, Леонида Первомайского и Аркадия Кулешова - "поэтов, перенесших на своих плечах всю тяжесть войны и поэтому никогда не унижающих себя до лжи".
И закончил Твардовским: "...Мне бы хотелось назвать, на мой личный взгляд, пожалуй, самое серьезное и интересное произведение, созданное за время войны, - большую поэму Александра Твардовского "Василий Теркин". Это поэма о солдате, о его жизни, о его военных буднях, о его радостях и печалях. Я думаю, что люди, которые провоевали эту войну, которым приходилось бывать в окопах с солдатами, не хуже своих будущих потомков знают, что такое правда о войне и что такое неправда о ней. Поэма Твардовского, помимо того, что это хорошие, чистые, превосходные стихи, это прежде всего большая человеческая неприкрашенная правда о войне. Это вещь, которая останется надолго. Я убежден в этом именно потому, что она - правда о войне. А правда, написанная о войне, останется жить, когда бы она ни была написана, сейчас или через пятнадцать лет. В то время как ложь, написанная о войне, умрет, тоже независимо от того, когда она написана, сейчас или через столетие..."
Глава двадцать первая
Двадцатого августа я вылетел на Второй Украинский фронт, начавший Ясско-Кишиневскую операцию. К нашей досаде, летели два дня. Уже не помню, то ли не было погоды, то ли не давали дальнейшего вылета по недостатку светлого времени, но где-то в дороге сидели и ночевали. А потом, когда добрались до фронта, догоняли ушедшие вперед войска на добытой - тоже не сразу, а с потерей целого дня - машине.
Сохранившиеся дневниковые записи начинаются с Фокшан, с того момента, когда догнали войска.
...Дорога от Ясс через Тыргу-Фрумос на Фокшаны - пыльная, разбитая и хотя широкая, но местами проехать трудно. То тут, то там петляем на "виллисе" между разбитых немецких машин, повозок, раздавленных лошадей, трупов. Судя по этим следам, танкисты не только расстреливали, но и просто давили немецкие колонны. Особенно много всего навалено перед Фокшанами. Здесь узкая равнина, с двух сторон горы. Это называется Фокшанские ворота, и немцы пытались здесь задержаться. Перед Фокшанами, справа от дороги, высокий памятник из серого гранита румынским солдатам и офицерам, погибшим в первую мировую войну. Гранитный постамент, на нем старые полевые орудия.
Открываем скрипучие кованые двери, спускаемся внутрь. Холодно. На стенах выбиты тысячи фамилий, в нишах каски и винтовки устарелого образца. Снимаем фуражки. Эти не виноваты в том, что делала их страна в нынешнюю войну.
Въезжаем в Фокшаны и наконец нагоняем танкистов. Войдя в прорыв, они двигались почти безостановочно. Фокшаны взяты несколько часов назад. Горят окраины, догорают машины на улицах. А про наши передовые части говорят, что они уже прорвались сейчас до Рымникула - не то сорок, не то пятьдесят километров отсюда. По дороге в несколько рядов идут наши машины и танки, грузовики с автоматчиками, зенитные установки, артиллерия, цистерны, санитарные летучки, опять танки. Такого грохота и такой пыли еще никогда в жизни не слышал и не видел. Пыль стоит сплошной дымной стеной. Чтобы не врезаться в кого-нибудь, зажигаем фары...
...Останавливаемся переночевать в деревне Голенашки. Старик румын угощает нас в своей хате брынзой, мамалыгой и вином. Как только рассвело, едем дальше.
Не доезжая до Рымникула, слева от дороги на путях стоит Длинный состав. Вагоны, цистерны и платформы с новенькими танками. Шоферам нужны цистерны, фотокорреспондентам - танки. Подъезжаем и только в пятидесяти метрах видим, что танки сделаны из досок и фанеры и хорошо закамуфлированы. Должно быть, немцы гнали эти макеты куда-то на фронт, чтобы наша авиация била по ложным целям. В цистернах бензин. Машины одна за другой свертывают с дороги. На цистерне наш старшина; двое солдат-румын помогают ему черпать из цистерны бензин ведром на длинной веревке. Из-за ведер все это вдруг похоже на водопой.
Опять едем по шоссе между обломками немецких машин и обозов и въезжаем в Рымникул. Городок такой чистенький и беленький, что не потемнел даже от сегодняшней пыли. Танкисты ворвались в него так быстро, что немцы не успели ничего наковырять. Думали застать здесь командира танкового корпуса, но снова не застали. Говорят, что он проскочил дальше, в сторону Бузеу. Там под городом идет бой.
Выезжаем из Рымникула и вдруг - как палкой по голове такое чувство, что я опять попал в Майданек. У дороги стоят такие же серо-зеленые, как там, бараки за колючей проволокой. Не так много, как там, но точно такие же, по тому же немецкому стандарту. Выясняем, что здесь был немецкий лагерь для наших военнопленных.
Чем дальше едем, тем слышнее впереди артиллерийская стрельба. Шоссе опять забито сотнями немецких машин. Есть сожженные, есть разбитые, но чаще исправные. Много легковых машин и штабных автобусов - наверно, здесь был перехвачен штаб немецкой дивизии, а может, и корпуса. Все это было меньше часа назад. Некоторые машины еще полыхают вовсю. А немецкая бензиновозка целехонька, и шоферы качают из нее бензин в запасные бачки - на всякий случай; баки машин залиты по пробку еще там, у эшелона.
Странный, нелепый, даже непонятный в первую секунду крик гусей из накрытой брезентом брошенной немецкой машины. Открываем брезент. Нелепо и страшно. В машине немец, наверно, какой-нибудь обозник или повар, мертвый, убитый осколком сквозь брезент. По мертвому телу взад-вперед мечутся ошалевшие гуси и поросята.
Обгоняем несколько танков и подъезжаем к реке. На дороге такая пыль, что снова едем с зажженными фарами. У всех на лицах такой толстый черный слой пыли, что на них можно писать пальцем, как на запылившемся рояле.
Прорывающиеся немцы дерутся отчаянно, и мы тоже их бьем беспощадно. Перед рекой Бузеу опять кровавая каша. Наши танки раздавили перед мостом немецкую колонну и проскочили на мост, не дав взорвать его. Сейчас на той стороне, за мостом, рвется брошенная немецкая колонна грузовиков с боеприпасами. Какая-то немецкая зенитка выскочила с той стороны на прямую наводку, несколькими снарядами зажгла колонну своих брошенных машин с боеприпасами, и теперь впереди сплошная стена взрывов и огня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
