Но, может быть, самыми неожиданными являются сходства между джинном и сквалыгой в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек…» (1975), где тот стремится обнаружить у лирического героя «фигу в кармане»: «Вдруг оттуда вылезло что-то непотребное <…> А оно — зеленое, пахучее, противное…» = «И какой-то зеленый сквалыга / Под дождем в худосочном пальто…»; «Ты, брат, хитрость, — говорю, — брось свою иудину» (вариант исполнения) = «Послушай, брось — куда, мол, лезешь-то? <…> Слышь, приятель, играл бы в лото» (АР-2-204); «Прямо, значит, отвечай: кто тебя послал?» = «Копошатся — а мне невдомек: / Кто, зачем, по какому указу?». А раз сквалыга является персонификацией власти, то это же относится и к джинну.
Чуть позже «Песни про джинна» появилась «Песня про плотника Иосифа» (1967), действие в которой также происходит у лирического героя дома: «Вдруг оттуда вылезло что-то непотребное» = «Вдруг в окно порхает кто-то…» (а в черновиках песни «Ошибка вышла» о вороне сказано: «Влетело что-то. кто-то сел / Кому-то на плечо» /5; 395/); «А потом послышалось пенье заунывное» = «Он псалом мне прочитал»; «И спросил: “Товарищ ибн, как тебя зовут?”» = «Я, конечно вопрошаю: / “Кто такой?”»; «“…я, вообще-то, — дух”» = «Ох, я встречу того духа, — / Ох, отмечу его в ухо!»; «Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно» = «Ты шутить с живым-то мужем…»; «Я бы дворников позвал с метлами…» = «Ты накрой его периной / И запой — тут я с дубиной», «Врешь! — кричу. — Шалишь! — кричу» = «Вот влетаю с криком, с древом…»; «.. ты на то и бес» = «Смейся, смейся, сатана!».
Теперь сопоставим «Песню про джинна» со стихотворением «Я лежу в изоляторе…», написанном под впечатлением от пребывания в Институте судебной психиатрии им. Сербского в феврале 1969 года: «Может быть, зеленый змий, а может — крокодил» = «Здесь врачи — узурпаторы, / Злые, как аллигаторы.» /2; 162/. Поэтому джинн охарактеризован как «что-то непотребное», «зеленое, пахучее, противное», а про санитаров лирический герой говорит: «У них — лапы косматые, / У них — рожи усатые» (заметим, что косматым назовет он и врача-реаниматора в стихотворении «Вот в плащах, подобных плащ-палаткам…», 1975: «Выглядел он жутко и космато»). Кроме того, в обоих произведениях встречаются алкогольные мотивы: «Я решил попробовать — бутылку взял, открыл» = «И бутылки початые, / Но от нас их попрятали». А джинн и санитары тем временем избивают лирического героя: «Стукнул раз — специалист, видно по нему!» = «Бьют и вяжут, как веники».
Интересно, что восклицание в стихотворении «Я лежу в изоляторе…»: «Что мне север, экваторы, / Что мне бабы-новаторы!», — частично восходит к песне «Пока вы здесь в ванночке с кафелем…» (1961): «И что нам Антарктика с Арктикой.».
В целом же ситуация в данном стихотворении полностью предвосхищает медицинскую трилогию: «Ялежу в изоляторе…» = «Лежу я голый, как сокол» /5; 78/, «Мне здесь пролеживать бока / Без всяческих общений» /5; 407/; «Если что-то случается — / Тут же врач появляется» = «Огромный лоб возник в двери»; «Здесь врачи — узурпаторы, / Злые, как аллигаторы!» = «И озарился изнутри / Здоровым недобром»; «Если в нашем предбанничке / Так свирепствуют нянечки» = «А он зверел, входил в экстаз»; «Бьют и вяжут, как веники» = «Подручный — бывший психопат — / Вязал мои запястья»[1840] [1841] /5; 78/, «Потом ударили под дых» /5; 391/; «Правда, мы — шизофреники» = «Про пугливого шизофреника» (вариант названия песни «Диагноз»182).
