Аарон шел к вокзалу, думая о сестре. Гитлеровские войска стояли в Голландии:
– Эстер американка, ее не тронут. Меир поедет на континент, и вывезет Эстер с детьми в Нью-Йорк, если понадобится… – они знали о гетто, созданных немцами в Кракове и Варшаве. В Польшу, вернее, генерал-губернаторство, насильно переселяли евреев, остававшихся в рейхе.
Мимо ехали автобусы, с рекламами новых фильмов. Девушки, в легких, летних платьях, стучали каблуками по мостовой. Евреев в городе собралось много. Работали два десятка синагог, кошерные магазины, мясники, школы и знаменитая ешива, из белорусского местечка Мир. Когда западную Белоруссию заняли советские войска, ученики и раввины бежали в Литву. Они обосновались в Кейданах, в тридцати милях от Каунаса. Каждую неделю Аарон ездил в ешиву на занятия. Он сидел с учениками, в большом зале, читая Талмуд:
– У них тоже нет документов, только удостоверения беженцев, выданные литовским правительством, и польские паспорта. Подобные бумаги недействительны. Надо что-то придумать, получить визы…, – от кузена Авраама весточка пришла на той неделе, из Унгвара. Аарон телеграмму сжег, из соображений осторожности. Кузен писал: «У нас все отлично. Завтра отправляемся в горный поход, с палатками».
Доктор Судаков, со своими ребятами, собирался тайно миновать реку Тису, и пойти на север. Они не покидали лесов до литовской границы. Аарон подозревал, что, после советской оккупации Западной Украины и Белоруссии, польские офицеры, избежавшие арестов, ушли в подполье. Кузен Авраам пользовался услугами партизан, как проводников. Обратно они вели группу из семи десятков подростков, юношей и девушек. Некоторые были учениками ешивы. Детей Авраам не брал.
В свой предыдущий визит, прошлой осенью, он хмуро сказал раву Горовицу:
– Это не в поезде ехать, из Будапешта, с комфортом. Предстоит пройти две границы, советскую территорию. Я хочу, чтобы люди владели оружием. Никого младше шестнадцати лет, – отрезал Авраам. Рав Горовиц отвел кузена в тир, где занимались подростки из каунасского отделения Бейтара. Доктор Судаков, оценив подготовку ребят, согласился взять в Палестину и четырнадцатилетних.
Аарон остановился на площади, перед железнодорожным вокзалом:
– Авраам молчал, осенью, но, думаю, он не собирается преподавать в Еврейском Университете, и водить трактор, в кибуце. Хорошо, что Ционе только двенадцать. Он ее в Польшу не возьмет…, – рав Горовиц успокоил себя:
– С Эстер все будет в порядке. Меир ее отправит домой, только пока непонятно, как…, – американские пассажирские лайнеры прервали сообщение с Европой в мае, когда войска вермахта, прекратив бездействие, пошли на запад. Из Риги остались рейсы в Стокгольм, морем и по воздуху, но шведы дотошно следили за выдачей виз:
– В любом случае…, – Аарон поправил шляпу, – никуда я не уеду, пока не вывезу столько евреев, сколько возможно. Я три года никого не видел…, – понял рав Горовиц, – ни Эстер, ни Меира, ни папы…, – вокзал шумел. Бойко торговали киоски с лимонадом и выпечкой. Продавали свежие бублики, маковые рулеты, пончики с вареньем, медовые тейглах. Аарон взял в кошерном ларьке кофе. Поезд из Риги прибывал через десять минут, перрон заполнили встречающие.
Госпожа Гиршманс звонила, по междугородному телефону, в синагогу. Девушка преподавала языки, в еврейской гимназии. Звали ее Региной, говорила она твердо, уверенно. Они объяснялись на идиш. Госпожа Гиршманс родилась в Польше, но ее привезли в Латвию после прошлой войны, младенцем:
– В двадцатом году, – услышал Аарон, – мне едва год исполнился, рав Горовиц.
Допивая чашку, Аарон закурил сигарету. Он увидел на путях приближающийся поезд. Госпожа Гиршманс привозила двадцать подростков, из рижского клуба Бейтара. Регина ничего не упомянула о своих планах, но Аарон предполагал, что она тоже отправится в Палестину. Госпожа Гиршманс казалась ему девушкой, не склонной долго раздумывать, и чего-то опасаться.
Сверившись с телеграммой, он пошел к шестому вагону.
Дверь отворилась. За проводником в форменной куртке Латвийской железной дороги, он увидел невысокую, хорошенькую, темноволосую девушку. Тяжелые локоны падали на плечи, смуглые щеки немного раскраснелись. На лацкане летнего жакета она носила бейтаровский значок. Строгим, учительским голосом, девушка велела:
– Выходим из вагона, не забываем вещи, здороваемся с равом Горовицем!
– Равнение направо, – смешливо пробормотал себе под нос Аарон.