Отметим и совсем странную, на первый взгляд, параллель между «Песней про джинна» и стихотворением «Палач» (1977): «Туг мужик поклоны бьет, / Отвечает вежливо'. / “Я не вор и не шпион, я, вообще-то, — дух”» = «Вдруг сзади тихое шептанье раздалось: / “Яумоляю вас, пока не трожьте вены”. <.. > Он сказал: “Я — не враг. / Я — твой верный палач”». И если «дух» изъявляет желание кого-либо избить для героя: «Изобью для вас любого, можно даже двух!», — то палач готов казнить уже самого героя. Впрочем, джинн тоже начнет его избивать…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Интересно, что требование героя к джинну «Я вина хочу!» повторяет требование стрелка к королю в «Сказке про дикого вепря» (1966): «Мне бы выкатить портвейна бадью!». Однако король угрожает стрелку упрятать его в тюрьму, а джинн заявляет: «Мы таким делам вовсе не обучены: / Кроме мордобитиев — никаких чудес!”», — в чем герой тут же и убеждается.
Вообще мотив избиения встречается у Высоцкого постоянно: «Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины» («Мой черный человек в костюме сером!..»), «Целый взвод меня бил, / Аж два раза устал» («Побег на рывок»), «И кулаками покарав, / И попинав меня ногами…» («Вот главный вход…»), «А какой-то танцор / Бил ногами в живот» («Путешествие в прошлое»), «И топтать меня можно, и сечь» («Я скачу позади на полслова…»), «И долго дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями» («Песня о вещем Олеге»), «И эхо топтали, но звука никто не слыхал» («Расстрел горного эха»).
В общих чертах «Песня про джинна» напоминает и «Погоню» (1974), так как обе связаны с мотивом выпивки: лирический герой либо собирается выпить («Я решил попробовать — бутылку взял, открыл…»), либо уже выпивает («Во хмелю слегка лесом правил я <..> Штофу горло скручу…»), но внезапно сталкивается с врагом, который нападает на него: «Стукнул раз — специалист, видно по нему!», «Пристяжной моей волк нырнул под пах». И герой пытается спастись бегством, поскольку понимает, что приближается смерть: «Я, конечно, побежал, позвонил в милицию: / “Убивают. — говорю, — прямо на дому!”» = «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!».
В свою очередь, «нахальная» манера разговора лирического героя с джинном напоминает манеру разговора «доброго молодца Ивана» с Кащеем бессмертным в «Сказке о несчастных лесных жителях» (1967): «Так что хитрость, — говорю, — брось свою иудину…» ~ «Так умри ты, сгинь, Кащей! <…> Ах ты, гнусный фабрикант!». Похожим образом он обратится к своим врагам и в «Погоне» (1974): «Я ору волкам: “Побери вас прах!”». А обращение Ивана к Кащею: «Ах ты, гнусный фабрикант!», — находит аналогию в черновиках песни «Ошибка вышла»: «Но чья-то гнусная спина / Ответила бесстрастно: / “Нам ваша подпись не нужна — / Нам без нее всё ясно”» (АР-11-40).
Отсюда следует, что главврач — это тот же Кащей бессмертный, про которого сказано: «А с Кащеем шутки плохи — / Не воротишься отсель» /2; 31/. О врачах же лирический герой говорит: «Я с ними больше не хитрю» (АР-11-40), — так как знает, что из психушки тоже «не воротишься»: «А вдруг обманут и запрут / Навеки в желтый дом?» /5; 389/. А в «Сказке о несчастных лесных жителях» Кащей заключил царицу в тюрьму (вариация психушки): «В этом здании царица / В заточении живет».
Но, несмотря на это, и Иван, и лирический герой одинаково «нахально» разговаривают с Кащеем и главврачом: «И грозит он старику двухтыщелетнему: / “Щас, — грит, — бороду-то мигом обстригу! / Так умри ты, сгинь, Кащей!..”» = «Чего строчишь, а ну, покажь / Секретную муру! <…> Я требовал, и угрожал <…> Эй! За пристрастный ваш допрос / Придется отвечать!».
Кроме того, Иван назван дураком, а лирический герой говорит про себя: «Я слабо поднимаю хвост, / Прикинувшись, что глуп да прост» (АР-11-38). В обоих случаях перед нами возникает маска шута, тем более что в «Истории болезни» герой прямо говорит: «Я ухмыляюсь красным ртом, / Как на манеже шут». Но одновременно с этим он выступает в маске пролетария: «Я докончу дело, взяв соцобязательства!» ~ «Чего строчишь? А ну, покажь! / Пособник ЦРУ…» /5; 387/, - что напоминает стихотворение «Вот я вошел и дверь прикрыл…» (1970), где он кричит на начальника лагеря: «Мол, не имеешь права, враг»; а в «Сказке про нечисть» Соловей-разбойник «наезжает» на Змея Горыныча: «Гикнул, свистнул, крикнул: “Рожа, / Гад, заморский паразит]"», — что вновь отсылает к Кащею бессмертному, живущему «на краю края Земли» (то есть тоже заморскому).