Подростков размещали в классах еврейской гимназии. Госпожу Гиршманс приютила ее знакомая, преподавательница школы. Проводник спустил лесенку вниз. Госпожа Гиршманс оказалась рядом, запахло какими-то цветами и немного, табаком. Глаза у девушки были голубовато-серые.
– Руки я вам не подаю, – деловито сказала она, – я помню, что вам нельзя. Хотя, это, конечно, косные предрассудки…, – быстро выстроив подопечных в колонну, девушка пересчитала ребят по головам:
– У нас должно быть двадцать чемоданов, – звонко сказала Регина, – каждый проверяет свой багаж, и багаж товарища по паре…, – она попыталась забрать у Аарона саквояж:
– Спасибо, я сама. Я в еврейские лагеря езжу, – объяснила Регина, – в Юрмалу, каждый год. Сначала воспитанницей, а потом вожатой, мадрихой. Я в Бейтар восьми лет от роду пришла. Жаботинский в Риге первый клуб организовал…, – Аарон подхватил сумку:
– Я знаю, госпожа Гиршманс. Позвольте мне проявить косность, понести багаж…, – у нее были темно-красные, красиво вырезанные губы.
Девушка крикнула: «Колонна, начинаем движение!»
Она, внезапно, улыбнулась:
– Можно просто Регина, рав Горовиц. Еврейское имя у меня Малка…, – они пошли за подростками. Регина добавила:
– Смешно, мы однофамильцы. Гиршманы меня удочерили, младенцем. Я семью в погромах потеряла, под Белостоком. Я тоже Горовиц, – девушка прищурилась:
– Стоим на месте, ждем сигнала светофора. Рав Горовиц возглавит колонну…, – достав из кармана жакета пачку сигарет, она ловко закурила:
– Мой покойный отец тоже был раввином. Его Натан Горовиц звали, – прибавила Регина:
– Идите вперед, рав Горовиц. Я навещала Каунас, а ребята здесь в первый раз. Я присмотрю за хвостом…, – большие глаза взглянули на него. Регина забрала саквояж:
– Рав Горовиц, что с вами…, – он стоял, не двигаясь. Регина подергала его за рукав пиджака. Аарон нашел в себе силы раскрыть рот: «Нам надо поговорить, госпожа Гиршманс…»
– Разумеется, в синагоге, – кивнула она, подтолкнув Аарона:
– Расскажите ребятам о городе. Это полезно, для расширения кругозора. Я провела занятие, в поезде, по истории евреев Литвы, но вы больше знаете…
Мимо пронесся автобус, зажглась зеленая стрелка светофора, запахло бензином. Колонна подростков, перекликаясь, пошла через площадь к Аллее Свободы.
Молодечно
Буфет на железнодорожной станции работал круглосуточно. За большими, чисто вымытыми окнами простирался пустынный перрон, укутанный белой, предрассветной дымкой. Часы под ажурным, кованым навесом показывали пять утра. Над стойкой темного дерева висел герб советской Белоруссии, с колосьями ржи, и коробочками льна, и два портрета, товарища Сталина, и товарища Пономаренко, первого секретаря центрального комитета партии, в Минске. На плите, в задней комнате, кипел большой, медный чайник. Столы устилали крахмальные скатерти. Радиоточка, под потолком, ожив, захрипела. Диктор сообщил:
– Седьмое июня, пятница. В Минске пять часов утра. Прослушайте концерт из произведений советских композиторов.
Заиграла бравурная музыка. Глубокий, мужской голос запел:
В буднях великих строек,В веселом грохоте, в огнях и звонах,Здравствуй, страна героев,Страна мечтателей, страна ученых!
Высокий, белокурый мужчина, поднявшись, покрутил рычажок. Радио замолкло. На скатерти стояли фарфоровые чашки с кофе, бутылки пива, украшенное золотым ободком блюдо, со свежим хлебом, и колбасами, кровяной, скиландисом, рулетом из свиного желудка, гусиными полотками. Принесли соленые огурцы, моченые яблоки и острую, хрустящую, квашеную капусту. Дверь, ведущую в зал ожидания, заперли на ключ, изнутри. Буфетчик повесил табличку «Закрыто по техническим причинам». Он, неуверенно, посмотрел на часы:
– Первый дизель из Минска в шесть утра приходит, пан…, – за полгода советской власти, здесь не отвыкли от подобного обращения.
– Полчаса, – улыбнулся гость, – не больше. Отменный кофе, – похвалил он буфетчика. Пожилой человек, гордо, сказал:
– Тридцать лет я кофе варю, пан. Еще со времен, когда все здесь…, – он обвел рукой зал, – называлось Либаво-Роменской железной дорогой. У меня великие князья обедали, маршал Пилсудский…, – посетитель был не из советских людей, хоть он и говорил на русском языке. Мужчина носил безукоризненный, серой шерсти, костюм, крахмальную рубашку, на манжетах сверкали золотые запонки. Рядом лежала граница с Прибалтикой. Буфетчик предпочел держать язык за зубами, тем более, что в кармане у него оказалась пачка десятирублевок.
